Ворш покинул двор старосты, быстрым шагом добрался до избы, в которой остановились девушки. В сенях его встретил Некрас. Юноша по-прежнему был в юшмане, но теперь к его воинскому костюму добавились мягкие сапоги-пошевни, плотно облегавшие ногу, – видимо, кто-то из кривичей сообразил подарить, сжалился над босоногим юнаком. Теперь парень выглядел совсем как отрок из младшей дружины.
– Спят они обе, – сообщил Некрас. – Горячего сбитня напились и снят.
– А сам чего не спишь? – спросил ведун. – Время за полночь уж. А то можешь идти, поесть-попить, я сам с девушками посижу.
– Да? – в глазах подростка на миг сверкнула радость, но потом Некрас мотнул головой: – Не, я лучше посплю. Морит меня что-то.
– Это лучше, – одобрил Ворш. – Разрешаю снять юшман. Не три, пять дней минуло.
Некрас улыбнулся, выскользнул из дома. Ворш вошел следом за ним. Хозяйка избы, маленькая старушка, поклонилась гостю, вернулась к своей пряже. Девушки спали на голбце, укрытые одеялом из шкур – спали мирно и хорошо, обратившись лицами друг к другу, будто малые дети. Ворш улыбнулся, сел на лавку у стены. У него появилась мысль, что стоило бы войти в сновидения Ивки – с недавних пор Ворш был убежден, что девушка обладает даром предвидеть и сама о том не ведает. Но Ворш был утомлен. И потом, девушки так сладко спят, что тревожить их не хотелось. Если Давид все-таки решит последовать совету старейшины Радогоста и изменить маршрут, у них будет день-два на отдых. Тогда и можно будет посмотреть, что снится Ивке. А пока пусть отдыхает. И он сам отдохнет, тем более что мед гостеприимных кривичей оказался ну очень забористым…
Стук прялки навевал сон. И Ворш уснул. Он проспал остаток ночи без всяких сновидений.
Некрасу снилась рыбалка на затоне Змейки, огромные рыбины, которых он тянул из воды без малейшего усилия. Рыбы бились на дне челна, разбрасывая капли воды, ярко сверкавшие на солнце.
Ольге снились забавные пушистые зверьки, похожие на белочек, но лица у них были странно похожи на человеческие. Она кормила их хлебом, и зверьки ласково терлись об ее ладони мягкими бочками, а потом начали танцевать, взявшись за лапки под нежную красивую музыку, от которой хотелось плакать.
Ивке снились языки пламени. Они вставали до самого неба, выпускали облака черного дыма, закрывавшего звезды. Огромные деревья жалобно трещали в пожиравшем их огне. А потом из огненной пелены возникло окруженное тыном городище, и ворота, распахнутые настежь. Только Ивке почему-то очень не хотелось в них входить. Что-то было за воротами, что-то зловещее и темное. Сон оборвался, сменился новым видением. На этот раз снился дом. Мать куда-то вышла, и горница была пуста, земляной пол покрывал сор, из давно не топленного очага тянуло неприятным холодом. Ивка пыталась его разжечь, потом считала яйца, снесенные их черной наседкой. Яиц было очень много, они почему-то были окровавленные, и Ивке было очень неприятно к ним прикасаться. Она считала, сбивалась со счета, начинала заново, разделив яйца на кучки. Пять кучек. Пять цифр, которые не менялись, хотя Ивка знала, что считает неверно, и дело вовсе не в яйцах, а в чем-то другом. Двадцать четыре – семнадцать – десять – пятнадцать – восемнадцать. Двадцать четыре – семнадцать – десять – пятнадцать – восемнадцать…
III
На рассвете киевлян провожал весь Курпатов – не только мужчины кривичей, но и женщины и дети, которых, несмотря на ранний час, собралось много – чуть ли не весь поселок собрался у ворот. Сам Радогост пришел проститься с путниками и напоследок еще раз посоветовал Давиду ехать через Полчев. Армянин кивал, жал руки кривичам и обещал обязательно рассказать Хельгеру о гостеприимстве жителей Курпатова.
– Едем на юг, – скомандовал он, едва отряд отъехал на полет стрелы от поселения.
– Прежней дорогой? – удивился Вороня. – Разве ты не…
– Знаешь, как говорят мудрецы? Послушай разумного и поступи по-своему. У нас есть время. И потом, ты знаешь дорогу на Полчев?
– Радогост мне объяснил. Я…
– Веди той дорогой, которую знаешь лучше. Хватит болтать, вперед!
Отряд следовал в том же порядке, как и в прошлые дни? – Вороня с двумя воинами впереди, Давид с Ольгой и четырьмя гриднями за ними, Ворш со своими "сиротами", Ивкой и Некрасом, держался в хвосте отряда. Версты через три колонна растянулась по равнине между двумя выступами густого хвойного леса. Здесь всадники с рыси перешли на спокойный шаг, чтобы лошади смогли отдохнуть.
Ольга с утра казалась задумчивой; на хорошеньком личике юной псковитянки читалась не свойственная ей грусть. Давид не выдержал, спросил, отчего девушка грустит.
– День хмурый, – сказала Ольга. – Солнышка хочется.
Утро и в самом деле было не по-летнему пасмурное: едва отряд отъехал от Курпатова, опять заморосил противный мелкий дождь. От коней шел теплый пар. Над равниной висел влажный туман, в котором призрачными контурами угадывалась граница леса. Давид вздохнул; его самого раздражала такая погода. Витязь вспомнил залитые солнцем долины Армении, синее небо, цветущие луга на склонах гор и вздохнул еще раз.
– Давид! – внезапно позвала Ольга.
– Да, ахчик, – отозвался воин, выйдя из раздумий.
– А ты Ингвара видел?
– Молодого князя? Конечно, видел. Говорил с ним.
– Каков он? Расскажи мне о нем.
– Каков? Видный юноша, есть в нем княжеская стать. Волосы у него длинные, светлые, глаза хорошие, голубые, лицо узкое. Нос такой маленький.
– А как он говорит, как держится?
– Как князь. – Давид помолчал. – Хельгер хорошо его учит. Твой жених будет хорошим князем. Только показалось мне, очень он любит золото.
– А разве это плохо?
– Плохо? Кто говорит, что плохо? Я тоже золото люблю. Все его любят. Золото – это власть, сила. Но любить его по-разному можно. Вон, хазары или ромеи – они жадные. За золото душу продадут. Хороший воин должен уважать золото, а не любить его, как женщина.
– Ты, чаю, много странствовал. Расскажи мне о своих странствиях.
– Верно говоришь, я много странствовал. Но везде люди живут. Повсюду одно и то же – что в халифате, что в Ромее, что в Хазарии. Везде есть бедные и богатые, рабы и господа, негодяи и праведники. Везде я видел богатство и сытость одних и нужду других. И богатые всегда притесняют бедных.
– А здесь, на Руси?
– Здесь пока не видел, чтобы сильно притесняли, – признался Давид. – Тут, честно скажу, богатства великого нет. Русский народ похож на мой народ. Тоже любит попить-покушать, повеселиться, воевать не любит. У меня на родине знаешь, кто самый уважаемый человек? Земледелец. Потому что он своим трудом всех кормит – и царя, и воина, и священника. Нет, воинов и священников тоже уважают. И ремесленников, и ученых, и строителей, и поэтов. Но к земледельцу особое отношение. Вот и на Руси так. Люди землей живут, хлопотами об урожае. Лето у вас короткое, холодное, если плохо потрудится земледелец, то все останутся голодными – и князь, и бояре, и народ. Поэтому и к труду на земле особое уважение. А у меня в стране хорошей земли мало. Горы кругом, камень. Чтобы виноград или пшеницу вырастить, много пота пролить надо. Так что крестьянин, пахарь – первый человек. У арабов и хазар не так. Арабы – воины. Они сами на земле работать не любят, землю у них покоренные народы пашут. Но арабы люди мудрые, налоги устанавливают небольшие, и законы у них справедливые. Оттого арабские города полны богатых рынков и прекрасных зданий. А хазары – разбойники. Жадные, как дворняги. Тех, кто работает на земле, хазары презирают. Готовы с каждой овцы шкуру по три раза содрать. И голодные вечно. И города у них грязные и нищие, посмотреть там не на что. Слава Богу, что не создал меня хазарином!
– А что это ты делаешь, когда рукой вот так водишь? – спросила Ольга, изобразив крестное знамение.
Давид улыбнулся.
– Это я молюсь, – сказал он. – Так полагается делать, когда читаешь молитву. Такой жест означает, что ты отдаешь себя во власть Бога.
– А почему мы, русские, так не делаем?
– У вас другой Бог. У вас их много.
– А у тебя их сколько?
– Один, ахчик. Зато Он всемогущий, всевидящий и всезнающий. Я очень люблю и почитаю Его.
– Разве один Бог везде поспеет? У нас их много, и то порой они беды на нашу землю попустят. То недород, то война, то мор. А твой везде успевает.
– Я не священник, милая. Я не могу тебе всего складно и правильно объяснить. Я только знаю, что моя вера – самая правильная и самая лучшая. И я готов за нее жизнь отдать. Ромеи говорят, что у нас с ними одинаковая вера, но это неправда. Они предали христианскую веру. Они продали Бога, потому что любят золото. Тот, кто ставит богатство выше веры, плохой христианин.
– Интересно, – Ольга не без благоговения посмотрела на Давида. – А твой Бог, он ко всем милостив или только к людям твоего народа?
– Мой Бог – это повелитель и отец всех людей. И каждый ему дорог. Обратится норманн к Богу – Он примет норманна и назовет его Своим сыном. Обратится к Нему русич, и Бог его примет под Свое крыло. Для всех сыновей Божиих однажды наступит царство света и справедливости. Не будет нищих и больных, старых и несчастных. Все люди будут жить в прекрасном саду, в мире и любви.
– Как души в Ирии?
– Лучше, много лучше! Люди станут подобны ангелам. И тогда кончатся все беды и несчастья.
– Красиво как! – Ольга вздохнула. – Мы-то до такого времени не доживем.
– Обязательно доживем, вот увидишь. Бог даст тебе самое лучшее место в своем саду и скажет… – Давид привстал в стременах, всмотрелся вперед. – Ва, зачем они возвращаются?
– Что? – не поняла Ольга.
– Влад с остальными. Смотри!
И в самом деле, обогнавшие Давида и прочих Вороня и его спутники внезапно резко развернулись и поскакали обратно. Армянский воин осадил коня, прочие дружинники тоже встали, настороженно потянулись к оружию.
– Лес горит! – крикнул Вороня, подъехав ближе. – Гарь впереди!
– Пожар? – Давид потянул носом. – Запаха дыма нет. Может, это туман?
– Едем вперед, сам увидишь.
Давид пришпорил коня, понесся по равнине галопом, гридни за ним. Минуты не прошло, и киевляне увидели то, о чем сказал Вороня. Впереди над лесом поднимался густой серый дым, вырастал зловещей стеной, протянувшейся с запада на восток, насколько хватало глаз. Даже с расстояния в несколько верст были отчетливо заметны столбы багрового пламени, пожиравшего кроны сосен и лиственниц. Дружинники притихли, только смотрели во все глаза на гибнущий лес. Давид выругался.
– С чего бы лесу гореть? – удивился Чага. – Безведрие такое, а полыхает, будто в сушь великую.
– Может, кривичи подожгли? – предположил Быня.
– А им на кой? – возразил Чага. – Чаю, молния то Перунова лес подпалила. Да только странно то, что грозы ночью не было.
– Плохо дело, – сказал Давид подъехавшему Воршу. – На юг дороги нет.
– И я так мыслю. – Ворш, прищурившись, смотрел на клубящуюся тучу, поднимавшуюся над лесом. – Проехать не сможем, задохнемся или в огне сгорим.
– Коли торфяники горят, проедем, – робко заметил Вороня.
– Это не торфяники, – покачал головой ведун. – Бор полыхает, даже отсюда пламя заметно.
– Глядите-ка! – воскликнул Чага, показал рукой на юг.
У дальнего края равнины, перед самой стеной леса, возникло какое-то движение, какие-то странные фигуры замелькали между деревьями. Поначалу Давиду показалось, что из бора выезжает конная рать. Но секунду спустя воин понял – это не всадники, а лесное зверье бежит, охваченное ужасом, из пылающего леса. Сотни животных, оленей, лосей, туров, кабанов, косуль спасались бегством. Тут же дружинники заметили и хищников, волков и даже несколько медведей. Звери лавой выбегали из леса, разбегаясь кто куда, но основная масса двинулась на север, видимо, инстинктом определив наиболее безопасное направление. Первым опомнился Ворш.
– Нельзя тут стоять! – крикнул он. – Зверье прямо на нас бежит!
– В сторону! – заорал Давид, ударил плетью коня. – С дороги!
Всадники развернулись, понеслись по равнине. Давид старался держаться рядом с Ольгой: девушка с трудом справлялась с конем, перешедшим на карьер. И двух минут не прошло, как обезумевшие от ужаса животные ревущим потопом пронеслись по тому месту, где еще недавно стоял киевский отряд. Не уйди люди с дороги лесных обитателей, зверье растоптало бы их в секунду. Лошади, почуяв приближение диких животных, а может быть, и близость пожара, надсадно храпели, вертелись на месте с встревоженным ржанием, не слушаясь ни узды ни плети. Но обитатели леса промчались мимо, лишь огромные стаи птиц еще кружились под облаками, наполняя воздух тревожными криками. Киевляне, видя все это, шептали наговоры, хватались за висевшие под одеждой обереги. Такого никогда никому из них не приходилось видеть.
Некрас, оказавшийся в этой суматохе рядом с Ольгой, заметил, что девушка почти потеряла контроль над своим конем. Норовистый конь то пятился задом, то бил копытами, испуганно ржал, мотая головой. Ольга дергала поводья, но железные удила только причиняли коню боль, еще больше приводя его в бешенство.
– Ольга, держись! – крикнул юноша. – Я сейчас.
Он спрыгнул с седла, подбежал к Ольгиному жеребцу, чтобы помочь девушке справиться с испуганным конем, даже не задумавшись над тем, что сильно рискует угодить под копыта разъяренного жеребца, но его опередил Таренаци.
– Стоять! – Давид железной рукой перехватил поводья Ольгиного коня, заставив рыжего жеребца успокоиться. – Стой, говорю!
То ли реакция рыжего, почуявшего силу человека, подействовала на остальных коней, то ли рассеялся запах лесного зверья, взволновавший и напугавший их, но только лошади немедленно успокоились, и люди в седлах облегченно вздохнули. Зато теперь до них донесся отчетливый запах гари – ветер переменился, и теперь дым пожарища несло на северо-восток, в сторону киевлян.
Влад Вороня первым осознал, чем это грозит.
– Уходить надо! – крикнул он. – Огонь на нас пошел!
– Уйдем. – Давид старался казаться спокойным, хотя мысль о том, что ему, бесстрашному воину, приходится отступать перед слепой и бессмысленной стихией, была ему очень неприятна. – Пожар ползет медленно, успеем уйти.
– Не скажи, витязь, – проговорил Ворш, подъехав к армянину. Лицо ведуна, обычно невозмутимое, на этот раз выражало тревогу. – Верховой пожар несется не медленнее ветра, который его раздувает. Помедлим, попадем в огненную ловушку. Сам видел, что зверье бежало, огнем врасплох застигнутое, стал-быть, пожар этот недавно начался, а полыхает так, будто лес намеренно стеной подожгли.
– Будь он проклят! – Давид посмотрел на птиц, которые продолжали тучей кружиться над отрядом. – Едем обратно. Через этот поедем… Как там старшина называл город?
– Через Полчев, – подсказал Ворш. – Чаю, нет у нас другого выхода.
– Вот и кончился наш путь безбранный! – усмехнулся Чага.
– Едем! – скомандовал Давид, дал шпоры коню, срывая на Арциве свою злость. – Хейя!
Взгляд Ворша упал на Ивку. Девушка осталась чуть в стороне от основной группы всадников, ее взгляд был прикован к горящему лесу на юге. Лицо Ивки было странно спокойным, и Ворш внезапно догадался – Ивка предвидела этот пожар. И еще он подумал, что девушка эта необыкновенно красива, и редкой красотой. Даже несмотря на еще не до конца сошедшие с лица следы побоев, нанесенных насильниками. Он подскакал к ней, окликнул. Ивка вздрогнула, посмотрела на ведуна отсутствующим взглядом.
– Поехали, красавица, – сказал ей Ворш. – Чего понапрасну тут стоять? Глядишь, огонь проворнее нас окажется. Или тебе опять что мерещится?
– Опять мой сон, – сказала Ивка, и голос ее дрогнул. – Огонь я во сне нынче видела. Снова вещий сон.
– Огонь, говоришь? – Ворш даже не удивился ее словам, он знал, что девушка скажет что-нибудь в этом духе. – И что же?
– Ничего. – Ивка мотнула головой, будто стремилась согнать с себя какое-то наваждение. – Страшно мне просто. Не будет нам дороги.
– А мы в объезд поедем, – шутливым тоном сказал Ворш, хотя ему было не до шуток. – Ляд с ним, с пожаром! Поехали, а то дружина без нас ускачет.
– А ты будешь рядом со мной? – вдруг спросила Ивка таким тоном, что сердце Перунова жреца-воина дрогнуло. На мгновение Ворш даже оцепенел. Все вокруг него исчезло, остались только ясные зеленоватые глаза Ивки – и кричащая в них мольба о помощи.
– Буду, – твердо сказал Ворш и, подъехав к девушке вплотную, неожиданно для самого себя поцеловал ее в лоб. – Перуном клянусь, Белбогом, Хорсом пресветлым. Предками своими.
– Смотри же, обещался, – ответила Ивка и поцеловала ведуна в губы.
Радогост был удивлен неожиданным возвращением отряда, но еще больше курпатовского старшину взволновала весть о пожаре. Пока дружинники обиходили коней, вымотанных часовой отчаянной скачкой и смывали пережитое потрясение крепким медом, весть о пожаре разнеслась по всему городищу. Майдан гудел от собравшегося народа. Радогост тут же послал несколько человек на юг следить за огнем. Все опасались, что стихия пойдет прямо на Курпатов. Пока же всех охватило тревожное ожидание.
Разведчики вернулись только на закате. Они подтвердили – лес полыхает от Чурова болота на юг до самого горизонта. Но ветер опять переменился, и теперь огонь вновь повернул на юго-восток. Услышав это, Радогост мысленно поблагодарил богов. Проявлять радость открыто ему не хотелось – слишком уж угрюмые лица были у киевлян.
– Ну, хоть это добрая весть, – сказал староста. – Теперь пожар в озерный край упрется, там ему не разгуляться особо. А тут, глядишь, бога дождь пошлют. Странно только, как это в такую сырую погоду лес загорелся.
– Будто кто-то нас на Себеж пускать не хочет, – ввернул Влад Вороня.
– На Себеж так и так пройдете, – сказал Радогост. – Зря не послушались меня, день потеряли. Поехали бы в Полчев, уже к его воротам подъехали бы. Ну да ладно, невелика беда. Отдохнете ночь, подкрепитесь, а утром поедете. Я вам проводников дам, как обещал.
– Надо было тебя послушать. – Давид хрустнул костяшками пальцев, сжатых в кулаки. – Я виноват, решил на юге ехать знакомой дорогой.
– Нет тут твоей вины, – ответил Радогост. – Кто знал, что лес гореть будет? И я того предвидеть не мог. В эту пору лесные пожары бывают, но чтобы в такое безведрие…
– Нечего пустые разговоры вести, – решительно сказал Давид. – Отчего пожар, зачем пожар – не нашего ума дело. Если есть другая дорога, надо ею идти. Верно говоришь. На рассвете отправимся.
Лицо старейшины просветлело.
– Оно и ладно! – вздохнул он. – Пора и закусить нам. Надобно челяди сказать, чтобы столы накрыли. Жду вас к трапезе нынче вечером.
Давид вышел из дома вместе с Радогостом. У крыльца собралась большая толпа, и хотя первый страх у жителей Курпатова прошел, у многих на лицах еще читалась тревога. Пока Радогост беседовал с людьми, Таренаци прошел в конец майдана, туда, где киевские воины привязали своих коней. Чага и Сулица были рядом с лошадьми, прочие дружинники стояли поодаль, окружив Ворша. Давид подошел, заглянул волхву в глаза.
– Что скажешь, ведун? – спросил он Ворша.
– Ничего, – отвечал тот. – Дождемся утра.
– Пойдем, разговор есть, – предложил Давид.