– Я уговорил его сбрить бороду.
– Правда? – оживился Рене. – Посмотрим, каков он будет без своего главного украшения.
Через десять минут Маруф появился перед друзьями еще более помолодевший, сияя светлым гладким лицом и белозубой улыбкой.
– Ну, как вы меня находите? – спросил он помрачневших злоумышленников. – Кажется, так совсем недурно. Пойду еще приму душ.
– Зря старался, – сказал Рене Доменгу, – хуже он от этого нисколько не стал.
Они спустились в ресторан и расселись вокруг стола.
– Что я вижу?! – воскликнула Мари при виде Маруфа. – Вам так очень идет. Вы выглядите значительно моложе.
– Благодарю вас, – обрадовался Маруф, – для меня особенно важно услышать мнение очаровательной женщины.
– А, понимаю, вы хотите понравиться вашей возлюбленной.
– Как приятно, когда красивая женщина к тому же умна и проницательна.
– Ладно, хватит любезностей, – бестактно оборвал их Доменг, заметив, что Рене скис. – Кстати, Маруф, – осведомился он с нездоровым любопытством, – сколько вам все-таки лет? Когда мы впервые встретились, вы выглядели глубоким стариком.
– Тридцать пять, – коротко ответил Маруф и о чем-то тревожно задумался, комкая в руках салфетку и неподвижно глядя перед собой.
Все, кроме него, приступили к завтраку.
– Все остывает, – поторопил его Рене, – не забывайте, что через сорок минут нас будет ждать Андрей.
Маруф нехотя поковырял в тарелке.
– Меня гнетет тяжкое сомнение, – сообщил он, – я старше Метты на двенадцать лет. Как, по-вашему, это не слишком большая разница?
– Просто огромная, – сказал Доменг, – не знаю, на что вы надеетесь.
Маруф изменился в лице и положил вилку.
– Доменг, – возмутилась Мари, – не говори глупостей! – и снова благосклонно обратилась к Маруфу: – Не обращайте внимания – мальчик перезанимался, его сейчас все раздражает. Спросите лучше меня.
Рене перестал жевать.
– Будь вы хоть на двадцать лет старше, – с воодушевлением продолжала Мари, – это не имело бы ровным счетом никакого значения. Чтобы вы, с вашими данными, и не добились расположения девушки! Никогда не поверю!
Рене свирепо вгрызся в яблоко и кровожадно захрустел, искоса глядя на Маруфа.
– Видите ли, – поник тот художественной головой, – я уже один раз делал ей предложение, но она почему-то мне отказала.
– Что значит "почему-то"? – снова затесался в разговор Доменг. – И младенцу понятно, что ей дорог кто-то другой.
– Это кто, ты, что ли? – недоверчиво спросила Мари.
Все повернулись и с сомнением уставились на Доменга. Юный самозванец заерзал на стуле, потом сорвал с себя салфетку и в отчаянии выкрикнул:
– Нет, не я! Не я, а он! Что, рады? Только зачем говорить человеку, что его любишь, если он этого не понимает?
– Что? Кто? – завертел головой Маруф от Доменга к Рене. – Кто любит? Кого?
– Да тебя она любит, – внезапно успокаиваясь и переходя на "ты", произнес Доменг. – Она сказала это тебе там, на острове, когда вы прощались, а ты ничего не понял.
– Она… это сказала?! – спросил Маруф, затем встал и вышел из зала.
– Что с ним? – удивилась Мари.
– Ты правильно поступил, – похвалил Рене, – нечестно было скрывать это от него.
– Уф, – выдохнул Доменг, – ты не поверишь, но у меня от души отлегло.
Скоро вернулся Маруф.
– Извините меня. – Он уселся за стол и с аппетитом принялся за еду. – Мне необходимо было побыть одному. Ты прав, Доменг: я круглый, законченный болван, и это самое мягкое для меня определение. Счастье было у меня в руках, – он негодующе и с удивлением посмотрел на свои руки, – а я повел себя, как слабовольный нерешительный хлюпик.
– Не вини себя, – посочувствовал Рене, – она все равно бы не осталась. Ты многого не знаешь. Но кольцо твое она носит. Во всяком случае, при нас не снимала.
– Вот видите, – воскликнула Мари, – вы зря терзались все это время! А теперь поторопитесь, – обратилась она приказным тоном ко всем сразу. – Нам пора. Андрей уже, наверное, заждался. Сегодня надо непременно попасть в Третьяковскую галерею. Давно мечтаю там побывать. Подумать только, я смогу увидеть "Демона" Врубеля в оригинале!
Андрей прохаживался в вестибюле в ожидании новых знакомых. Они тепло поздоровались и отправились на Красную площадь. Погода была чудесная. Златоглавая лучилась неисчислимыми куполами, дышала в лицо свежим ветерком; на площади царила праздничная атмосфера – люди улыбались, наслаждаясь солнцем, неповторимым чувством свободы и красотой архитектурного ансамбля. Андрей взял на себя роль гида и говорил без умолку, сам поражаясь своей осведомленности.
– Вы рассказываете с таким чувством, – заметила Мари. – Сразу видно, что вы очень любите свой город.
– Как же иначе, – с гордостью отозвался Андрей, – я здесь родился и вырос. Мы, коренные москвичи, чувствуем душу нашего города и, смею надеяться, сами являемся ее частью.
– О, как я вас понимаю! – вдохновенно подхватила Мари. – То же самое я могу сказать о Париже.
Они вышли на Манежную площадь и оттуда поехали в Третьяковскую галерею, где провели большую часть дня, захваченные волшебной силой искусства.
Мари долго молча простояла перед "Демоном", сидящим на фоне заката.
– Боже, какая трагедия! – произнесла она наконец.
– Пойдем, дорогая, – поторопил Рене, – меня уже ноги не держат, а посмотреть надо многое.
Они остановились перед картиной "Царевна Лебедь".
– "За морем царевна есть, что не можно глаз отвесть…" – продекламировала Мари во французском переводе.
– "Днем свет божий затмевает, ночью землю освещает…" – неожиданно подхватил Маруф.
– Не может быть! – воскликнула Мари. – Вы знаете Пушкина?
– Вы меня явно недооцениваете, – нисколько не рисуясь, ответил Маруф. – Я получил неплохое образование, к тому же всегда увлекался поэзией.
– Рене, ты слышал? – повернулась Мари к мужу, который сосредоточенно вглядывался в полотно, не обмолвившись до сих пор ни словом и что-то напряженно обдумывая.
– Где ты витаешь? Поделись с нами своим видением Врубеля, – предложила Мари.
– Да, да, – рассеянно и невпопад ответил тот и, помолчав, сказал: – Я вот думаю, Маруф, как бы ты отнесся к Метте, если бы она оказалась такой Царевной Лебедью?
Маруф, как ни странно, воспринял вопрос без юмора. Он пристально посмотрел на Рене, перевел взгляд на картину и снова на Рене.
– Почему ты спрашиваешь? – задал он встречный вопрос, буравя Рене глазами.
– Просто интересно, – напустил на себя безразличие Рене, – представь, что ты князь Гвидон, а твоя возлюбленная оказывается не человеком, а лебедем, ну как бы получеловеком, что бы ты почувствовал?
Маруф не ответил и снова пытливо уперся взглядом в картину, а Мари спросила:
– Почему она так печальна? Смотрите, сколько грусти в ее глазах. Ведь она соединилась с возлюбленным. Мне это непонятно.
– Быть может, потому, – сказал Рене, – что она оставляет ставшую ей родной свободную стихию ради любви. Она больше не испытает радости стремительного полета, не будет скользить по волнам навстречу ветру, "поверх текучих вод", не будет бить крылами, обдавая себя сладостными брызгами. Лебедь, водворенная в четыре стены, случайная, нездешняя гостья среди дворцовых интриг, пересудов и сплетен, недоброжелательства и страха перед неведомым, среди ткачих, поварих и бабарих – будет ли она счастлива?
Вот так я понимаю Врубеля, – закончил он, глубоко вздохнув. – Конечно, это мое субъективное восприятие. Все дело в том, что она напоминает мне одну девушку.
Маруф быстро обернулся, но Рене, избегая его взгляда, прошел к следующей картине, поздравив себя со своевременным отступлением. Доменг с Андреем, как видно, проникнувшись глубокой взаимной симпатией, показались в конце зала, о чем-то увлеченно беседуя.
После запоздалого обеда и небольшого отдыха они всей компанией решили прогуляться по набережной. Было еще совсем светло. Ветер стих, и над городом воцарился странный необъяснимый предвечерний покой. Кругом по-прежнему было много народу, не утихало уличное движение, курсировали прогулочные катера по Москве-реке, но все звуки были словно притушены, машины плавно скользили по мостовой, как в замедленной съемке; смех и голоса идущих мимо людей доносились будто издалека. Воздух в преддверии сумерек был совершенно неподвижным, однотонно блеклым, но чудно ласковым.
Маруф увлек Рене в сторону от остальных и сказал:
– Помнишь, о чем ты спросил меня в галерее? Не знаю, какую тайну вы от меня скрываете, но я уже понял, что есть нечто, чего я не ожидаю встретить. Не думай, что любовь к этой девушке для меня простая блажь, преходящая влюбленность или упрямое желание заполучить то, что от меня ускользнуло. Это даже не чувство, вызванное благодарностью за спасение. Между мной и Меттой существует прочная связь. Ее нельзя разорвать, она неподвластна обстоятельствам, времени, преградам.
Рене молчал, чувствуя, что надо дать ему возможность выговориться. Маруф же, найдя благодарного слушателя, которому можно излить наболевшее, увлекся воспоминаниями и не замечал, что отставшие спутники приблизились и с безмолвным сочувствием внимали его рассказу.
– Она не просто спасла мне жизнь, – продолжал Маруф, – но создала меня заново. Может, ты не знаешь, но, когда мы встретились, я был едва ли не трупом. Жизнь угасала во мне, желаний не оставалось; единственное, о чем я мечтал, – это поскорее умереть. Все, что меня волновало, составляло смысл жизни, медленно отступало в тишину, в непроницаемое жуткое молчание. Образы близких и дорогих мне людей растворялись и пропадали в туманной мгле. Я неотвратимо проваливался в черную яму полного равнодушия и бесчувственности. Из этого состояния апатии меня временами вырывали адские боли, настолько нестерпимые, что я приказал своим людям ни под каким видом не давать мне оружия, дабы не впасть в греховный соблазн оборвать свое жалкое существование одним милосердным выстрелом. Я прятался от всех, кто меня знал, на том острове, на другом конце света, как издыхающее животное прячется в укромном месте. И вот пришла эта девушка и выхватила меня в самый последний миг из непроглядной бездны. Почему она это сделала, я до сих пор понять не могу. Она видела и знала, что опасаться меня не приходилось, – я тогда использовал любую возможность, чтобы хоть ненадолго отрешиться от изводящих меня болей и общение с вами рассматривал как развлечение. К счастью, я не был озлоблен своей горькой участью, и все, что вас могло ожидать, – это легкий испуг. Но ее-то невозможно было провести. Зачем же она взяла на себя труд возиться с умирающим?
– Такова уж она есть, – сказал Рене, – творить добро – ее призвание. Она встретила страждущего и не смогла пройти мимо. К тому же, я предполагаю, что она сразу увидела в тебе нечто такое, чего не могли видеть остальные.
– Сегодня мне открылось многое, – продолжал размышлять вслух Маруф. – Она не стала бы просто так говорить, что любит меня. А если любит, почему отвергла? Ты в иносказательной форме дал мне понять, что она не свободна. Что-то держит ее, или… кто-то?!
Очевидно, эта мысль только сейчас пришла ему в голову, потому что лицо его вдруг потемнело, взгляд стал опасен и засверкал знакомыми колючими искрами, услужливое воображение мгновенно ввергло его в неистовый гнев. Едва сдерживаясь, он тихо проговорил со зловещей пугающей интонацией, так, что даже слушателям стало не по себе:
– Если кто-то удерживает ее силой, то ему придется познакомиться с Белым Шейхом, и тогда этот мерзейший из тварей пожалеет, что родился на свет!
– Успокойся, Маруф, – сказал Рене, вздрогнув от звука собственного голоса, – никто на нее не посягает. Что ты сам себя заводишь, в самом деле? Напридумывал черт знает что! И вообще, когда в следующий раз в тебе проснется Белый Шейх, пожалуйста, предупреждай заранее, а то кто-нибудь заикаться начнет.
– Прошу прощения, – извинился Маруф, поднимая с земли и подавая Мари сумочку, которую та выронила при явлении Белого Шейха, – такое предположение способно лишить человека всякого самообладания.
– Давайте фотографироваться, – робко предложила Мари, отходя подальше, – сначала я вас сниму, а потом вы нас с Рене.
Мужчины последовали ее совету, и скоро все увлеклись позированием на фоне Москвы-реки. В светлом вечернем сумраке все снова представилось легким и радостным. Постепенно город раззолотился огнями и расцветился рекламами.
Спустя некоторое время Маруф сказал Андрею:
– Вон там две большеглазые гурии уже давно наблюдают за нами. Это не твои ли знакомые?
Андрей повернул голову и увидел Тоню с подругой. Глаза у них, действительно, были вдвое больше обычного.
– Андрюша, – подбежала Тоня, – а я смотрю, ты ли это!
Она бросилась его обнимать, настойчиво заглядывая в лицо.
– Тоня, подожди, – смущенно повторял Андрей, отворачиваясь и пытаясь разомкнуть ее захлестнувшиеся удавкой руки, – ты же видишь, я не один. Это неудобно сейчас. Встретимся позже.
– Но ты не отвечаешь на мои звонки. Андрюшенька, ну прости, прости. Я знаю, что ты обиделся. Ну погорячилась я. У меня просто было плохое настроение. Да пусть остается твоя собака – мне совсем, совсем все равно. Скажи, что ты меня простил, – прижимала к себе Тонечка захваченного врасплох Андрея.
Сегодня на ней был роскошный длинный парик, и выглядела она сногсшибательно. Решимость оставляла Андрея, воля слабела; он чувствовал себя, как наркоман, который знает, что надо остановиться, но не может.
– Я буду ждать тебя дома через два часа, – сдался он, презирая себя за малодушие, – там и поговорим.
– Давно бы так, – сказала Тоня.
Для нее все снова встало на свои места.
– С кем ты здесь тусуешься? Это кто, иностранцы? Какие у тебя с ними дела? А ну давай, колись, – жеманно переключила она свое внимание на новых друзей Андрея, которые деликатно отошли в сторону и дожидались его, беседуя вполголоса. – Какие все клевые! А вон тот, высокий, просто супер! Не познакомишь?
– Зачем тебе? Они не говорят по-русски. – Он снова разозлился. – Тебе кто нужен, я или иностранцы?
Тоня выкатила на него глаза:
– Какой ты стал брюзга! Ты никогда так со мной не разговаривал. Хорошо, я пошла. Надеюсь, дверь ты мне сегодня откроешь.
Она взяла под руку подругу, которая за все время разговора не теряла времени даром и строила глазки Маруфу. Тот ласково улыбался в ответ, как делал это всегда в обращении с женщинами.
– Классный волчара! – заключили обе, окинув напоследок объект призывным взглядом.
– У тебя красивая девушка, – сказал Маруф Андрею, когда потерпевший поражение бунтарь вновь к ним присоединился.
– Ты слышишь мнение знатока, – не упустил ввернуть колкое словцо Доменг, – у него богатый опыт по этой части. Может, поделишься с нами?
Маруф и бровью не повел, лишь натянул ему кепку на нос. Что касается Андрея, тот сделался рассеян, разговор поддерживал с трудом и через полчаса распрощался, составив предварительно план осмотра достопримечательностей на завтра.
Глава 5
Доменг заглянул в колодец, откуда тянуло свежей прохладой и мерещился в сырой глубине слюдяной отблеск света на черной воде.
– У-у, – улегшись грудью на сруб, крикнул он в темный зев колодца. Звук его голоса поскакал упругим мячом по деревянным стенкам и сгинул.
Засунув руки в карманы, он послонялся по двору, осмотрел высокую поросль золотого шара, растущего у деревянной изгороди, потом, лавируя между клубничными грядками, прошел к дощатому сараю, где деловито ходили куры под бдительным присмотром гордого белого петуха. Тот заклекотал при виде дерзкого соперника, посягающего на законных жен, и наставил на него взыскательное око. Доменг, сообразив, что забияка сейчас задаст ему жару, не растерялся, схватил старую швабру, стоявшую у сарая, и приготовился к обороне. Проведя серию атак на швабру и не достигнув перевеса, чванливый задира отступил, оставив на арене сражения несколько белоснежных перьев.
– Тебя бы к нам в Замбоангу на петушиные бои, – пригрозил Доменг, – спеси сразу бы поубавилось.
Он посмотрел на юг. Отсюда уже и до родного Минданао недалеко. Прошлым летом ему удалось побывать дома. Пока за близких тревожиться не приходилось. Отец по-прежнему промышлял рыбной ловлей, а как только заканчивался сезон дождей, подрабатывал на морских прогулках для туристов на яхте, подаренной Маруфом. Доменг тоже посылал им сколько мог – так он чувствовал себя спокойнее. Маринг подросла – еще немного, и она расцветет юной девичьей красотой. В ее худенькой стройной фигурке и в чистых очертаниях личика угадывалась та особая утонченность, которая свойственна филиппинским девушкам. Свои иссиня-черные, гладкие как полотно волосы она, подобно своим подругам, любила украшать цветами сампагиты – местной разновидности жасмина.
"Теперь ей уже шестнадцать, – думал Доменг с нежностью. – Уж ей-то я не позволю горбатиться на чужих людей". Маринг писала, что многие ее подружки, едва окончив школу, нанимаются нянями или горничными за границу, чтобы их семьи могли свести концы с концами. Мать сообщила, что у девушки появились поклонники, распевающие серенады под окнами. Матушка Фели постоянно держала наготове лохань с водой, чтобы отгонять настырных ромео.
Дедушку Итоя время не брало – жилистый вьюн и балагур, он уже всем надоел своими рассказами о путешествии на Борнео, приукрашенными вымышленными подробностями и преувеличенными опасностями, избежать которых удавалось благодаря его храбрости и смекалке. Сейчас там дожди, да и здесь того и гляди налетят муссоны, тогда ливней не миновать. Лесничий Петр Григорьевич, в доме которого они остановились перед походом до Сихотэ-Алинского взморья, времени, выбранного для экспедиции, не одобрил.
– Сюда лучше приезжать осенью, – сказал он им в аэропорту Владивостока, где встречал их по просьбе Семена Трофимовича. – Что, как зарядят дожди, – никакие палатки не спасут. Пока бог миловал – тишь да благодать, но надолго ли – никому не ведомо.
Заскрипели дверные петли, и на крыльцо вышли Маруф и Андрей.
– Вот она – горная страна, – становясь рядом с Доменгом, сказал Андрей.
В неясной расплывчатой дали темнел лес, взбираясь по крутобоким сопкам, которые нескончаемой грядой громоздились на горизонте.
– Где-то там, за горами, живет Метта, – мечтательно вздохнул Доменг. – Поскорее бы ее найти!
– Никак не пойму, что может делать девушка в такой глуши, – удивился Маруф. – Там есть поселения?
– Вряд ли. Чем дальше в глухомань мы залезем, тем больше шансов ее встретить.
– Мальчики, идите обедать, – позвала Мари из окна, – не заставляйте хозяев ждать. Нас собираются таким борщом угостить – пальчики оближешь!