- Я разрешил тебе приютить Сайму в твоей воровской лачуге. Если бы я беспокоился, сделал бы я это? Но я действительно беспокоился. Должен сказать тебе, что ты лезешь за пределы, дозволяемые твоим положением. Отправляйся лучше к шлюхам и уличным мальчишкам. Или иди поговори с гильдией магов или со своими богами, если до тебя это не доходит. Попробуй предложить им в обмен за нее свое вероломство или блок кррфа из Каронны. Между прочим, ты близок к тому, чтобы остаться совсем без пальцев. Запомни этих двух. - Он показал жестом на Нико и Джанни. - Они будут везде, чтобы наблюдать за тобой в следующие несколько дней, и предупреждаю тебя - относись к ним с крайним почтением. Они могут быть очень темпераментны. Что касается меня, я хочу оценить твои шансы уйти отсюда со всеми еще оставшимися у тебя конечностями и в полном здравии, хотя они уменьшаются с каждым твоим вонючим выдохом, который я вынужден терпеть… - Говоря это, Темпус поднялся. Ластел отодвинулся назад, его красное лицо заметно побледнело, когда Темпус предложил ему новое хранилище для его протеза, после чего с удивительной живостью ретировался к полуоткрытой двери, в которой нерешительно показался и тут же исчез хозяин таверны.
И все же Ластел оказался недостаточно быстрым, и Темпус успел схватить его за горло и заставил Беспалого вежливо попрощаться с пасынками перед тем, как был отпущен.
Глава 8
На следующий день на закате (совершенно естественном, без намеков на колдовскую погоду) надолго задержавшаяся похоронная процессия с телом напарника Нико стояла перед вновь сложенным из камней полевым алтарем Вашанки, далеко позади арены, где когда-то был загон работорговца для девочек. Ястреб, направлявшийся домой, долго летал туда-сюда высоко в небе, что было воспринято как благоприятная примета, и когда он улетел, солдаты увидели, как материализовался дух Абарсиса, чтобы направить на небеса душу павшего воина. Вторая благоприятная примета была связана в сознании большинства с тем фактом, что Нико пожертвовал заколдованную кирасу, которую Ашкелон подарил ему, для костра с гробом его напарника.
После этого Нико освободил Темпуса от его обещания, мотивируя это тем, что не принимал его, и объясняя, что он всегда был леворуким бойцом, которым при Темпусе он быть не сможет. А рядом стоял Джанни, испытывая неудобство и глупо хлопая глазами, не понимая, что Темпус может теперь не волноваться, что из-за его проклятия может быть причинен вред Нико.
Видя полупрозрачную тень Абарсиса с развевающимися волосами, с темно-желтой кожей, с полуоткрытыми глазами, Темпус почти рыдал. Он поднял руку в приветствии, и элегантный дух послал ему воздушный поцелуй.
Когда церемония была завершена, Темпус отправил Нико и Джанни в Санктуарий объяснить Беспалому, что единственный способ сохранить его инкогнито как Ластела состоит в том, чтобы быть очень полезным во все усложняющейся задаче выслеживания шпионов Нисибиси и Мигдонии. В качестве немедленного подтверждения своей лояльности он должен начать помогать Нико и Джанни в их действиях.
Задержавшись возле усыпальницы дольше остальных, он, обращаясь за советом к Вашанке, вдруг услышал тихий звук - полуикоту-полусопение, - доносившийся из темноты от дальней стороны алтаря.
Подойдя посмотреть, кто это, он увидел Джихан, которая сидела, ссутулившись, напротив грубоотесанного цоколя и рвала пальцами рыжую траву в клочки. Он присел на корточки, удивленный, что Дочь Пены может плакать как человек.
Любимым временем суток Темпуса была темнота, когда солнце уже зашло, а ночь светилась воспоминаниями. Иногда мысли его следовали за светом, замирая, и этот человек, почти никогда не спавший, погружался в сладкую дремоту.
В этот вечер он не спал. Он дотронулся до покрытой эмалью кольчуги девушки, медная серо-зелено-красная структура которой погружалась в тень в сгущающейся темноте.
- Тебе легче? - спросил он ее.
- Похоже, да.
- Подумай, - заметил он после напряженной паузы, - це так уж плохо, что ты находишься здесь. Обида твоего "отца в кон це концов пройдет. У меня есть лишняя лошадь. Заботиться о двух мне тяжело. Ты можешь взять одну из них себе. И кроме того, если ты собираешься ждать год, как смертное существо, может, рассмотришь возможность остаться в Санктуарий? Нам в этом сезоне не хватает женщин, умеющих держать меч.
Она схватила его за руку; он вздрогнул.
- Не предлагай мне синекуру, - сказала она. - И имей в виду: я получу и тебя, если останусь.
Обещание это или угроза, он так и не понял, но был убежден, что будет иметь с ней дело в любом случае.
Эндрю ОФФУТ
КРЕСТНИК
Гансу совершенно не хотелось становиться ни солдатом, ни членом команды Темпуса, так называемым пасынком, но меньше всего ему хотелось оказаться среди тех пасынков-новобранцев, которым еще предстояли выучка и муштра. Да он просто не желал, чтобы кто-то там, будь он проклят, наставлял его или учил чему-либо. Вот чего он определенно хотел и на что с надеждой уповал, так это чтобы ему позволили всегда оставаться самим собой, быть Шедоуспаном, просто Гансом, наконец. Надежда на это, однако, пока только слабо брезжила перед ним. А для него это был вопрос жизни и смерти. По молодости лет он не знал еще, что многие и очень многие потратили всю жизнь на разгадывание истинного своего предназначения, на выяснение того, кем они были на самом деле и кем или чем могли бы стать.
Но если бы даже он и догадался об этом, ему вряд ли стало бы хоть чуточку легче.
Волею всевышнего бога Ильса он был Гансом! Не Гонсалесом, не Гонзалесом и не Ганцем. Именно Гансом!!!
Проблема заключалась в том, что, по сути дела, он до конца не понимал, что это значило.
Кто такой Ганс? Что такое Ганс?
О Каджет! Ну почему они убили тебя!.. Уж ты-то мне разъяснил бы, разве нет ?
Он привык, что все вокруг было просто и примитивно.
В жизни вообще все просто. Взять вот этот город под названием Санктуарий. Как и в любом месте, в нем живут разные люди: у кого-то всегда при себе тугой кошелек, а кто-то постоянно ходит с пустым желудком. Как обычно: волки (точнее, шакалы, да что уж говорить об этом…) и овцы. Каджет Клятвенник, Ганс, верный его ученик и последователь, всегда радовавший учителя, ну и все эти простаки, человеческие существа с овечьей психологией. А густые тени и полумрак - для того, чтобы легче было обдирать их как липку.
Так вот и складывалась жизнь вокруг него, в этом своего роде микрокосме, мире мошенников и воров.
А теперь вот! Теперь везде появились эти чванливые, задирающие нос рэнканцы, и этот принц Кадакитис, который единолично правит здесь, хоть и не зазнается. И еще этот Темпус…
И Темпус, о всемогущий наш бог!.. Расхаживает повсюду с гордым видом, и эти его дружки-наемники… Не так уж все и просто на самом деле!
А тут еще вдруг обратившееся к нему и заговорившее с ним, Гансом - Гансом! - божество, сначала одно, потом другое…
Ганса, конечно, очень устроило бы, если бы они, эти двое, договорились лучше сначала друг с другом. Каждому - свое… Дело солдат - убивать, дело принца-губернатора - казнить и миловать, боги должны заниматься своими божественными делами, а жалкому ночному воришке в этом темном преступном мире положено красть.
И зачем боги втягивают Шедоуспана в свои дела!
Послышался скрежет скрестившихся в воздухе мечей, потом один остро отточенный клинок с размаху ударил и скользнул по другому. При этом раздался гулкий звон, как если бы по металлическому листу с силой ударили топором. Это малоприятное, если не отвратительное зрелище сопровождалось разноголосым ворчанием, криками и междометиями, вырывающимися попеременно из глоток противников.
- Тебе снова удалось остановить меня, Стеле! - сказал один из участников боя, отступая, и так резко откинул назад голову, что чуть не вывернул себе шею.
Обильный пот, как густая маслянистая жидкость, стекал по вконец спутанным черным волосам, заливая глаза и окровавленную повязку на лбу. Он резко дернул головой в надежде стряхнуть с лица капли пота, и в этом жесте проявилась свойственная юности нетерпеливость.
- Запросто! - произнес другой.
Он был крупнее своего противника и ненамного старше, в лице его проглядывало, казалось, что-то совсем мальчишеское, в то время как на лице соперника застыл выработанный временем и явно старивший его угрожающий взгляд. По сравнению с ним тот, что покрупнее, казался чуть ли не светловолосым. Редкая проседь, словно следы выплеснувшегося и застрявшего в шевелюре серебра, придавала его волосам пепельный оттенок.
- Работа у меня такая. А ты, Шедоуспан, молодец, ну просто истинный талант! А теперь хочешь, сразимся верхом? - По его лицу было видно, что он воодушевился от своего предложения, и даже голос его дрогнул от волнения.
- Нет.
Человек, названный Стелсом, подождал с минуту. Тот же, которого назвали Шедоуспаном, не обольщался насчет своего прозвища, которое, будучи брошенным в разговоре вот так просто, как бы между прочим и почти бесстрастно, было фактически одним из нескольких оскорбительных слов, встречающихся практически в каждом наречии. Человек по прозвищу Стеле постарался скрыть свое разочарование.
- Нет так нет! А как насчет.., твоих ядрышек, а? - выкрикнул он и стремительно сорвался с места. Со свистом рассекая воздух своим отливающим серебром мечом, он яростно набросился на юркого крепыша в одежде пыльно-серого цвета, который, бросаясь из стороны в сторону, ловко уворачивался от ударов, даже не пачкаясь при этом. Его не устраивал тот факт, что, напоровшись на меч противника, он мог поставить под угрозу возможность продолжения своего собственного рода, что было пострашнее любого самого опасного на свете вируса. Вдруг его противник резко остановился, ожидая, по-видимому, ответного удара. Однако никакого ответного удара не последовало. Шедоуспан просто вышел из игры. Так и стояли они друг против друга, с одной стороны - опытный тренер-наставник по имени Стеле, с другой - его блестящий ученик, прозванный Заложником Теней. Затем последний сказал:
- Да хватит, Нико! Мне порядком надоела вся эта бутафория и показуха.
- Бутафория? Бутафория, говоришь, ты, чертово отродье!
Да если бы ты вовремя не увернулся, Ганс, хору мальчиков с ангельскими голосами очень скоро пришлось бы отпевать тебя в храме!
Ганс сдержанно улыбнулся, а он редко улыбался, чаще это была не улыбка, а усмешка, что полностью отражало его внутреннее состояние и соответствовало ему. Вот и сейчас он скорее усмехнулся, хотя это и не было выражением презрительного или пренебрежительного отношения к члену Священного Союза, одному из так называемых пасынков, который на самом деле очень многому его научил. Он, конечно, и сам проявил большие способности, был необыкновенно ловок в бою. А теперь стал опытным бойцом, посвященным во все тайны тактики боя, что, безусловно, повышало уровень его мастерства.
- Но я же увернулся, Нико! Я все-таки увернулся, и об этом тебе следовало бы рассказать Темпусу, именно тебе, кому было поручено сделать из меня первоклассного фехтовальщика.
И скажи ему, что я по-прежнему не собираюсь становиться солдатом. У меня нет ни малейшего желания убивать кого-либо, независимо от того, "благородно" это или нет.
Нико молча посмотрел на него.
"Щенок.., проклятый, - размышлял он. - Как же надоел мне этот сопляк с его вечными ухмылками! Мне, прошедшему через войну и знающему ей цену. А он, не имея ни малейшего понятия о войне, осмеливается еще и насмехаться над теми, кто на собственной шкуре испытал все ее тяготы. Отца ни у него, ни у меня не было. У меня - потому что его убили, убили на войне, когда я был еще мальчишкой. А у этого ночного вора, только и знающего, что разгуливать по улицам, ощетинившись торчащим во все стороны и свисающим с ремней различным холодным оружием, - из-за того, что его отец и мать едва смогли бы при встрече узнать друг друга. Никогда и ни за что на свете не хотел бы я оказаться на месте этого.., омерзительного крысеныша, такого самонадеянно счастливого провинциала, и не подозревающего даже о своей никчемности! По мне, лучше оставаться просто человеком.
Я сделал из него бойца, настоящего фехтовальщика, и все только для того, чтобы он еще больше возгордился".
- У тебя такой вид, Нико, будто ты держишь камень за пазухой. Да, конечно, я ночной вор и подонок, но мне удалось побывать в спальне властительного принца.., и даже самого Темпуса.
Как и полагалось пасынку, Нико не подал виду и не произнес ни слова, никак не отреагировав на эту тираду. Но в душе у него все кипело. Все наскоки Ганса были дешевкой. Такой же дешевкой, как эти девочки-малявки, которые, едва достигнув половой зрелости, сразу становились проститутками, промышляющими на улицах Лабиринта, одного из самых грязных и сумрачных предместий Санктуария. Одна из них и породила в свое время этого непосредственного и даже наивного юнца. С тем же невозмутимым видом отступив на шаг, Нико резким движением вскинул клинок прямо перед собой, скрупулезно и тщательно, слегка кося глазом, осмотрел его лезвие и лишь после этого ловким и почти неуловимым движением убрал оружие в ножны.
В Санктуарии была не настолько угрожающая обстановка, чтобы нужно было все время держать в руке меч с обнаженным клинком. Ганс тоже вскинул меч и повернул к себе клинок, с тем чтобы так же внимательно, сощурив глаза, осмотреть его, а затем, держась правой рукой за ножны, повернул его острием к себе, не отводя при этом ни на секунду тяжелый, мрачный взгляд от лица своего учителя-тренера. И так же не глядя, отвел руку вбок и кинул оружие в ножны с чрезвычайно довольным и гордым видом.
- Здорово это у тебя получилось! - не удержался от похвалы Нико.
И не потому, что так уж требовался этот его комплимент или так уж он растрогался. Скорее для того, чтобы использовать возможность не только испытать чувство глубокого удовлетворения, но и напомнить им обоим о том, кто на самом деле обучил этого бездельника всем манипуляциям с оружием так, что он мог теперь с блеском демонстрировать свое искусство.
(Мужчина, объяснял Гансу Нико, должен уметь выхватывать оружие из ножен в любой, даже самый неподходящий момент и всегда быть готовым отразить нападение врага. При этом важно следить за тем, каким образом он достает свое оружие. Когда, взявшись за ножны и глядя вниз, он начинает возиться с клинком, он становится незащищенным и уязвимым для противника.
Именно тогда незаметно подкравшийся враг или притаившийся где-то рядом сообщник только что убитого в бою человека получает возможность наброситься на него, и тут уж нет времени возиться с ножнами - убирать клинок в ножны или, наоборот, вынимать его из них, - всему и сразу приходит конец. Поэтому мужчина, мало-мальски разбирающийся в оружии и знающий ему цену, первым делом выучивается резко вскидывать клинок вверх, затем вперед и назад, острием к себе, а потом одним движением, без задержки и промедления, вставлять его обратно в ножны. А глаза тем временем неусыпно следят за тем, чтобы не пропустить момента нападения.) Этому и обучил Ганса Никодемус, прозванный Стелсом.
Темпус чувствовал себя обязанным Гансу, хотя они и не были такими уж близкими друзьями. Вот и приходилось Нико платить по долгам Темпуса - по его поручению обучать искусству фехтования этого молодцеватого, петушащегося по любому поводу и заносчивого юнца по имени Ганс.
- Эй, твой щит!.. - окликнул его Ганс.
Нико глянул на него. Он стоял, прислонясь к грязной кирпичной стене, возле круглого щита. Поверхность щита была почти отполирована, а также обильно и многократно полита трудовым потом: так долго и усердно они с Гансом тренировались в манипуляциях с клинком. И вот Ганс одним движением руки - широким и плавным, словно кошка лапой, - провел по лицу, вытер пот, широко замахнулся и метнул один из своих проклятущих ножей так, что тот, вонзившись в поверхность щита Нико, стал торчком, раскачиваясь, как ободранный кошачий хвост на ветру.
По-кошачьи верткий и гибкий Ганс подошел и с мрачным видом потянулся за своим ножом.
Согнув руку в запястье, он без усилия выдернул нож, вошедший почти на дюйм и застрявший в деревянном щите с выпуклой поверхностью, прочность которого была рассчитана, чтобы выдержать при необходимости сильный удар топором. И так же не глядя, сунул его в ножны, где-то справа под мышкой.
Обернувшись и оскалив зубы в ухмылке, Ганс взглянул на своего учителя фехтования - но не в метании ножей! - и тот махнул ему рукой. Затем развернулся и пошел вдоль здания, обогнул его и исчез из виду.
Оранжево-желтое солнце стояло в небе еще достаточно высоко, и вечерние облака еще только начинали собираться на горизонте, чтобы позже создать привычную для Ганса среду обитания среди сумрака и теней.
- Щенок!.. - сквозь зубы процедил Нико, подобрав щит и отправляясь на поиски Темпуса.
Избавь ты меня, о Темпус, от этого оскорбительно и возмутительно юного илсига! Пронеси мимо моих губ эту горькую чашу, которую ты заставил меня поднять и которая все выше и выше поднимается и приближается, приближается к моим губам!