Ага, эта отстанет, как же! Юноша вдруг ощутил гордость за свою – он уже ее так называл, пока, правда, только лишь в мыслях – невесту. Гордость и вместе с тем озабоченность, если не сказать больше – тревогу. Джэгэль-Эхэ! Очень похожая девушка сидела на коне у того парня, что спас его от смерти тогда, на Халкин-Голе, во время боя с японцами. Волосы – точно похожи, ну а глаза… глаз Дубов тогда, естественно, не заметил. А вообще, Джэгэль-Эхэ сильно напоминала Татьяну, покойную жену Дубова. Даже не столько внешне, хотя и здесь имелось определенное сходство. Те же повадки, походка, даже жесты… Бывает же так! Вновь обрести, казалось бы, навсегда утраченную любовь.
Они встретились с Татьяной в Берлине в конце мая сорок пятого года, в Тиргартене, недалеко от рейхстага. Военная журналистка с точеной фигуркой и длинными каштановыми волосами сразу же запала в сердце бравого разведчика-капитана – запала раз и навсегда. Он сделал ей предложение сразу, как только увидел – красивая девушка, младший лейтенант в ловко сидевшей на ней форме, снимала трофейной "Лейкой" полевую кухню и толпящихся вокруг нее детей с мисками и широко распахнутыми глазенками. Иван подошел, представился – а не хотите ли, товарищ младший лейтенант, прогуляться по берегам Шпрее? Там есть что снимать. И сирень – о, видели ли вы, как цветет в Берлине сирень?! А запах, вы чувствуете этот запах?! Он даже перебивает кислый запах гари. Вы в каком полку служите? Что вы смеетесь, я не Остап Бендер! Позвольте представиться – капитан от инфантерии Иван Ильич Дубов. Можно просто – Иван. Что, по-старорежимному говорю? Нет, я не из графьев, ошиблись – самая что ни на есть трудовая косточка. Просто мне это слово нравится – инфантерия. Вот сравните – "пехота" и "инфантерия", что красивее? А? То-то же… А вас как зовут? Татьяна… Знаете, есть в этом имени что-то такое… нет, не онегинское… такое, я бы сказал, твердое, даже упрямое, что ли. Вот "Таня" – куда как нежнее звучит, по-доброму так, по-домашнему…Правда, Таня? Надолго в Берлин? В Париж едете?! Ай-ай-ай! Здорово! "Три мушкетера", "Двадцать лет спустя", "Виконт де Бражелон"… Бодлер? Нет, не читал, даже не слыхал про такого… А вы прочтите!
Чтоб целомудренно стихи слагать в Париже,
Хочу, как звездочет, я к небу жить поближе,
В мансарде с небольшим оконцем, чтобы там,
В соседстве с тучами внимать колоколам,
Когда плывет их звон широкими кругами…
А вы, значит, вот так, одна – и в Париж? Ах, с корреспондентами… А охраняет вас кто? Как это – никто? Мало ли… Вы в какой газете трудитесь? В "Известиях"… Солидно! А когда уезжаете? Уже завтра? Ах, вон оно что…
Он сумел все ж таки добиться. Побежал в штаб, умоляя выделить журналистам охрану. Знакомые в штабе имелись, и Дубова, конечно, послали… за шнапсом, разумеется. А поди, разыщи его, шнапс, в конце мая сорок пятого! Ужом пришлось вывернуться, чтобы найти, зато потом… Потому с утра уже, начистив бархоткой орден Красной Звезды и медали, капитан Дубов, во главе взвода охраны – понижение, чего уж там, капитану взводом командовать, ну да уж сам напросился – явился в распоряжение корпункта Совинформбюро.
Так и оказался в Париже вместе с Татьяной, Таней… Утром и днем честно нес службу, а вечерами – золотисто-синими парижскими вечерами – они вдвоем гуляли по городу, от вокзала Сен-Лазар – там, рядом, на узенькой рю д’Амстердам, в небольшом полуподвальчике и располагался корреспондентский пункт – по широкому, в цветущей акации, бульвару до площади Этуаль с Триумфальной аркой, потом, по авеню Марсо, к Сене, через мост, на набережную Орсэ, потом к Эйфелевой башне…
Гуляли, Татьяна – нет, уже – Таня – по-французски читала стихи, а Дубов слушал, не понимая, но млея от счастья. А летом нагрянул к Тане в Москву. Явился, в орденах и медалях в коммунальную квартирку на Ордынке, и сказал просто – к тебе!
Ой, как же Джэгэль-Эхэ была похожа на Таню! Дубов только сейчас это осознал, почувствовал. Такая же заводная, упрямая – было, было это в Татьяне, несмотря на весь домашний лоск. Жаль, рано ушла. Но остались дети, внуки… Какое-то не совсем понятное, грустно-щемяще-удивленное чувство нахлынуло вдруг на Дубова-Баурджина. Дети… Уже взрослые, вполне состоявшиеся люди. Внуки… Внучка Оленка и пузатый карапуз Алешка. Как они там, родные? Навещают ли могилку деда? Могилку… А не рано ли себя хоронить? Может, он, Иван Ильич Дубов, там все еще жив?! Может, здесь, в образе найманского паренька Баурджина – совсем другой Дубов? Или прежний, но… Тьфу ты, совсем запутался. Да и ладно! Не время пока сейчас размышлять, не время искать урочище и дацан – нужно действовать, отыскать, спасти друзей и их девушек. Вызволить из грязных монгольских лап…
Темучин… Так зовут их хана. Будущий Чингисхан, Потрясатель Вселенной – захватчик. Пусть не он сам, но его потомки принесут русской земле столько горя! Дубов вспоминал все, что читал в книгах, что видел в кино: жадные узкоглазые орды, несущие смерть, огонь и кровь. И жуткое, унижающее достоинство рабство – монголо-татарское иго, говоря словами Маркса, "иссушающее саму душу народа". Или это Энгельс сказал, не Маркс? А впрочем, какая разница – они все равно как близнецы-братья. Чингисхан – вселенский злодей, завоеватель, жестокосердное чудище, явившееся из унылых монгольских степей во главе диких неисчислимых полчищ, явившееся, чтобы убивать и грабить! Чтобы нести порабощение, слезы и смерть! А что если… Что если убить Темучина?! Вот сейчас как раз будет удобный случай… Почему бы и нет? Кто знает, если б вовремя убили Гитлера, если б удалось хоть одно из многочисленных покушений, то… Вообще, бред, наверное. Антинаучный, антиисторический бред, как сказали бы в полковой школе партактива. Что говорит нам марксизм-ленинизм и исторический материализм? Признавая роль личности в истории, пальму первенства все же отдает народным массам. Никаких случайностей в истории нет! Есть четкие закономерности, обусловленные материально-культурным развитием общественно-экономических формаций, сиречь базисом и надстройкой. Так что, исходя из исторического материализма, убивать Чингисхана нет никакой надобности – не будет его, придет другой, такой же, а то и хуже. И это совершенно не важно кто. Историю творят народные массы, исторические личности – а Чингисхан, бесспорно, личность вполне историческая – лишь помогают им, время от времени возникая в нужный момент. Так-то оно так… но Дубов, вероятно, был плохим марксистом, потому что решил – убить! Если уж есть такая возможность… А не будет, так ее всегда можно создать.
Перескочив на ходу на заводную отдохнувшую лошадь, Баурджин догнал вырвавшуюся вперед девчонку:
– Эй, Джэгэль-Эхэ! Не слишком ли быстро ты скачешь?
– Нет, не быстро! – Девушка повернулась в седле. – Чем скорей мы доскачем до монгольских кочевий, тем быстрее освободим наших.
Баурджин восхищенно свистнул: вот это уверенность! Всем бы так.
– Как там Курукче? Справится одна с кочевьем?
– Она упертая, сможет! И за парнями присмотрит, и за скотом.
В расстилавшейся под копытами лошадей степи теперь, когда лето текло к середине, ничего не осталось от того буйства красок, что имело место весною. Иссушенная палящим зноем трава пожухла и прилегла к земле, исчезли цветы – васильки, колокольчики, маки, даже вездесущих ромашек – и тех не было видно. Лишь серая пыль, да ковыль, да перекати-поле. Ну, еще попадались твердые, словно камень, кусты саксаула. И все. Не за что зацепиться глазу.
Впереди, над сопкой, в блеклом небе висели два коршуна.
– Стой! Там люди! – поглядев на птиц, Баурджин, поднял коня на дыбы.
– Да, – вернувшись назад, Джэгэль-Эхэ задумчиво нахмурила брови. – Видно, там разделали барана… Стервятники чуют поживу.
– Обойдем их с севера, – низко прильнув к гриве, Баурджин бросил лошадь в галоп, чувствуя, как, нагоняя, несется позади девушка.
Они подобрались, откуда их не ждали – оставив внизу коней, взобрались на вершину холма, таясь в расщелинах и меж камнями. Ага! Вот!
Внизу, на поросшем редким кустарником склоне, помахивая хвостами, паслись лошади, а невдалеке от них разделывали барана двое смуглых воинов в засаленных тэрлэках. Третий же, сидя в седле, внимательно осматривал степь.
– Прикрой меня, – обернувшись, прошептал юноша.
Джэгэль-Эхэ кивнула, натягивая тетиву лука. Ох, не повезет этим парням, если что…
Баурджин поднялся на ноги и, беспечно насвистывая, пошел по узенькой, попавшейся под ноги тропе. Он хорошо видел, как заметившие его воины деловито потянулись к оружию – к тем же лукам, а сидевший на коне – к сабле.
– Сайн байна уу? – выставив руки ладонями вверх, поздоровался Баурджин. – Хорошо ли живете?
– Спасибо, хорошо, – напряженно отозвался тот, что сидел на коне. По всей видимости, он и был здесь старшим поста, а в том, что это пост, Баурджин-Дубов ничуточки не сомневался.
– Как поживает твой род? – не спуская с юноши подозрительного взгляда, вежливо, как и положено в степи, осведомился всадник. – Много ли добычи? Все ли поголовье на месте?
"А он явно озадачен! – быстро отметил для себя Баурджин. – Не знает, как поступить, и прячет растерянность под бесстрастной маской – ишь, даже поздоровался непонятно как. "Много ли добычи?" – так обычно приветствуют охотников, а фразой: "Все ли поголовье на месте?" – пастухов. К тому ж я пришел с севера… если б с юга, из степи…"
– Где же твой конь, путник? И скажи наконец твое имя.
– Мой конь привязан в надежном месте, а зовут меня… Впрочем, что толку тебе в моем имени? Лучше вот, взгляни…
Поистине царственным жестом, вовсе не вязавшимся с его куцей одежкой – что поделать, другой у пастушков не нашлось, – Баурджин снял с шеи золотую пайцзу с изображением кречета и протянул всаднику.
Наклонившись в седле, тот с благоговением рассмотрел блеснувшую на солнце пластинку и с почтением вернул ее юноше:
– Что я могу сделать для тебя, уважаемый?
– Я ехал к хану с важным известием. – Баурджин повесил пайцзу на шею. – Но разбойники-татары напали на меня по пути. Еле ушел, убив нескольких.
– Пусть их тела сожрут собаки, а души никогда не попадут к Тэнгри! – важно произнес всадник.
– Как твое имя, уважаемый? – в свою очередь поинтересовался путник.
– Меня зовут Алтан-Зэв. Алтан-Зэв из царственного рода Борджигин!
– Алтан-Зэв? – чувствуя, что ледок недоверия еще не совсем растаял, Баурджин улыбнулся как можно радостней, словно бы случайно встретил лучшего друга, которого не видал по крайней мере лет десять, а то и больше того. – Не тот ли ты Алтан-Зэв из Борджигинов, о котором мне… о котором мне столько рассказывал мой старый друг Боорчу?
– Ты знаешь Боорчу?! – Алтан-Зэв чуть ли не подпрыгнул в седле. – Славный Боорчу, побратим нашего хана, твой друг?!
– Чуть ли не побратим… Пили мы тут с ним одно время, – ничуть не соврал Баурджин.
Алтан-Зэв поспешно соскочил на землю и поклонился:
– Не откажи попробовать наше угощение, славный… э…
– Баурджин мое имя, – не стал больше запираться юноша, в конце-то концов, не такая уж это и была тайна. – Баурджин из рода Серебряной Стрелы.
– Я что-то слышал о Серебряных Стрелах…
– Да, это древний ханский род! – Баурджин приосанился и все дальнейшее оказываемое ему почтение уже воспринимал как должное, жалея лишь о том, что оставил за камнями Джэгэль-Эхэ. Впрочем, какая-то подстраховка все же должна быть? Кто знал, что все пройдет так гладко и имя Боорчу произведет такое впечатление на начальника сторожевого поста!
– Казын, Керемба, живо разводите костер, да не жалейте хвороста, не каждый раз к нам в гости забредают такие люди! – повернувшись, распорядился Алтан-Зэв.
А ведь он молод, очень молод. Вряд ли старше самого Баурджина, а скорее еще и младше. А эти, его подчиненные, смуглые, с морщинистыми обветренными лицами, явно старше, и намного. Что же он ими командует? Ах, да, Борджигин – царственный род. Молодой – командир, а у него в подчинении – старички. А они ведь должны ему завидовать! Нет, даже не завидовать, а как бы это сказать, испытывать некую затаенную обиду, что ли. И при каждом удобном случае всячески выпячивать свой опыт, который у обоих, несомненно, имелся. Что в таком случае должен делать молодой командир? Правильно. Самоутверждаться! С одной стороны, это сейчас хорошо – парень не вполне доверяет подчиненным, с другой же – плохо. Плохо, потому что не знаешь, чего от него ждать.
– Баурджин-гуай…
Ага, вот как он его назвал – "гуай" – "уважаемый", это хороший знак, не каждого встречного так называют, далеко не каждого. Теперь бы постараться оправдать его надежды, втереться в доверие, а уж там – смотря по обстоятельствам.
– Баурджин-гуай, ты сказал, что меня вспоминал сам славный Боорчу? – словно бы исподволь, негромко, но так, чтоб хорошо слышали орудующие у костра подчиненные, поинтересовался Алтан-Зэв.
– А как же?! Вспоминал, и не раз! – охотно пошел навстречу простоватому степному пареньку хитрый, аки змий, Дубов. – Хвалил – и умен-де Алтан-Зэв, и храбр, и отважен. Вот, мол, пример – такими хочу видеть детей своих!
Алтан-Зэв аж порозовел от удовольствия и, скосив глаза, наблюдал за реакцией подчиненных – а в том, что те хорошо расслышали слова гостя, не было никаких сомнений.
В ожидании угощения Баурджин уселся на траву и вытянул ноги, с удовлетворением отмечая, что и Алтан-Зэв присел рядом на корточки. О том, чтобы уехать как можно быстрей, не могло быть и речи – по степным обычаям, отказаться от предложенного угощения значило нанести смертельную обиду и, очень может быть, получить стрелу в спину. Здесь нужно быть вежливым, да и, честно говоря, подкрепиться бы давно не мешало. Хоть они с Джэгэль-Эхэ и если недавно, но что это была за еда? Сухой пресный сыр да размягченный под седлом во время скачки тонкий кусок вяленого мяса. Сытно, конечно… Но все же это совсем не то, что кушанье, кипящее сейчас в котелке под чутким присмотром воинов.
– Боорчу как-то подарил мне пару девчонок, – разоткровенничался Баурджин – и, кстати, ведь ни слова не врал! – Хорошие такие девки, веселые. У тебя, Алтан-Зэв, нет жены?
– Еще нет.
– Я поговорю с Боорчу. Ты заходи как-нибудь в его гэр, выпьем арьки, песен попоем, подберем тебе хорошую деву!
– Даже не знаю, как и благодарить, – неумело пряча довольную улыбку, сконфузился Алтан-Зэв.
– А, пустое! – Гость махнул рукой. – Возьми да приедь, у нас ведь с Боорчу по-простому. Хотим выпить – пьем. И всякому гостю рады, особенно тебе, Алтан-Зэв! Тем более ехать тут вроде бы недалеко.
– Два дня… – Парень мечтательно прикрыл глаза. – А я б и приехал! Да только сейчас нельзя – служба. Вот сменюсь, тогда другое дело!
– Договорились! – Баурджин покровительственно потрепал паренька по плечу. – Как сменишься, так сразу и приезжай. Гэр Боорчу всякий знает! И я у него как раз буду в гостях.
– Вот славно будет!
"Приятный парнишка! – откушав варенного с пахучими травами мяса, расслабленно подумал Баурджин. – И главное – доверчивый".
– Есть к тебе одна просьбишка, Алтан-Зэв-гуай!
Услыхав "гуай", парнишка смущенно потупил очи:
– Все, что угодно, уважаемый Баурджин! Хоть луну с неба.
– Луну с неба не надо. А вот нет ли у тебя случайно какого-нибудь не слишком засаленного дээли? Даже желательно двух? А то эти гнусные татары… Ведь обобрали до нитки, мерзавцы, – налетели десятеро на одного.
– Дээли?! – радостно переспросил Алтан-Зэв. – В переметных сумах у нас много всякого добра, слава великому Темучину! Тебе повезло, Баурджин-гуай, что мы еще не возвращались в кочевье, так вот, с похода, тут и стоим, караулим. Эй, Казым, принеси мои сумы! Рад буду оказать тебе услугу, почтеннейший Баурджин-гуай, заодно и похвалюсь добычей. Смотри!
Он вывалил содержимое переметных сум прямо на пожухлую траву недалеко от уже погасшего костра. Чего тут только не было! У Баурджина даже глаза разбежались, не от жадности, само собой, от любопытства. Сверкающие – золотые и серебряные – мониста, дорогущие коралловые бусы, какие не стыдно подарить даже старшей жене хана, божественной Бортэ, разноцветные шелковые пояса, чжурчжэньские монеты с дырочками, какие-то колокольчики, то ли коровьи, то ли для конской сбруи, серьги с тускло мерцающими рубинами, несколько зимних ватных халатов – "ховантэй дээл", ну и пара, нет, даже тройка, летних дээли тоже нашлась. Один – голубой, с серебристым орнаментом, другой – ярко-красный, с золотым шитьем. Нашлись в куче награбленного добра и несколько пар сапог-гуталов, и еще всякая всячина, в том числе и одна непонятная железяка… в которой опытный Дубов, присмотревшись, с удивлением опознал обломок пропеллера от самолета!
– Слышь, Алтан, – облизывая в миг пересохшие губы, прошептал Баурджин. – Где ты отыскал эту штуку?
– А, недалеко, – беспечно отмахнулся парнишка. – В урочище Оргон-Чуулсу. Искали с приятелями старый дацан – про него все уши прожужжали найманы, – так ничего и не нашли. Только вот эта штука под ногами валялась, я подобрал – сгодится для чего-нибудь.
Часть степных постов Баурджин и Джэгэль-Эхэ объехали далеко стороною, оставшимся показывали золотую пайцзу и беспрепятственно следовали дальше, постепенно продвигаясь на север, к могучей реке Керулен, где, судя по словам Алтын-Зэва, и располагалась сейчас походная ставка Темучина, объявившего войну кераитам Эрхе-Хара и поддерживающим его найманам. Найманы, впрочем, были далеко, кераиты куда ближе – и уже не один их род униженно прислал Темучину посланцев. Как пояснил все тот же словоохотливый Алтан-Зэв, почуяв монгольскую силу, кераиты вновь поспешили вернуться под стяги своего старого хана Тогрула, верным вассалом которого и проявил себя Темучин из рода Борджигин. Власть и авторитет Тогрула были восстановлены снова – и старый хан на все лады превозносил Темучина, ведь если бы не он, то еще не известно, как бы все сложилось в мятежных кераитских кочевьях.
Унылая степь все чаще перемежалась сопками, затем пошли редколесья, и вот уже как-то утром, проехав часа полтора, путники с радостью и восторгом увидели на горизонте голубую ленту реки. А по всему берегу, сколько хватало глаз, тянулись гэры…
– Кто такие? – словно бы из-под земли выросли караульные на сильных сытых конях.
– Вот. – Баурджин показал пайцзу. – Мы – из союзного рода Олонга, едем в гости к моему старому приятелю Боорчу!
– Славный Боорчу – ваш приятель? Проезжайте.
И так происходило все время. Вот только здесь, уже почти у самой реки…
– Почему я должен верить вашим словам? – седой монгол в золоченых доспехах подозрительно осмотрел путников. – У вас пайцза с кречетом – очень хорошо – но, быть может, вы ее украли? Кто поручится, что это не так? Может быть, вы татарские лазутчики, задумавшие убить Повелителя? Кто скажет за вас слово?
– Боорчу! – тут же ответил юноша. – Мы ведь к нему и едем.
– Боорчу? – Седой усмехнулся. – Откуда я знаю, что вы просто не прикрываетесь его именем?
Вот, старый хрыч! И привязался же. Прямо не монгол, а какой-то гестаповец.
– Обоих связать и стеречь, – живо распорядился монгол. – Обращаться вежливо, но глаз не спускать. Вы, двое, – щелчком пальцев он подозвал нукеров, – скачите к Боорчу, он должен быть с Повелителем на кречетовой охоте.