– Это конийские корабли! – закричала она.
Холла Ий сразу учуял возможность спасения.
– Давайте я поговорю с ними, – предложила принцесса. – Скажу им, что вы меня спасли, и ни словом не обмолвлюсь о Сарзане. Это, конечно, предательство, но, как говорит отец, иногда в жертву чести приносят правду.
Я посмотрела на Холлу Ий.
– У нас нет другого выбора, – сказал он. – По крайней мере, такого, чтобы остаться в живых.
И мы сложили оружие и подали сигнал другим кораблям, чтобы там сделали то же. Через несколько минут конийские солдаты полезли к нам на борт. Их возглавлял высокий седоволосый человек в военной форме. К нашему счастью, он сразу узнал принцессу и с радостным удивлением приветствовал ее:
– Ваше высочество! Слава богам, вы живы!
– Я жива, адмирал Базана, – сказала она. – И я благодарю богов, что они послали этих людей, которые спасли всех нас.
На лице Базаны появились красные пятна.
– Они заслуживают проклятия, а не благодарности, принцесса! Эти негодяи освободили Сарзану. Он уже успел нанести первый удар. И меня послали, чтобы выследить подонков, отпустивших его!
Он подал сигнал своим солдатам, и они набросились и связали нас, несмотря на протестующие крики принцессы.
– Интересно, как они узнали, – пробормотал Холла Ий, когда нас связанных вели к лодкам.
Во рту у меня скопилось слишком много крови, чтобы я могла ответить, даже если бы знала ответ.
Меня бросили с борта лицом вниз на дно лодки, и я упала на четвереньки, едва не переломав себе все кости. Я посмотрела вверх в тот момент, когда с Гэмеленом обошлись подобным образом. Я немного подвинулась, чтобы он упал на меня, что должно было смягчить удар для него. Кажется, это сработало, потому что мои ребра хрустнули и у меня перехватило дыхание. Я еще долго после этого насильно заглатывала воздух.
– Слезайте с меня, волшебник, – наконец смогла я выдавить.
– Это ты, Рали? – Он скатился с меня, и я смогла глубоко вздохнуть. – Я боялся, что они уже тебя убили.
– Думаю, они решили сначала нас немного попытать.
Гэмелен вздохнул.
– Видимо, ты права. Но мы еще живы. Когда доживешь до моего возраста, будешь радоваться только тому, что просыпаешься утром. Каждый день будешь считать хорошим, если не скрутит какая-нибудь новая хворь.
– Гэмелен…
– Да, Рали.
– Сделайте милость… Заткнитесь, пожалуйста.
Глава семнадцатая
ТЕМНИЦЫ КОНИИ
Изольда считается самым красивым из сотен островов, составляющих королевство Кония. В легендах говорится, что острова произошли из райских садов, когда волшебный ветер разбросал семена оттуда по западным морям, а Изольда произошла из семечка самого красивого цветка. Конийцы впадают в лирическое настроение, когда заговаривают об этом острове. Во многих песнях поется о героях, покинувших острова и тосковавших по их запахам, пчелам, делающим мед крепче любого вина, птицам, соперничающим с лирами богов, теплому солнцу и ласковым ветрам. Море, чья щедрость неисчерпаема, дарит людям рыбу и мясо нежнее любой молочной телятины, когда либо украшавшей королевский стол.
Через четыре камеры от меня сидел парень, который всегда пел эти песни, когда его одолевала меланхолия, а это было часто, так как он был совершенно сумасшедшим – как подмастерье свинцовых дел мастера. После нескольких дней таких концертов я готова была вырвать ему язык. Помню ужасные ночи, когда мы лежали и слушали его песнопения, Я готова была отказаться от свободы, только чтобы получить, шанс свернуть ему шею.
– Скорей бы уж приходили палачи, – сказала я Гэмелену. – Нет ничего хуже, чем слушать этого сукина сына.
– Признаюсь, – сказал Гэмелен, – когда нас впервые поместили… э-э… в эти комнаты для гостей, я считал его голос прекрасным. Я подумал, какие жестокие эти конийцы, если осмеливаются держать в темнице такого талантливого певца. Он глуп и однажды в пьяном виде спел песню, в которой Совет очищения уподоблялся девяти бородавкам на заднице старухи. В цивилизованных странах к артистам обычно относятся со снисхождением, мы говорим, что боги, создавая их, жалеют вещество, из которого образуется здравый смысл. Но я теперь изменил свое мнение. Клянусь, если когда-нибудь снова смогу колдовать, первым делом превращу его в жирную жабу, которая будет жить среди вечно голодных цапель. Они будут ежедневно пожирать ее и отрыгивать обратно.
Я немного утешилась нарисованной Гэмеленом картиной и снова принялась высасывать костный мозг из крысиной косточки, которую я отложила со вчерашнего дня. Гэмелен всегда знал, как утешить женщину.
Любопытно, мы были обязаны нашими жизнями тому человеку, из-за которого мы попали в переделку, – Сарзане. Он захватил Сеневес – группу островов, которая имела несчастье быть его родиной. С тысячами воинов и постоянно растущим флотом боевых кораблей, он сметал все на своем пути.
– Совет очищения сейчас слишком занят, чтобы разбираться с вами, – объявил нам адмирал Базана, когда нас уводили в цепях. – Но не волнуйтесь, о вас не забудут. Когда придет время, вы испытаете жесточайшие муки за содеянное вами.
Подземелье, в котором мы находились, представляло собой пещеру, выбитую в небольшой горе. На горе были построены террасы, ведущие на вершину, увенчанную дворцом монархов. Во дворце, как нам сказали, жили члены Совета, их слуги, сборщики податей и надзиратели. Городские канализационные трубы, проходящие над нашей тюрьмой, постоянно протекали, поэтому у нас в камерах с изрезанных трещинами стен и потолка все время сочилась вода.
Один заключенный, который благодаря ловкости и таланту к воровству сумел прожить в этой вонючей могиле более сорока лет, – сказал нам, что темницу начали копать первые несчастные, брошенные сюда, последующие поколения узников несколько веков расширяли ее.
– Попомните мои слова, скоро трещин в стенах будет еще больше, – хихикнул он. – Так уже было во время войны. Они тут расширяли тюрьму для предателей. Рыли комнату за комнатой. Хорошие времена были для старого Оолумпа. Ведь, когда сажают предателя, надо также посадить и его семью. А старый Оолумп приносил им веревки и еду, да. Это было нелегко, конечно, но я жалел всех несчастных, которые попали сюда, чтобы вскоре помереть с переломанными костями или содранной кожей. – Он оскалился, показывая корешки сгнивших зубов. Видимо, это была улыбка. – Последний раз здесь было весело, когда всем заправлял Сарзана. Когда его свергли, почти никого не сажали. Но теперь все изменится. Кажется, старый Оолумп – единственный, кто рад тому, что вы, ориссиане, сделали.
Он внимательно посмотрел на мои серьги.
– Когда придет время, сестра, я могу замолвить словечко палачу. За одну серьгу он сломает тебе шею до начала пытки, и ты ничего не почувствуешь.
Я просидела в зарешеченной камере четыре дня в одиночестве. На четвертый день по коридору проковылял Оолумп. Он нес в руке тусклый факел, и это был первый свет, который я увидела за много-много дней. Очень долго я ничего не ела и пила из ржавой бочки, где было больше грязи, чем воды. Стены камеры сочились сыростью, для отправления большой и малой нужды в углу была просверлена дыра. Поэтому Оолумп показался мне даже приятным.
Я не отвернулась в ужасе при виде его лица, которое, казалось, сгнило до самых костей. Он был одет в рванину, которая когда-то была роскошным платьем, его пальцы высовывались из стоптанных – модных когда-то – башмаков. У меня отняли только оружие и оставили украшения и широкий кожаный пояс, в который были зашиты золотые монеты с изображением Маранонии. Оолумп слезящимися, красными глазами внимательно рассмотрел мои сережки, потом уставился на мою грудь, внимательно снизу вверх оглядел ноги до того места, где их скрывала туника, и закончил осмотр кожаным поясом. Я спокойно выдержала его взгляд и только улыбнулась, чтобы убедить его в моих мирных намерениях.
Широко раскрытыми глазами он смотрел на мой кожаный пояс, забыв свои похотливые мысли. Я вытащила из пояса монету и подняла ее, чтобы он видел.
Облизав губы, он подошел к решетке.
– Что может старый Оолумп сделать для такой красотки?
Я мгновенно схватила его свободной рукой за волосы и подтянула к решетке. Он завыл от боли, когда я прижала его лицо к прутьям. Сквозь стиснутые зубы я прошипела:
– Если старый Оолумп хочет жить, чтобы дышать этим вонючим воздухом, он должен научиться хорошим манерам.
– Прошу прощения, госпожа, – простонал он. – Виноват!
Я отпихнула его, и он едва не упал. С трудом выпрямившись, насколько позволял ему скрюченный позвоночник, он с яростью посмотрел в мою сторону. Я кинула ему монету. Он поймал ее на лету с ловкостью базарного вора. Его гнев прошел, сменившись интересом.
– Можешь меня выслушать? – спросила я.
– Конечно, госпожа.
– Не госпожа – капитан, – поправила его я. – Капитан Антеро.
– Хорошо, пусть будет капитан Антеро. Или генерал, как вам больше нравится. Мне все равно.
– Для начала мне не очень нравятся мои апартаменты.
Оолумп с готовностью кивнул.
– Понимаю, капитан.
– И мне нужна компания, – продолжала я. – У меня есть друг. Слепой старик. Его зовут Гэмелен.
Оолупм снова закивал.
– Я знаю, где его держат.
– Так, теперь вот что, – сказала я. – Я хочу в просторную камеру, где было бы место для двоих, и чтоб было много одеял. Ну и еда, конечно. И…
– Старый Оолумп знает, что нужно капитану, – перебил он меня. Монету он все еще вертел в руках. – Не надо бояться, я не обману. За это можно купить многое. – Он поднял монету в руке. – А когда придет время платить еще, я скажу. – Еще один долгий взгляд на пояс. – Вам, ориссианам, недолго осталось жить в этом мире. Поэтому не надо беспокоиться, что денег не хватит.
И он заковылял прочь.
Не знаю, сколько времени прошло, до того как явились охранники. Невозможно было сосчитать часы и дни в этой беспросветной тьме. Новая камера казалась дворцом по сравнению с первой. Она была гораздо больше, не такая сырая, в каждую стену было вделано по полке с соломенными матрасами и пыльными одеялами, в которых почти не было вшей. И – верх роскоши – в камере были дрова и дырка в потолке для тяги.
Я занималась выкуриванием блох и клопов из одеял, когда привели Гэмелена. Волосы его были спутаны, кожа серая, но шел он бодро, поэтому я решила, что с ним все в порядке.
– Добро пожаловать в новую квартиру, маг, – сказала я. – Можете погреться у огня.
Гэмелен с облегчением вздохнул.
– Слава богам, это ты, Рали. Я думал, меня ведут ломать кости – или что похуже.
Он осторожно подобрался к огню – я не стала ему помогать, чтобы не обидеть, – и уселся возле него на корточках. Принюхавшись к запаху, идущему от бифштекса, принесенного Оолумпом, он спросил:
– Это что, мясо? Настоящее мясо?
– Это крыса, – ответила я, вылавливая из бульона ножку.
– Я начинаю любить крыс, – объявил он, отхлебывая с ложки. – Неплохо. – Крысиная ножка коснулась его губ. Гэмелен схватил ее и принялся жадно обгладывать.
– Можно достать еще, – сказала я. – Я знаю шеф-повара.
Отряхнув одеяло, я укутала его тощие плечи. Он устроился поудобнее, и сквозь его грязную бороду сверкнула довольная улыбка.
– О, как хорошо сидеть в тепле! Теперь я готов умереть. Что касается пыток, которые сулят нам наши хозяева, не думаю, что смогу тешить их долго. Не хотелось умирать на голодный желудок и с прострелом в пояснице.
– Вы слишком много говорите о смерти, волшебник. Лучше поешьте и согрейтесь как следует. Нам нужна ваша мудрость, чтобы сбежать отсюда.
– Вряд ли побег возможен, Рали, – возразил он. – Мы так глубоко под землей, тут нужно год делать подкоп, чтобы увидеть солнце. И магия не поможет. Эти конийцы наложили столько чар кругом, что даже сам Янош Серый Плащ не смог бы свести бородавку с носа старухи.
Я не стала с ним спорить. Я сама пыталась поколдовать, но с первой же попытки наткнулась на защитные чары.
– Но все же должен быть выход, – сказала я. – Я не собираюсь сдаваться просто так. Мой брат сбежал из замка архонтов, а это гораздо труднее. И мне надо позаботиться о своих солдатах. Я втянула их в неприятности. Теперь мой долг – их всех вытащить.
В тот момент мы и услышали пение. Жалобная баллада, исполняемая замечательно чистым голосом, раздалась в темных коридорах. Это была любовная история – рассказ о девушке, которая трагически умерла, и ее кавалер убил себя, чтобы они могли соединиться в мире духов.
Я только хотела восхититься прекрасным исполнением, как голос с другого конца коридора завопил:
– Заткни свою поганую глотку, Аджмер!
Мы с Гэмеленом были поражены столь нелюбезным отношением к талантливому певцу. Песня тем временем продолжалась.
– Слышишь ты или нет, Аджмер? – подхватили другие голоса. – Чтоб ты сдох!
Аджмер не обращал внимания. Он окончил песню и начал другую. В ней говорилось о дереве, которое тысячу лет стояло в одиночестве на берегу реки. Дерево когда-то было прекрасной девушкой, в которую влюбился бог. Он бросил ради нее свою богиню, а та из ревности превратила девушку в дерево.
Угрозы певцу неслись со всех сторон. Аджмер невозмутимо продолжал петь.
– Какие варвары! – сказала я Гэмелену.
– Я сам об этом подумал. У них нет никакого вкуса.
Прошло довольно много времени. В карман к Оолумпу перекочевала другая монета. Мы с Гэмеленом день и ночь думали о том, как спастись, но в голову ничего не приходило. Тем временем Аджмер продолжал петь, делая передышки только для сна и еды. Все его песни были про несчастную любовь. Его голос будил во мне горькую память о потерянных любимых людях: Трис, которая ушла от меня к другой, Отаре – от ее смерти я так никогда и не оправилась, принцессе Ксиа, которая не принадлежала мне, но воспоминания о ней преследовали теперь меня особенно часто.
Постепенно я начала ненавидеть Аджмера так же сильно, как и остальные. Чтобы не сойти с ума, мы с Гэмеленом начисляли заключенным очки за каждое проклятие в адрес певца. Например, кто-то кричал: "Я вырву тебе сердце, если не прекратишь!" Мы с Гэмеленом считали, что это старо и плоско. А например, один парень сказал так: "Чтоб тебе в суп помочилась сифилитичная шлюха!" Это было здорово, на нашем конкурсе это пожелание заняло первое место. Мы наградили победителя куском крысиного мяса. Вот такие у нас были развлечения.
Через Оолумпа мы узнали, что остальные наши тоже более или менее устроились. Стражницы находились недалеко от нас, у них было достаточно ценностей, чтобы оплатить некоторые послабления в тюремном режиме. Я передала весточку Корайс и Полилло, чтобы поддержать их, приказала им ежедневно упражняться, дескать, у меня есть план. Холле Ий и его пиратам было не привыкать сидеть за решеткой, так что за них я волновалась мало.
На самом деле ни у меня, ни у Гэмелена не было никакого плана побега. Чем больше мы размышляли, тем безнадежнее казалось дело. Чаще всего мы рассуждали, как конийцы узнали о нашем участии в освобождении Сарзаны.
– Я почти убежден, – сказал как-то Гэмелен, – что только сам Сарзана выдал нас. Все остальные, кто знал об этом, находились на наших кораблях, и никто из наших людей не вступал ни в какие контакты с конийцами, пока они не взяли нас в плен.
– Но какой в этом смысл? Что он с этого получит? Наоборот, если бы его враги считали, что Сарзана настолько могуч, что смог покинуть остров без чьей-либо помощи, они бы больше его боялись, когда он внезапно объявился на Сеневесе.
– Это правда, – согласился Гэмелен. – Надо быть глупцом, чтобы не воспользоваться таким преимуществом. Но Сарзана, как мы уже успели убедиться, вовсе не глуп. Значит, Сарзана или кто-то из его окружения решил, что гораздо важнее будет избавиться от нас.
Слова Гэмелена казались логичными, но как я ни раздумывала, так и не догадалась, зачем Сарзана нас выдал.
Тюремная скука тянулась бесконечно, как песни Аджмера. Мы просыпались каждое утро – если утро бывает без солнца – от бряканья посуды. Оолумп приносил нам завтрак. Меню было такое: несколько жалких овощей, пара неободранных крысиных тушек, иногда – кусок сухого мяса неизвестного происхождения. Если на завтрак были крупа или бобы, из них долго приходилось выбирать песок и камешки. Я сдирала с крыс шкурки и отскабливала от них клочья мяса. Из шкурок и костей мы варили бульон.
Когда был нужен свет, мы делали факелы. Обгоревшие факелы я колола на лучинки для растопки. Мы старались мыться как можно тщательнее. Я постоянно упражнялась, делала наклоны, приседания, устраивала бой с тенью. На дверной решетке я подтягивалась до изнеможения. Таким образом, за время заключения я не только не ослабла, а наоборот, окрепла.
Спалось плохо, даже при усталости после упражнений. Едва только я начинала засыпать, как присутствие чего-то могущественного и злобного будило меня. Я спала урывками – солдаты к этому привычны. Раз в неделю мы окуривали одежду, одеяла и матрасы, избавляясь от насекомых.
Что касается туалета, то пока один из нас оправлялся, другой занимался чем-нибудь, отвернувшись в противоположную сторону.
Гэмелен оказался прекрасным сокамерником. С каждым днем наша дружба росла. Он заменил мне отца и брата. Я доверяла ему свои самые секретные мысли, рассказывала о своих ошибках и неудачах. Он всегда мог дать хороший совет. Однажды я рассказала ему об Отаре, о том, как она умерла, а я так и не смогла забыть ее смерть. Позже это повлияло на мои отношения с Трис. Она очень хотела усыновить младенца, а я этому противилась, сама не знаю почему. Гэмелен объяснил, что я боялась новой привязанности, которая, как мне казалось, будет предательством по отношению к Отаре. Тут я разрыдалась, потому что он был прав, а он обнял меня и утешал, как родной отец.
– Мне кажется, Отара была тебе не столько любовницей, сколько матерью, Рали, – сказал Гэмелен. – Поэтому твоя скорбь по ней сливается с тоской по матери, которую ты любила больше, чем кого-либо.
Я рассказала ему, что мать иногда приходит ко мне, как в тот день в саду, – кажется, сотня лет прошла! – когда Омери пела, и запах сандалового дерева наполнил воздух, а я отвернулась и отвергла ее.
– Послушай, что я скажу, Рали, – тихо произнес Гэмелен, – помнишь, ты рассказывала мне, что тебе приснилось, будто ты убила своего двоюродного брата? – Я кивнула, вытирая слезы. – Так вот, это был не сон, дорогая. И ты это знаешь, иначе это бы не мучило тебя так. Я тогда подумал, что твой магический талант ты унаследовала от матери. Она передала его также твоему брату Халабу, и – в небольшой степени – Амальрику. Тебе досталась львиная доля – наследственные черты лучше передаются от матери к дочери.
– Значит, моя мать была колдуньей?
– Да.
– Не может быть! Она никогда не занималась магией и никогда не общалась с волшебниками.
– Мне кажется, она занималась магией, но отказалась от нее во имя любви к твоему отцу.
Я подумала о жертве, принесенной Гэмеленом, чтобы стать воскресителем, о том, как он теперь сожалеет об этом, и поняла, что он был прав. Тогда я вспомнила легенду о девушке, чьим именем я была названа, и рассказала о ней Гэмелену.