- Плавает дерьмо, дед, - усмехнулся Ракел, - а корабельщики по воде ходят.
- Так я и спрашиваю: плавал? - ехидно повторил тысяцкий.
- Квиты, дед! - в голос захохотал Ракел. - На струге тебя рулевым поставлю.
- А угонять-то его зачем, когда купить можно? - нахмурился Владигор, вынув из-за пазухи тяжелый кожаный кошель - все, что осталось при нем от прежнего его имущества.
- Ты, князь, монеты придержи, - сказал Ракел, - нечего за собой золотой след тянуть! Простой народ у нас не шибко жирует, а радость у мастерового человека одна: кабак! Понесет он туда твой золотой, да после третьей кружки меду полезет на стол и заорет: век прожил, а бродягу, который золотые швыряет, как медь, первый раз видел! Схватят его - и на дыбу: где видел? когда?..
- Кто схватит-то? - удивился князь.
- Как кто? - обернулся к нему Ракел. - Твои же опричники и схватят! Они во всех кабаках по двое-трое за каждым столом сидят и, чуть что, государево "слово и дело" кричат!
- Я такого приказа не давал! - растерянно пробормотал Владигор.
- А зачем им приказ твой? - хмыкнул Ракел. - Они как по Климогиным уставам жили, так и живут. Да и народ уже притерпелся: ну возьмут одного, изломают на "кобыле", изрубят кнутами до ребер… Так не болтай лишнего, придержи язык.
Ракел замолчал и пустил жеребца по узкой тропке, проторенной в прибрежном камыше. Владигор и Берсень последовали за ним, и вскоре под копытами коней захрустел колкий утренний ледок. Из камыша тропинка вывела их на широкий луг, уставленный стогами сена, уже потемневшими от осенних дождей, а когда всадники миновали луг и въехали в перелесок, впереди послышался стук топоров и разноголосый визг пил.
- Как же мы, князь, на струге или на ладье без гребцов пойдем? - зашептал Берсень, поравнявшись с Владигором. - На ветер надежда плохая…
- Ты, дед, насчет гребцов не сомневайся, - отозвался Ракел, не поворачивая головы. - Ваше дело - ладью от берега подальше оттолкнуть, прыгнуть в нее и на дне затаиться, а дальше моя забота.
- Ишь заботливый какой нашелся! - буркнул Берсень.
- А ты как думал! - воскликнул Ракел. - Кто тебя из ямы вытащил? кто одежку справил?
- Все, молчу! - махнул рукой Берсень. - Ты ему одно слово, а он тебе дюжину!
- Он, однако, прав, - сказал Владигор, сорвав с рябиновой ветки мороженую гроздь.
Он бросил в рот горсть твердых ягод и, придержав коня, прислушался к близкому нестройному шуму плотницкой работы. Ракел обернулся к Владигору.
- Не бойся, князь, - сказал он, поправляя на поясе деревянные ножны. - Дай мне пару золотых и подожди тут часок. А как услышишь, что неподалеку кукушка годки стала считать, бросайте коней, спускайтесь к берегу и отвязывайте ладью. Весла только посмотрите, чтобы все были.
- Кукушка, говоришь? Годки считать? Может, лучше соловья послушаем? - перебил Берсень. - Зима на носу, а у него, понимаешь, кукушки в голове!
- Ладно, дед, убедил! Я волком взвою, специально для тебя. Вот так!
Ракел запрокинул голову, набрал в грудь воздуха, приложил ко рту ладонь и истошно завыл - вздулись бурые узловатые жилы на его мускулистой шее.
- Чисто волчар! - воскликнул Берсень, когда эхо волчьего воя стихло в темной лесной полосе на том берегу Чарыни.
Пока он восхищался, Владигор развязал кошель и достал горсть золотых.
- Может, больше возьмешь? - сказал он, протягивая деньги Ракелу. - Поесть чего-нибудь купишь в дорогу, а то Берсень того и гляди с коня свалится.
- Ой, князь, не искушай! - поморщился тот, пряча за спину обе руки. - Я за это золото полжизни под смертью ходил, а ты мне его за так даешь!
- Верю, вот и даю, - сказал Владигор.
- Ты, князь, первый во мне человека увидел, - сказал Ракел. - Отслужу я тебе, не пожалеешь!
С этими словами он двумя пальцами осторожно взял из Владигоровой горсти три монеты, бросил их за щеку, развернул жеребца, огрел его плеткой и, треща подножным валежником, скрылся в ольшанике.
- Как бы этот волчар стражу на нас не навел, - сказал Берсень, когда затих треск сучьев под копытами.
- Чего ради? - спросил Владигор. - Перед кем ему теперь выслуживаться?
- И то верно, - сказал тысяцкий, снимая с сучка наколотый белкой гриб и осторожно пробуя его шаткими, отвыкшими от твердой пищи зубами.
- Ну, ты побудь здесь, - сказал князь, - а я к верфи проберусь, гляну, какую нам ладью угонять сподручнее.
Он спрыгнул на землю, плотно устланную опавшей листвой, обвязал конский повод вокруг ольшины и, бросив Берсеню остаток рябиновой грозди, скрылся между замшелыми стволами.
"Кто я теперь? Куда бегу? От кого скрываюсь? Что я увидел в своем городе, обратившись в бездомного бродягу Осипа?.." - думал он, обходя гнилые пни и перескакивая через вывороченные бурей осины.
Новое положение одновременно и тревожило и радовало князя, несмотря на то что впереди была неизвестность, полная опасностей и тревог. Сидя во дворце, он чувствовал, что, несмотря на блистательные победы и возвращение на отеческий престол, жизнь в Стольном Городе идет по каким-то своим, неведомым ему, законам. Филька, что ни ночь, приносил ему темные, нерадостные вести, но по утрам, когда князь выходил в тронный зал, стряпчие с угодливыми выражениями на физиономиях доносили ему, что народ благословляет его твердое, справедливое правление и исправно несет в государевы закрома десятину от своих промыслов. Так кто же прав? Если судить по тому, что пришлось увидеть и перетерпеть князю за последние сутки, то Филька.
Владигор посмотрел на перстень. Камень в оправе светился ровным голубым огнем, не предвещавшим никакой опасности. Князь подумал о богатырском мече и Браслете Власти, оставшихся в его дворцовой спальне, но эта мысль не вызвала в его душе никакого сожаления. Он понял, что мудрый Белун, явившись перед ним посреди берендеевского леса, угадал его мысль, быть может, даже раньше, чем сам Владигор понял тайное стремление своей души.
"Они назвали меня Хранителем Времени, - подумал он, вспомнив мудрые, просветленные лица членов Чародейского Синклита. - Но какого времени? У каждого оно свое: у Берсеня, двадцать лет просидевшего в темной сырой яме, - одно, у Ракела, живущего лишь кратким мигом, отделяющим жизнь от смерти, - другое…"
Лес кончился, и теперь Владигора отделяла от прибрежной верфи лишь небольшая болотистая низинка, поросшая шуршащим на ветру рогозом. За низинкой высились бревенчатые леса, и плотники, стоя на верхних площадках, ритмично отбивали поклоны, блистая на солнце широкими лезвиями продольных пил. Чуть дальше начинался крутой береговой спуск, над которым возвышались верхушки ладейных мачт с трепещущими на утреннем ветерке штандартами. Зоркие глаза князя различали на волнистых разноцветных полотнищах львиные морды, скрещенные сабли, волчьи головы, алые цветы, месяц, луну, звезды и золотой круг солнца в колючем лучевом венце. Он догадался, что это тот самый караван с низовьев Чарыни, купцы которого присылали к нему гонца с дарами.
"Ждут, дам я им добро пройти к Студеному морю до ледостава или не дам", - подумал князь, высматривая на окраине леса подходящую березу, чтобы вскарабкаться на нее и осмотреть ладейный ряд, стоящий вдоль бревенчатого причала. Вскоре он увидел толстый корявый ствол, покрытый пестрой замшелой коростой, подошел к нему, подпрыгнул, ухватился за нижний сук и, легко вскинув в воздух сильное, упругое тело, полез вверх, цепко перехватывая руками крепкие ветви.
Добравшись примерно до середины дерева, Владигор остановился и сквозь частую сеть голых веток стал вглядываться в прибрежный пейзаж.
Перед его глазами предстала довольно обычная, несколько унылая картина осеннего берега: вереница ладей вдоль темной, заляпанной грязью и опавшей листвой пристани, сваи причала, снесенного весенним половодьем, желтые штабеля ошкуренных бревен под камышовыми навесами. Пейзаж оживляли лишь разноцветные штандарты на ладейных мачтах да с десяток всадников, неспешно спускавшихся к берегу по крутой, закаменевшей от мороза тропке. Приглядевшись к конникам, Владигор узнал в первом из них дворцового казначея Дувана, который вместе с прочей челядью достался ему в наследство от Климоги. Но самое удивительное было не то, что Дуван сел верхом на коня, что делал весьма неохотно, так как был стар, толст и подслеповат, а то, что правой рукой он держался за древко белого знамени, упертого в стремя. Следом за ним трясся на пегом жеребчике глашатай с позеленевшим медным рогом через плечо, за ним на вороной кобыле - толмач, а замыкали шествие дружинники в синих бархатных кафтанах и меховых шапках с медными шишаками.
Когда всадники спустились к пристани, плотники побросали пилы и топоры, выстроились вдоль причала и стали снопами валиться чуть не под копыта лошадей. На ладьях тоже зашевелились кожаные пологи кормовых шатров, кое-где показались заспанные физиономии корабельщиков, а когда кавалькада остановилась посреди пристани и глашатай затрубил в медный рог, на всех ладьях уже суетился народ.
Глашатай что-то прокричал, но Владигор не разобрал ни его слов, ни заливистых воплей толмача, разлетевшихся над стылой водой. Он лишь заметил, что после окончания речи корабельщики кинулись к мачтам и стали неровными рывками стаскивать лодейные штандарты. Через небольшой промежуток времени штандарты вновь поползли вверх по мачтам, но на каждом из них виднелась снежно-белая полоса.
"Яким помер, не иначе, - с грустью подумал князь, вспомнив старика, освобожденного им из дворцовых подземелий после свержения Климоги. - Жаль его, мудрый был человек, справедливый…"
Он вскарабкался по стволу выше и за голыми темными садами увидел серые столбики дыма над крышами посадских изб, широким венцом окружавших крепостную стену Стольного Города. Стена опоясывала Город причудливо изломанной линией, над острыми выступающими углами которой возвышались бревенчатые башни, прорезанные узкими щелями для лучников и широкими квадратными бойницами с медными желобами, по которым горожане при приступах лили на вражьи головы кипящую смолу. В мирное время бойницы были заперты крепкими дощатыми ставнями, но сейчас ставни почему-то были распахнуты настежь, и из открытых проемов свисали длинные белые полотнища.
"Ох как они Якима помянуть торопятся, даже меня дожидаться не стали, - с досадой подумал князь, - хотя по обычаю его засветло похоронить надо, а дни нынче короткие".
Тут его внимание снова привлек какой-то шум со стороны пристани. Владигор повернул голову и увидел, как дружинники, спешившись, волокут по причалу тщедушного бродягу в драном меховом тулупчике. Подтащив его к казначеевскому жеребцу, они с силой толкнули бродягу в спину, так что тот упал на бревна. Владигор напряг слух и вдруг отчетливо различил в морозном воздухе раздраженный голос Дувана.
- Что, Осип, отбегался? - визгливо восклицал тот. - Ишь, хорек, под скамью забился! Думал к степнякам уплыть да в рабство продаться, да?
Оборванец попытался поднять голову и что-то ответить, но Дуван жирной рукой дернул конский повод, и злой жеребец, оторвав от земли копыто, с такой силой опустил его на спину бродяги, что его куцый тулупчик треснул по шву от самого ворота до разлетевшихся на пояснице пол. Бродяга вскрикнул от боли, а собравшаяся толпа разразилась угодливым разноголосым хохотом.
- Да кто ж тебя, доходягу, купит? - продолжал потешаться Дуван, глядя с седла, как бродяга выгибает спину и шарит ладонью по позвоночнику, пытаясь стянуть разошедшиеся полы. - Заберу-ка я лучше тебя на княжью псарню блох у борзых вычесывать да миски за ними вылизывать, - глядишь, к весне и откормишься! - И Дуван опять захохотал, похлопывая ладонью по шее своего жеребца.
Толпа тут же подхватила его икающий смех, а бродяга уселся на голой земле, втянул голову в плечи и закрыл макушку разодранными полами тулупчика.
- А что это вы развеселились! - вдруг строго рявкнул Дуван, щелкнув в воздухе длинной плетью. - Князь Владигор умер, а им, хамам, и горя мало!
От неожиданности Владигор чуть не свалился со своего насеста. Вот, значит, по кому вывесили из распахнутых бойниц белые полотнища! А если умер, так, выходит, до заката и похоронить должны! Кого же они, интересно, хоронить собираются? Может, на поминки пригласят?
Мысль о том, чтобы явиться на собственные похороны, показалась князю настолько забавной, что он чуть не рассмеялся в голос. Но крик с пристани опять привлек его внимание. Потеха кончилась: Дуван ожег бродягу плетью по ногам, а когда тот подскочил на месте, один из всадников ловко захлестнул обе ноги несчастного волосяным арканом и резким рывком свалил на бревна.
- Вслед за нашим князем пойдешь! - кричал Дуван, пока всадник приторочивал аркан к седлу. - Любил он со всякой швалью путаться да скоморошек брюхатить!
Владигор почувствовал, как сердце у него в груди забилось частыми упругими толчками, а по рукам пробежала теплая дрожь. В несколько прыжков он достиг земли, наискось, кроша сапогами ледок, перебежал низинку и к тому времени, когда всадники достигли подножия тропы, уже стоял на краю обрыва и в упор смотрел на приближающегося снизу Дувана.
Казначей не сразу разглядел препятствие на своем пути, тем более что ехал полуобернувшись назад и негромко перебрехиваясь с толмачом. Захваченный бродяга тащился по земле в самом хвосте кавалькады. Он, по-видимому, еще надеялся каким-то чудом сохранить свою жизнь и потому изо всех сил поднимал голову и старался держаться на боку, чтобы не лишиться сознания, - ударившись лбом или затылком о камень на тропе.
Первым почуял неладное раскормленный жеребец Дувана. Достигнув конца подъема, он увидел, что в пяти-шести шагах перед ним стоит стройный широкоплечий бородач в меховом тулупчике, туго перехваченном грубой льняной веревкой. Жеребец встал, переступил с ноги на ногу, а когда понял, что незнакомец не собирается уступать ему дорогу, вскинул голову, широко раздул ноздри и угрожающе заржал.
- Че встал, песье мясо? - заорал Дуван, дернув за повод, и повернулся лицом по ходу движения.
Увидев перед собой Владигора, казначей от изумления разинул рот и выпустил из руки тяжелую рукоятку плети, повисшую на кожаной петле вокруг запястья, опушенного мятыми засаленными кружевами.
- Ты!.. Т-ты!.. - яростно зашипел он, бурея лицом и дрожащей рукой ловя болтающуюся плеть.
Потом он резким рывком поднял жеребца на дыбы, бросил его вперед и, когда тот почти навис над князем, с силой взмахнул плетью. Владигор пригнулся, проскочил под конским брюхом и в тот миг, когда плеть рубанула воздух над его головой, поймал ее гибкий хвост на выставленную руку. Треххвостка змейкой захлестнула его запястье. Владигор, с силой рванув плеть на себя, выдернул Дувана из седла и сбросил его на землю. Сам он вскочил в опустевшее седло и, рискуя переломать ноги коню и свернуть себе голову, бросил почувствовавшего властную руку жеребца вниз по замерзшему глинистому склону. Если что и спасло их обоих, так это шипованные зимние подковы, на которые был уже перекован казначейский жеребец. Он храпел, рвал удила, но все же послушно приседал на круп и зигзагами спускался к пристани.
При виде этой картины всадники на тропе буквально застыли от изумления. Они очнулись от столбняка лишь после того, как Владигор поравнялся с замыкающим и, выхватив меч, обрубил волосяной аркан, на конце которого слабо шевелился связанный по ногам бродяга. Тот закрыл грязными ладонями лицо, подтянул ноги и так плотно уперся коленями в бороду, что князь едва сумел за конец аркана вздернуть его в воздух, чтобы перебросить через седло. Когда же тот задергался, схватился за ногу Владигора и чуть не свалился под копыта, князь слегка прижал пальцем толстую бьющуюся жилу на шее бродяги, успокоил его и, придерживая рукой поперек седла, кольнул жеребца в круп острием меча. Тот ударил в землю всеми четырьмя копытами, круто выгнул шею и, выкатив на князя окровавленный глаз, понесся в сторону заросшей камышом низинки.
Владигор не зря выбрал именно казначейского жеребца: за годы службы тот привык к тяжелой ноше и поэтому без особой натуги нес на себе двух всадников. К тому же, выезженный хорошим егерем для охотничьих потех, жеребец легко прокладывал себе дорогу в густом лесу, либо проскакивая между толстыми стволами, либо сминая и раздвигая грудью гибкий молодняк. Однако погоня не отставала, и, когда спина Владигора хоть на миг мелькала в просвете между деревьями, сзади раздавался певучий звон нескольких тетив, и две-три стрелы, мелькнув ястребиными опереньями, вонзались в стволы и ветви в пятнадцати - двадцати локтях перед мордой княжеского жеребца. Вслед за промахами до ушей князя долетала смачная ругань в адрес "заговоренного вора", но и она не приносила успеха лучникам. Тем не менее треск сучьев под копытами их коней слышался все ближе и ближе.
- Бросай меня, князь, уходи! - вдруг забормотал очнувшийся бродяга. - Я в кусты отползу, авось супостаты мимо проскочут!
- Проскочут, как же, держи карман! - ответил Владигор, направляя жеребца в обмелевшее русло извилистого лесного ручейка.
Конь разбил прозрачный ледок и, почувствовав под копытами плотный крупный песок, пошел ровным, плавным галопом. Погоня достигла ручья, когда беглецы уже успели скрыться за огромным замшелым валуном, но теперь спасти их могло только чудо: по обе стороны ручья поднимались песчаные берега, из которых выступали переплетенные корни огромных сосен. И вдруг, подняв голову, князь с ужасом увидел, как одно из этих могучих деревьев вздрогнуло всеми ветвями, качнуло пепельно-зеленой макушкой, накренилось и стало медленно валиться поперек ручья.
- Белун, пронеси! - шепотом взмолился Владигор, припадая к шее жеребца и дергая его за гриву.
Тот пригнул голову, тихо всхрапнул и словно взлетел над ручьем. Огромная раскидистая тень сосны накрыла беглецов черным крылом, но в следующий миг глаза Владигора вновь ослепило яркое полуденное солнце.
Сквозь треск и шум упавшего за спиной дерева князь услышал страшные вопли и проклятия. Он остановил жеребца, рывком поднял его на дыбы и развернул мордой к рухнувшей сосне. Из ее кроны уже выбирался потерявший шапку дружинник. Одной рукой он отводил от лица колючие ветви, а другой прижимал к плечу арбалет, - наконечник стрелы был нацелен в грудь Владигора. Князь сжал пятками потные бока жеребца, выхватил из-за пояса нож, но не успел отвести руку для броска, как дружинник выронил свое оружие и, беспомощно цепляясь пальцами за воздух, повалился головой вперед в густые колючие ветви. В его спутанных до колтунов волосах проступила кровь. Владигор обернулся назад и стрельнул глазами по верху обрыва, увенчанного корнями сосен и темными кустиками вереска.
Вдруг у одного из стволов кусты дрогнули, разошлись в стороны, и в ярком солнечном свете Владигор увидел Берсеня с намотанным на руку кожаным поясом. Старик молча махнул князю рукой, нагнулся, поднял с земли небольшой булыжник, сложил пояс вдвойне и, захватив кистью его свободный конец, вложил камень в образовавшуюся петлю. Тем временем угрозы и проклятия за поваленной поперек русла сосной нарастали, а когда из кроны донеслись удары меча по сучьям, Берсень раскрутил свою пращу и пустил булыжник в гущу вздрагивающих ветвей. Оттуда раздался вопль, и сеча прекратилась.
- Проезжай дале, князь! - негромко крикнул Берсень с обрыва. - Мы тут сами управимся!