– Вот это женщина! – восхищенно поцокал языком Кооршак. – Вот это красавица! И какие разумные речи говорит – видать, она к тому ж и умна. Вот бы такую украсть – так ничего б и в жизни не надо!
– Нет, Кооршак, дружище, тебе ее ни в жисть не увезти!
– Это почему же?
– Хребет у лошади переломится!
– А ну вас, дуралеев. Все б вам смеяться!
Между тем Джэгель-Эхэ, видать, надоело-таки препираться – подозвав лошадь, она живо вскочила в седло, немного отъехала и вдруг обернулась:
– Хочу сказать – зря наши убрали дозорных с сопок! Ждете женихов? Хорошее дело… Только не дождаться бы на свою голову кого другого! Говорят, в степях видели тумены монголов!
– И что из того? – усмехнулась Курукче. – Что монголам до нашего скромного кочевья? Здесь даже добычи никакой нет. Не считая нас с вами, верно, девушки?!
Девчонки разом захохотали.
– Смейтесь, смейтесь, дурищи! Как бы не пришлось потом плакать, – презрительно сплюнув, Джэгэль-Эхэ дернула поводья коня и понеслась к сопкам.
– Ну, и мне, пожалуй, пора! – Баурджин решительно пополз к лошадям.
– Во дает! – испуганно-восхищенно прошептал Кэзгерул Красный Пояс. – Неужели на ту сатану польстился?!
Кооршак ухмыльнулся:
– А я всегда говорил – смелый человек наш нойон Баурджин! Очень смелый, очень…
Юноша гнал коня, стараясь держаться в тени сопок – не очень-то ему хотелось, чтобы своенравная девчонка заметила его раньше времени, ведь, кто знает, как она тогда себя поведет? Может, возьмет да и скроется где-нибудь? Ищи ее потом, вовек не найдешь!
А Джэгэль-Эхэ неслась, казалось, вовсе не разбирая дороги, бросая коня через русла ручьев и неширокие балки. Баурджин-Дубов тоже подогнал коня, он давно заметил, что кочевники любили по всякому поводу пускать коня вскачь, видать, нравилось нестись… Какой же монгол не любит быстрой езды? Летела прямо в лицо цветочная пыльца, какие-то колючки, мошки, еще какая-то хрень, юноша внимательно смотрел вперед – по такой езде можно было запросто сломать себе шею. Ну и девчонка! Физкультурница, ититна мать, "Трудовые резервы". Вот это гонит! И куда, спрашивается, спешит? На тот свет, что ли, торопится?
Баурджин оглянулся – они отъехали уже довольно далеко от кочевья, так что почти скрылись из виду юрты-гэры, лишь маячило за чахлыми кустами жующее коровье стадо. Юноша посмотрел вперед и удивленно округлил глаза – девчонка исчезла! Ну, вот только что она была – и нету! И куда она могла деться? Угодила на полном скаку в какой-нибудь овраг, сломав коню ноги, а себе – шею? На всякий случай Баурджин еще немного проехал по степи дальше, внимательно вглядываясь в траву, и уже только потом, не обнаружив ни коня, ни всадницы, ни оврагов, решительно свернул в сопки, кое-где поросшие приятственно-зелененьким редколесьем – небольшие дубки, корявые сосны, орешник. К вершине сопки, петляя между деревьями и большими серыми валунами, вела узенькая тропинка, по которой и поскакал юноша, пристально шаря глазами вокруг. А ничего интересного пока не было! Одни камни, кусты да деревья. Нет, конечно, ежели б Баурджин-Дубов был в душе поэтом, он мог бы назвать деревья "одиноко стоявшими великанами, до боли грустно машущими своими корявыми лапами-ветками, словно в напрасном ожидании исчезнувшей когда-то давно любимой", а камни – вот эти вот дурацкие валуны – к примеру, обозвал бы "огромными скульптурами, словно выточенными гигантской стамеской мастером-ветром", а вот эти желтоватые кусты – кажется, жимолость – сравнил бы, сравнил бы, сравнил бы…
– Эй! – раздался откуда-то сверху насмешливый голос. – Уж не за мной ли гонишься, парень?
Вздрогнув, Баурджин поднял голову и увидал на вершине большого серого валуна, который он только что столь красочно описывал в своих мыслях, ту, за которой гнался.
– Именно за тобой! – улыбнулся юноша. – Хочу взять тебя в жены!
– Ого! – Девчонка совершенно искренне расхохоталась. – В жены?! Меня?! Не пришлось бы потом пожалеть!
– Так ты согласна?
– Честно сказать – не знаю, – призналась Джэгэль-Эхэ. – Чисто внешне ты мне, в общем, нравишься… По крайней мере, пока. Но, пожалуйста, не думай, что я так легко соглашусь!
Юноша улыбнулся:
– Может, слезешь отсюда?
– Может, и слезу. – Джэгэль-Эхэ поудобнее улеглась на живот. – А может, и нет. Может, мне здесь нравится лежать? Кто ты такой, чтобы мне приказывать?
– Я не приказывал, – покачал головой Баурджин. – Просто попросил. Как равный – равную.
– Хорошо сказал! – Девчонка одобрительно улыбнулась и спросила: – А сколько тебе лет?
Юноша задумчиво почесал подбородок:
– Точно не знаю. Может, шестнадцать, а может быть, восемнадцать. Не помню. А что, это для тебя так важно?
– Странный ты какой-то. – Джэгэль-Эхэ окинула парня пристальным и несколько даже подозрительным взглядом. – Клянусь Христородицей, странный! Обычно все хорошо помнят, когда они родились – я, например, в год тигра, – и все всегда все про всех знают. А ты не только не помнишь, когда родился, но и про меня, вероятно, ничего такого не слыхал.
– Не слыхал, – качнул головой Баурджин. – Даже имени твоего не знаю.
– А на что тебе мое имя?
– Ну, как же! Я ж все-таки жениться на тебе собрался. Как же без имени-то?
– Жениться он собрался, смотрите-ка. – Девушка усмехнулась. – А меня ты спросил?
– Так вот, спрашиваю. Да слезай ты оттуда, давай лучше по степи прокатимся или так, здесь погуляем.
Джэгэль-Эхэ еще немного поломалась, давая понять, что "не на такую нарвался" и "видали мы таких женихов", а затем, ловко спрыгнув со скалы, свистом подозвала лошадь.
– Ну, поехали, – прыгнув в седло, девчонка словно бы невзначай пригладила ладонями волосы. – Хотя бы о себе мне расскажешь, а то я ведь совсем не знаю, кто ты такой?
– Как и я. – Баурджин тихонько рассмеялся. – Рассказывать обо мне недолго: ни кола, ни двора, да и конь, что подо мной, не мой – ханский.
– Какой же мне смысл выходить замуж за бедняка?
– Так это я пока бедняк, а вскоре – кто знает? В недавней войне с кераитами был назначен десятником.
– О! – Джэгэль-Эхэ насмешливо прищурилась. – Велика должность!
– Все когда-то с чего-то начинали, – ничуть не смутился юноша. – Вот ты, например, с чего?
– Я – по-разному. – Девушка резко оборвала тему, и Баурджин понял, что спросил что-то не то. Что-то такое, что девчонке почему-то совсем не хотелось вспоминать. Он улыбнулся:
– По-разному – так по-разному! Что, поскачем наперегонки во-он до того саксаула? Айда?
– Айда! – тряхнув головой, Джэгэль-Эхэ погнала лошадь с такой скоростью, что юноша вынужден был о-очень о-очень напрячься, чтобы ее хотя бы чуть-чуть догнать, а уж о том, чтобы перегнать, не шло и речи.
– Ну, что? – Девушка насмешливо оглянулась. – Так и будешь тащиться, как старая скрипучая телега?
– Зато ты летишь, словно птица, – ничуть не обиделся Баурджин. – Хотя, конечно, могла бы и подождать.
– Так мы ж вроде наперегонки договаривались?
Юноша рассмеялся и тут же предложил больше не устраивать скачки, а просто проехаться рядом по степи или вот здесь, в сопках. Джэгэль-Эхэ улыбнулась, на этот раз вполне открыто, без всякой насмешливости. Ох, какая у нее была улыбка! Как яркий солнечный лучик, прорвавшийся сквозь тяжелые дождевые тучи к земле, как лунная дорожка на темной глади воды, как семицветная радуга в дрожащем небесном мареве.
– Зубы твои, как жемчуг, – в полголоса произнес на ходу Баурджин. – А губы – как розовые кораллы.
– Интересно как ты говоришь, – обернулась девушка. – Сам придумал?
– Нет, – честно признался молодой человек. – Это чьи-то стихи, а вот чьи – хоть убей, не помню.
– И не надо. – Джэгэль-Эхэ опустила очи. – Ты это так произнес… как будто сам и придумал. Пусть так и будет, ладно?
Баурджин улыбнулся, чувствуя, как сердце начинает петь, а в душе поднимается кипучая радость. Ишь как заговорила Джэгэль-Эхэ! Если так и дальше пойдет дело…
– Спустимся вниз, к реке? – предложила девушка. – Там такие красивые места! Прозрачная – видно дно – вода, зеленые деревья, кусты… И тишина. Лишь только слышно, как плещут о песчаный берег волны.
– Знаешь что, Джэгэль? – пустив коня рядом, Баурджин взял в свою ладонь девичью руку. – Мне кажется, ты тоже могла бы сочинять стихи!
– А может, я их и сочиняю? – Джэгэль-Эхэ хохотнула, но руку не выдернула, и потенциальный жених счел это добрым для себя признаком.
Ближе к реке вьющаяся меж камней и деревьев тропа расширялась, так что по ней смогли бы проехать в ряд три, а то и четыре всадника, причем – не касаясь друг друга. Жаркое солнышко ласково светило из-за зеленых веток, отчего лучи его тоже казались какими-то зеленоватыми, искрящимися, радостными. В кустарниках ласково пели птицы, перескакивали с дерева на дерево белки, высоко-высоко в лазурном небе, неподвижно расправив крылья, парил коршун. Пахло утренней свежестью, хотя было уже далеко не утро, порывы легкого ветерка приносили из степи сладковатый запах клевера, от реки явственно несло прохладой.
Шум потока все приближался, становился отчетливее, слышнее, и вот уже за зелеными кронами заблестела широкая полоска воды. Немного проехав вниз по течению, Баурджин и Джэгэль-Эхэ очутились на заливном лугу, полном изумрудно-зеленой травы и цветов: сине-голубых колокольчиков, лимонно-желтых купальниц, разноцветных фиалок, медуниц, васильков.
– Славно как! – оценил красоту Баурджин. – Нет, в самом деле, славно! Давай здесь остановимся, Джэгэль.
Девушка придержала коня:
– Я только что хотела сама тебе это предложить.
Пустив лошадей пастись неподалеку, молодые люди завалились в траву, глядя в высокое небо. Привстав, Баурджин сорвал крупный темно-голубой василек, протянул девушке – смотри, мол, какой красивый. Та улыбнулась и, повернув лицо к юноше, пристально посмотрела ему в глаза:
– Какой ты… Необычный… Светлый. У тебя всегда такие волосы или просто сейчас выгорели на солнце?
– Всегда такие. Не нравятся?
– Нравятся…
В блестящих карих глазах степной красавицы плясали золотистые чертики, рот был полуоткрыт, и меж нежными коралловыми губами сверкали ослепительно белые зубы.
– Какая ты красивая! – искренне восхитился Баурджин и, обняв девушку, поочередно дотронулся губами до ее щек, а затем – нежно-нежно – поцеловал в губы, в любой момент ожидая отпора – не всякой кочевнице нравился жаркий вкус поцелуя. Нет, вроде бы обошлось, не вырывалась… скорее даже, наоборот…
– Сделай это еще раз! – обнимая парня за шею, прошептала Джэгэль-Эхэ. – И еще… еще… еще…
Сбросив свой дээл, Баурджин размотал пояс, стягивающий дэли девушки. Размотал, распахнул, обнажив стройное бронзовое тело – атласные плечи, высокую тугую грудь с коричневыми сосками, плоский живот с пленительною ямочкой пупка… Юноша осторожно накрыл губами упругий сосок… затем – второй, потом потянулся к пупку… и, захватив руками узкие шерстяные штаны Джэгэль, стянул и их, отбросив далеко в траву… Куда тут же полетела и остававшаяся на нем одежда…
И тугой комок тесно переплетенных тел покатился по мягкой траве к реке… вот -остановился, замер… И щекочущие девичьи руки застыли на спине юноши, карие, с золотистыми чертиками, глаза, закатились, а из пухлых розовых губ вырвался стон…
– Только ты не думай, что этого достаточно для нашей с тобой свадьбы! – пригладив растрепавшиеся волосы, предупредила Джэгэль-Эхэ. – Это мы просто так, познакомились.
– Ну, ясное дело, познакомились, – с самым серьезным видом кивнул Баурджин, чувствуя, как внутри него совершенно истерически смеется Дубов.
Еще бы не смеяться! Как-то совершенно по-другому представлял себе генерал угнетенных женщин Востока, вовсе не такими… э-э-э, так сказать, сексуально раскрепощенными. А с чего б им такими не быть, когда никого не шокирует, если мужчина берет в жены девушку… то есть уже далеко не девушку… с ребенком, а то и двумя-тремя. Берет и воспитывает ее детей, как своих! И это здесь в порядке вещей! И никаких маразматических кликуш – старых дев, никаких парткомов, никаких "а что люди скажут"! А что люди скажут? Одобрят только, а некоторые еще и позавидуют, если жена умна, добра и красива. А что у нее при этом от кого-то ребенок, и не один – так это ее личное дело. Если мужчина может себе позволить… гм-гм… несколько развлечься, то, черт побери, почему этого права должна быть лишена женщина? Потому что – хранительница очага! Именно так ответил бы на этот вопрос замполит Киреев. Ответил бы со всей убежденностью, со всей марксистско-ленинской правотой. Фарисей! Именно так, кажется, такие нехорошие люди именовались в Библии? Или – ханжа – так попроще будет. Насколько представлял себе Дубов, та необычайная свобода нравов, что царила в степных кочевьях, вовсе не мешала женщинам, выйдя замуж, быть охранительницами очага и надежной опорой мужа. Ах, славные какие обычаи! И какие женщины, какие девчонки! Независимые, сильные духом и телом, воительницы. Потому, наверное, и не очень-то прижились у кочевников многие обычаи мусульманства – ну-ка попробуй надень на таких баб паранджу! Они сами ее на кого хошь наденут! Славно! Очень это все Баурджину-Дубову нравилось, хоть и – что греха таить – смущался сейчас генерал собственных откровенных мыслей, уж больно неожиданными они для него – товарища, между прочим, партийного – были. Ну, как бы сказал замполит Киреев – морально-бытовой разложенец, вконец опустившийся тип, что уж тут говорить! Давно пора вызвать на партбюро да пропесочить, так чтоб мало не показалось. За аморалку-то, товарищ генерал, не только какой-нибудь звезды с погона можно лишиться, но и – в особо запущенных случаях – партбилет на стол положить!
– О чем задумался? – Джэгэль-Эхэ погладила юношу по плечу. – Знаешь, у тебя такие глаза сейчас были… Не знаю даже, как и сказать? Словно бы ты смотрел внутрь себя.
– Туда и смотрел, – улыбнулся Баурджин. – А ты неглупая девушка, Джэгэль.
– Я умная.
– Что же ты так себя ведешь? Ой, извини… Просто я видел кое-что утром в вашем кочевье…
– А! – Девушка засмеялась. – Я так и знала, что вы за нами подсматривали.
– Ну, не бросаться же на первых встречных.
Джэгэль-Эхэ почесала кончик носа – надо сказать, довольно изящного – и напомнила:
– Как же я там себя вела?
– Понимаешь… Это, конечно, твое дело, но, мне кажется, ты слишком уж противопоставляла себя другим, обществу!
– Это эти-то дуры – общество?!
– А у тебя есть другое?
– Нет… Слушай, а ты вообще не дурак.
– Спасибо. – Юноша шмыгнул носом. – Ишь как мы с тобой отвешиваем друг другу комплименты. Прям как в той басне – "кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку".
– Никогда не слышала такой поговорки.
– Ничего, услышишь еще, какие твои годы?
– Знаешь что, Баурджин? – Девушка приподнялась на локте. – А давай искупаемся.
– Давай…
И оба, пробежав по шелковой высокой траве, с разбегу бросились в реку, поднимая жемчужно-пенные брызги. Вода оказалось теплой, приятной и такой прозрачной, что виден был и песок на дне, и черные, затянувшиеся зеленоватым илом коряги, и самые мелкие камушки.
– Ух, здорово как! Давай до того берега?
– Давай, поплыли…
Не столь уж и широка была река в этом месте, но все же, пока плыли, утомились, вылезли отдышаться и долго сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу.
– Джэгэль-Эхэ, – погладив девушку по спине, прошептал Баурджин, – тебе кто-нибудь говорил, что ты очень славная?
Джэгэль-Эхэ фыркнула:
– Говорили и не раз… Ой, шучу, шучу! Ты – первый!
– Можно, я тебе еще раз поцелую… все твое тело…
– Зачем ты спрашиваешь?
И снова страсть, вспыхнув, словно сухая трава, охватила обоих, заставив остатками разума искать укромное место – мало ли, кто мог появиться на том берегу реки… или на этом. Они укрылись в желтых кустах жимолости и любили друг друга долго, страстно и нежно, так, что маячивший в небе коршун, словно устав завидовать влюбленным, камнем полетел вниз…
– А ведь его кто-то подстрелил! – проследив падение птицы усталым взглядом, встревожилась Джэгэль-Эхэ. – Ну да! Видишь, как он кувыркается? На добычу так не падают.
– Зачем стрелять в коршуна? Это же не дичь.
– Не знаю, – девушка зябко повела плечом, – может, на спор? Знаешь, наверное, хорошо, что мы сейчас здесь, в кустах…
– Конечно, хорошо, – жестко прошептал Баурджин. – Взгляни на тот берег!
Он сам приподнял ветку… На противоположном берегу, на том самом, прокрытом цветами лугу, виднелись трое всадников на сытых конях. Еще двое, спешившись, деловито арканили лошадей Баурджина и Джэгэль-Эхэ.
– Что они творят? – возмущенно прошептала девушка. – Эх, жаль, у меня нет с собой лука!
– У нас вообще с собой ничего нет, – шепотом напомнил Баурджин. – Даже одежды!
Между тем чужаки заарканили-таки оставленных коней и, подобрав брошенную купальщиками одежду, неспешно поехали вдоль берега, держа наготове длинные боевые луки. Нет, эти всадники отнюдь не были простыми скотоводами: о том неопровержимо свидетельствовали их латы из крепкой воловьей кожи, тяжелые сабли в красных сафьяновых ножнах и сверкающие на солнце шлемы. Точно такие же рисовали на картинках, изображающих древнерусских богатырей: Илья Муромца, Добрыню Никитича и прочих.
– Нас ищут, – выдохнула Джэгэль-Эхэ. – Господи Иисусе, как хорошо, что мы с тобой…
– Да, – кивнул Баурджин. – Хорошо, что мы вовремя спрятались. А представь, сидели бы сейчас на песке, как цуцики? Не успели бы и убежать – стрела быстрее. Как ты думаешь, кто это?
– Думаю, монголы… Какой-нибудь тайджиутский род. Нам повезло, что они язычники и почитают воду. Так бы, может, тоже решили б поплавать.
– А если б нас увидели купающимися?
– Убили бы, в том никаких сомнений. Однако что толку болтать, когда нужно действовать!
Ой, как нравилась сейчас Баурджину-Дубову эта степная барышня! Как она была собрана, деловита, как четко рассуждала и строила планы, ничуть не паникуя, не стеная, не плача.
– Действовать? – не отрывая взгляда от монголов, тихо переспросил юноша. – Предлагай как. Имей в виду, у нас нет оружия, коней, мы наги и беззащитны.
– Наги – да, – усмехнулась девчонка. – Но не беззащитны. Главное – у нас есть ум и решительность, а оружие… Оружием в случае надобности может стать и простая палка или даже голые руки. Вот лошади – это да. Без них нам придется туго.
– Пошли?
Баурджин хорошо понимал, что вообще-то дела их плохи, но вот понимала ли это девчонка? Похоже, что не совсем, слишком уж была беспечна. Хотя… все же – нет. Не беспечна – бодра и деятельна. И весела – этого уж никак не отнимешь.
– Предлагаю все же переправиться на тот берег, – промолвила Джэгэль-Эхэ. – Там все-таки наши, а здесь чужая земля. Да! – Она вдруг встрепенулась. – Наши! Надо их предупредить! Скорее!
– Бежим!
Подождав, пока монголы скроются из виду, молодые люди бесшумно вошли в реку и, переплыв ее, быстро поднялись в сопки. Прячась за деревьями и кустами, они со всей осторожностью отправились дальше, в любой миг готовые затаиться, приникнуть к земле или толстому стволу дерева. Один раз он чуть было не нарвались на небольшой монгольский отряд – очевидно, тот же самый, чьи воины только что шатались по берегу реки.