Большая часть монахов уже давно отошла ко сну. Отбой здесь командуют рано – часов этак в семь вечера. Впрочем, подъем тоже очень рано – примерно в час ночи. Дело в том, что одна из задач монахов – молиться в те часы, когда не молится никто другой. Ограждать почивающих мирян от козней нечистой силы. Вот они и бодрствуют большую часть ночи.
Однако сейчас монастырь спит. Хотя и не весь. В одной из мастерских горит свет. Я заглянул внутрь – это оказался скрипторий. Средневековая мастерская по производству рукописных книг. Здесь – еще и совмещенная с библиотекой.
– Добро пожаловать, брат, – поприветствовал меня пожилой монах, отрываясь от работы. – Могу ли я узнать твое имя?
– Жозеф, – дернул капюшоном я, стараясь не показывать лица.
– А меня знают как брата Бруно. Как тебе наш скрипторий?
– Ничего так, симпатично, – похвалил я, оглядываясь по сторонам.
Хотя здесь и библиотека, но книг довольно мало, причем лежат они на пюпитрах, для надежности прикованные цепями. Читать можно только здесь, уносить не разрешается. И неудивительно. Книгопечатание в этом мире до сих пор не изобрели, поэтому книги представляют немалую ценность и встречаются относительно редко. Ведь каждую книгу приходится переписывать вручную – чем, собственно, в скриптории и занимаются.
Сначала нужно изготовить пергамент, затем разлиновать его, потом записать и проиллюстрировать текст, а в конце концов – переплести листы в готовую книгу. Тяжелый и долгий труд. Производство одного-единственного экземпляра занимает месяцы.
– Наша обитель издавна занимается переписыванием Библии, – охотно рассказал мне монах. Кажется, он обрадовался возможности чуточку отдохнуть. – Не желаю прослыть хвастуном, но я и в самом деле поднаторел в этом богоугодном деле…
Я поглядел на его работу. Да, почерк у старикана просто идеальный. Явно в школе была пятерка по каллиграфии. Правда, я ни слова не понимаю, ибо латынь, но завитушки красивые. Ни единой помарочки, ни единого огреха – в Священном Писании подобное вообще недопустимо.
– Я занимаюсь этим с младых лет, – снова похвастался переписчик. – Это уже сорок третья моя Библия!
Судя по тону, он немало этим гордится. А вот мне стало ужасно жалко старика. Сорок третья. Всего лишь сорок третья копия. Ухлопал львиную долю жизни на то, чтобы переписать каких-то сорок экземпляров. В то время как современный типографский станок производит их тысячами.
С другой стороны, он и в самом деле делает немалую работу. Ведь в этом средневековом обществе нет иного пути распространения знаний. Именно благодаря тяжелому труду монахов до нас дошли творения античных и средневековых авторов.
– А кроме Библии ты еще что-нибудь переписываешь… брат? – спросил я.
– Конечно, – кивнул монах, указывая на несколько свернутых листов. – В промежутках между основной работой я переписываю разные легкие вещицы. Баллады, пьесы, веселые побрехушки синьора Бокаччио… Это позволяет дать утомленному разуму отдых, чтобы потом с новыми силами вернуться к главному делу.
– А дай чего-нибудь почитать. Мне б тоже… отдохнуть утомленному разуму. Ибо устал песец как.
– Да, конечно. Выбирай, что тебе больше глянется, – рассеянно кивнул брат Бруно, снова начиная скрести пером по пергаменту.
Я побрел по скрипторию-библиотеке, рассматривая книги. Преобладает, конечно, Библия и прочие богословские труды. Монастырь все-таки. Но есть и другие фолианты – Геродот, Страбон, Птолемей, Фукидид, Евклид… Античная мудрость. Все переписано от руки и бережно переплетено в кожу. Многие книги снабжены цветными иллюстрациями-миниатюрами.
К сожалению, почитать мне их не суждено. Латынь, древнегреческий… я этих языков не знаю. Кое-что написано на понятных мне языках – немецком, французском… но тут тоже загвоздка. Проблема не в том, что готический шрифт черта с два разберешь… хотя его действительно черта с два разберешь. Проблема в том, что вавилонские рыбки, с помощью которых я выучил эти языки, обучают исключительно устной речи. Письменная по-прежнему остается непонятной тарабарщиной.
Исключение – дотембрийский, который я знаю благодаря магическому перемещению между мирами. Но ни одной книги на дотембрийском здесь нет. В местной Европе это не самое распространенное наречие.
Полистав прикованные к пюпитрам книги, я вдруг замер. Под руку попался толстый фолиант под названием "Bestiae Naturae". Не знаю, как переводится, но это нечто вроде зоологического атласа.
Почти на каждой странице – гравюра с изображением того или иного зверя. Те, что повсеместно водятся в Европе, изображены очень достоверно – видимо, рисовались с живой натуры. Те, что водятся где-то далеко, в Африке и Азии, наоборот, довольно-таки условны и часто вообще не похожи на самих себя. Этих явно рисовали по чужим описаниям.
Кроме обычных животных есть и мифологические твари. Дракон, единорог, грифон, василиск, мантикора… Правда, в этой Европе все они вполне могут водиться в живом виде. Дракона, например, я видел своими глазами и даже был им проглочен. Почему бы и остальным сказочным монстрам не бродить где-нибудь в окрестных лесах? Чем они хуже тех же эльфов с гоблинами?
Но взволновали меня не эти картинки. Меня привлекло одно совершенно конкретное изображение. Уродливая тварь, нарисованная с очень высокой реалистичностью. Я ее сразу узнал.
Шатир. Тот монстр, что родился из безумца на городской площади. Нечисть, отсутствующая в мифологии моего родного мира, но являющаяся неоспоримой реальностью в этом. И у меня насчет этого шатира весьма дурные предчувствия.
Дело в том, что я уже довольно давно не верю в случайные совпадения. Конечно, шатиры в этом мире встречаются, и не так уж редко. Они – своего рода болезнь, передающаяся… хрен его знает, как. Воздушно-капельным путем. Или через прикосновение. Или еще как-нибудь, неважно. В свое время в Сицилии они были настоящим бедствием.
Но в Ливонии о них до последнего времени слышать не слышали. И вдруг ни с того ни с сего один появляется. Причем аккурат в то самое время, когда через город проезжаем мы. Совпадение? Ой, не верится что-то…
Конечно, если впадать в паранойю, то коварному умыслу неведомых врагов можно приписать вообще все затруднения, встреченные нами на пути. Гроза, вынудившая ночевать в замке с привидениями. Разбойничье нападение огров. Кардинал, отравившийся ягодами.
Но все-таки это все немножко не то. Привидения, разбойники и ядовитые растения – это дела житейские, встречающиеся в любом путешествии. В моем родном мире тоже запросто можно стать жертвой бандитов или отравиться поганками… вот разве что с призраком вряд ли столкнешься. Хотя и от этого зарекаться не стоит – возможно, где-то в сибирской тайге до сих пор бродят зомби, выведенные на секретной базе "Уран".
А здесь ничто подобное вообще не удивляет – наоборот, было бы странно, если бы путешествие прошло легко и гладко, без единой колдобины.
Единственное, что выпадает из нормы, так это гребаный шатир. Ибо ему в Хаароге было просто неоткуда взяться. Где тот мужичок мог заразиться? От кого?
Кардинал специально опрашивал свидетелей – городских стен тот несчастный не покидал почти полгода, в общении с чужестранцами не замечен. Других подобных случаев в городе не зарегистрировано – шатиров там вообще отродясь не видали.
И заболел он как-то очень внезапно – всего за пару часов до нашего въезда в город. Пришел на ярмарку, как все, потусовался немного с корефанами, пива выпил… а потом вдруг ни с того ни с сего зарычал, пустил слюну и бросился на ближайшего прохожего. Повалил на землю, принялся молотить кулакаи, пытался выцарапать глаза. Бесноватого оттащили, скрутили и без долгих раздумий привязали к позорному столбу. Пусть, мол, поостынет чуток, пока бургомистра не переизберут.
Кстати, неплохо было бы прочитать, что тут про шатиров пишут. Только не получается. Ибо латынь.
Попросить брата Бруно мне перевести? Нет, стремно как-то – что это я за монах такой, если латыни не знаю? Разбудить Цеймурда? Нет, он за что-то на меня дуется. Аурэлиэль будить не стану тем более, она спросонья неприветливая. Кардинал хворает. Пан Зовесима? Нет, у него дикция паршивая. Да и неизвестно, читает ли он вообще на латыни.
Хотя ладно, фиг с ним. Что тут может быть такого особенного? Знаю я эту средневековую литературу – полезной информации обычно меньше, чем в учебнике начальной школы. В статье про шатира всего-то и есть, что полстранички размашистым почерком. Не думаю, что мне это даст что-то новое.
Жрать хочу. Недопохороненный заяц успешно переварился. Живот мой – враг мой. Сколько в него ни пихай, все равно еще требует.
Интересно, есть в этом монастыре какие-нибудь животные? Собаки, если их хорошо приготовить, бывают очень вкусны. Кошки тоже ничего. На московских рынках из них такую шаверму делают – пальчики оближешь. Но самый лучший вариант – это, конечно, хороший жирный кабанчик. Сейчас бы шашлычка навернуть, да с тушеной капусткой…
Почесав брюхо когтями, я почему-то испытал приступ тоски по родине. На меня это время от времени накатывает – хочется напялить шапку-ушанку и спеть "Калинку-малинку". Не знаю, почему. Мутация, что ли, такая? Или это ядовитая кровь яцхена все-таки потихоньку разъедает мозг?
Впрочем, последний раз я был дома не так уж и давно. Сколько уже прошло?.. Сбился со счета, но где-то недели две или даже меньше. Фигня. Кажется, еще только вчера пил уксус на пару со Святогневневым и слушал разглагольствования полковника Щученко.
Как он там, интересно? Этот полковник – фрукт еще тот. Долбанутый на всю голову. Похож на политрука из моего морского училища, только еще более неадекватен. Искренне надеюсь, что больше мне с ним повстречать не доведется… с полковником, я имею в виду.
Хотя с политруком тоже бы не хотелось.
Ладно, будем надеяться, что дома все в порядке. Я вообще оптимист в этом отношении. До сих пор верю, что наша футбольная сборная однажды станет чемпионом мира. Или хотя бы Европы.
Кстати, давненько я что-то в футбол не играл. До превращения в яцхена я это занятие сильно любил. Конечно, теперь мне гонять мяч затруднительно – форма ступней нестандартная и когти мешают – зато на воротах справлюсь не хуже Льва Яшина. Шестирукий вратарь – это ж мечта любого тренера!
Рьяным футбольным фанатом меня назвать нельзя. У меня нет любимой команды, и я не слишком грущу, если пропускаю прямую трансляцию. Однако футбол – это, пожалуй, самый популярный спорт в мире. Как и любой нормальный мужик, я слежу за чемпионатами, болею за нашу сборную и никогда не отказываюсь посмотреть интересный матч.
– Разберусь тут с Пазузу – поеду домой, – вполголоса произнес я. – Куплю пятьсот банок пива, три ящика водки и буду круглосуточно смотреть футбол.
– Домой? – хмыкнул Рабан. – У тебя есть дом, патрон?
– У меня есть дом. Мой дом – шестая часть суши под названием Россия.
– Ну, положим, не шестая…
– А какая же?
Рабан на пару секунд примолк, сверяясь со своей абсолютной памятью. Потом произнес:
– Не шестая. Считай сам, патрон. Общая площадь суши на вашей Земле – сто сорок шесть с половиной миллионов километров. Квадратных. Это двадцать девять процентов от общей площади планеты. Верно?
– Ну, тебе верю на слово, – согласился я.
Он что думает, я сейчас возьму рулетку и полечу проверять?
– Шестой частью суши был Советский Союз, – продолжил Рабан. – Хотя тоже с натяжкой. Площадь Советского Союза составляла двадцать два миллиона квадратных километров. Это почти две тринадцатых от общей площади суши. А если округлить в приятную сторону – одна шестая. Конечно, предпочитали округлять – уж очень красиво звучало. Но Советского Союза больше не существует. А нынешняя Россия – это никак не шестая часть суши.
– Ну, седьмая…
– И даже не седьмая. Площадь нынешней России – семнадцать миллионов квадратных километров. Это две семнадцатых от общей площади суши. Даже если округлить в приятную сторону – все равно получается только одна восьмая. Так-то вот, патрон.
Я злобно скрипнул зубами. Вот ведь падла – взял и испортил все настроение.
Рабан сразу же принялся тихо поскуливать и уговаривать меня не кипятиться. Он – мой симбионт. Живет у меня в мозгу. И когда я сержусь или злюсь, он испытывает физическую боль. Если по-настоящему взбешусь, то даже могу его убить.
Правда, сам после этого тоже не заживусь…
За окном скриптория пропели первые петухи. Брат Бруно оторвался от работы и молча опустился на колени, сложив ладони перед лицом. Глядя на него, опустился на колени и я.
Честно признаться, я не очень-то хороший католик. В правилах разбираюсь плохо, постных дней не соблюдаю, молитв почти никаких не знаю, в церкви не бываю. Последнее, впрочем, понятно – не с моей внешностью.
Вы же не хотите увидеть, как прихожане разбегаются с паническими воплями? Вот и я не хочу.
Прочитав первую утреннюю молитву, монахи снова улеглись спать. Но на этот раз ненадолго – уже через час скомандовали окончательный подъем. Режим дня в монастырях суровый, спят мало и с перерывами.
Прочитав вторую утреннюю молитву, монахи отправились на повседневные работы. Поддерживать чистоту в помещениях, кормить скот, молоть муку на мельнице, таскать воду. В скриптории появились новые лица, по пергаменту тихо заскребли перья.
А я потихоньку свалил. Двинулся в госпиталь – проведать нашего больного.
Кардиналу за ночь явно стало лучше. Бледность с лица спала, сидит прямо, разговаривает с аббатом. Вокруг стоят еще несколько монахов – почтительно внимают речам начальства. Здесь же и Цеймурд – тоже слушает с интересом. На меня он глянул как-то очень уж недоброжелательно.
До сих пор злится, что ли?
– Возвращаясь к тому, о чем я говорил, не могу не вспомнить один занятный случай, – степенно произнес кардинал. – Некоему семинаристу было поручено перевести с латыни изречение из Евангелия – "Spiritus promptus est, caro autem infirma". Нерадивый школяр поленился вникнуть в контекст и перевел каждое из слов отдельно, не думая о смысле исходного текста. В итоге у него получилась фраза: "Спирт хорош, а мясо протухло"!
Монахи и Цеймурд залились веселым смехом. Аббат тоже улыбнулся. А я тупо на них уставился, не понимая, в чем тут соль. В конце концов я незаметно потянул нашего гоблина за краешек жабо и шепнул:
– А как это правильно-то переводится?
– "Дух бодр, но плоть немощна", – сухо ответил Цеймурд.
– А-а-а… – протянул я.
Все равно не понимаю. Заумный какой-то анекдот. Наверное, нужно быть в теме, чтобы понимать, где тут юмор. Я когда местным про Штирлица рассказываю, тоже никто не смеется – только глупо моргают. Кардинал в прошлый раз долго и въедливо расспрашивал, кто такой Борман.
Вы вот пробовали когда-нибудь объяснить средневековому человеку, кто такой Борман? Тяжелая задачка, я вам доложу…
– Рад, что вам полегчало, падре, – подошел к изголовью я.
– Да, спасибо, мне лучше, – кивнул кардинал.
– Хорошо, что так. А то вы, падре, вечно жрете всякую дрянь, а потом болеете…
– Когда такое было?
– А кто в прошлом году поганок нажрался, а потом животом всю ночь маялся?
– Это были трюфели.
– Угу. Трюфели. Только прослабило вас от них, как от самых настоящих поганок.
Кардинал окинул меня недобрым взглядом, но промолчал.
– А тут у вас весело, я погляжу, – заметил я. – Анекдоты вовсю травите… А ничего, что это монастырь? Тут юмор-то вообще уместен?
– А ты это осуждаешь, брат? – мягко улыбнулся мне аббат.
– Не, ну я не против, конечно… но монастырь все-таки… как-то даже…
– Я понимаю твое недоумение, брат, – задумчиво кивнул аббат. – Недаром же предание гласит, что Христос никогда не смеялся. Но мы – не Он. Мы лишь грешные люди, и нам порой… впрочем, давай я лучше покажу тебе это на примере. Брат Мартин, окажи мне услугу, принеси из подсобного помещения лук.
Молодой монах кивнул и минутой спустя приволок охотничий лук со стрелами. Аббат молча протянул его мне.
– Чего? – недоуменно взял оружие я.
– Натяни тетиву, брат.
Я не понял, чего он от меня хочет. Но мне нетрудно – натянул. Конечно, встав при этом так, чтобы никто не разглядел моих семипалых ладошек.
– Натяни еще сильнее.
– Ладно, как скажете.
– Натяни еще сильнее.
– Ладно… – стиснул зубы я, натягивая так, что дерево затрещало.
– Натяни еще сильнее.
– Не могу!
– Почему же?
– Если еще сильнее, тетива лопнет к чертовой матери!
– Вот и с делом Божиим так же, – улыбнулся аббат. – Intensus arcus nimium facile rumpitur. Если напрягать больше, чем человеку дано выдержать, то и сорваться недолго. Иногда нужно явить братьям и несколько снисхождения.
Я отпустил лук и задумался над сказанным. А этот аббат – неглупый мужик…
Надо будет запомнить.
Глава 17
Ну вот мы уже и в Богемии. Половина путешествия осталась позади. Жаль только, что другая половина по-прежнему впереди.
Для разнообразия сделали остановку в придорожном трактире. Как показали сутки, проведенные в бенедиктинском монастыре, маскировка у меня вполне приемлемая. На люди выводить можно. Если не снимать капюшон и не слишком размахивать руками, никто ничего не замечает.
Название трактира мне понравилось с первого взгляда. "Пять видов любви". Я сразу подумал, что будет стриптиз. Или еще какие-нибудь сомнительные развлечения. И кто бы на моем месте подумал иначе?
Однако ничего такого не оказалось. Внутри нас встретили исключительно хмурые пропитые мужики. Девушка одна-единственная – хозяйская дочка, работающая здесь официанткой.
Строгий батя так и зыркает орлиным взглядом – не пристают ли к дочурке проклятые алкаши? Но они не пристают. Даже местная пьянь не зарится на бедную девушку. Вылитая Катя Пушкарева, ну просто вылитая. Разве что без очков, зато с кроличьими зубами. Почти как у нашего пана Зовесимы.
Как выяснилось, название трактира подразумевает другие пять видов любви. Совсем не те, которые первыми приходят на ум любому нормальному человеку или яцхену. Эти пять видов – любовь к Богу, к родине, к королю, к друзьям и к выпивке.
Прикольно, конечно, но лично я остался разочарованным. Сплошное кидалово, куда ни плюнь.
Не знаю, как здесь с качеством спиртных напитков. Как уже говорилось, у меня сложные отношения с алкоголем, да и вкусов я почти не различаю. Но судя по кислой роже кардинала – так себе бражка. Что-то вроде табуретовки.
Развлечений тоже никаких не предусмотрено. Заходят в этот трактирчик в основном лесорубы и угольщики. Им культурный досуг неинтересен – нажраться бы как следует после трудового дня. Разве что в кости кое-где играют. Цеймурд, вон, уже присоединился к одной такой компании – гоблинов в здешних лесах хватает, и люди от них рыло не воротят.
Единственная потеха в этом трактире – вусмерть пьяный трубадур. Бренчит и бренчит, поет и поет. Очень громко поет. Но зато очень плохо. Ну просто невероятно плохо. Мне, обладателю тонкого музыкального слуха, невыносимо слушать подобное издевательство над музыкой.
– Да когда же он наконец заткнется?!! – не выдержав, прохрипел я, отрываясь от ужина.
– Этот парень оченно любит музыкусь, святой отец, – спокойно ответил трактирщик, протирая грязную кружку еще более грязной тряпкой. – Он будет петь и играть, покась не помрет. И ждать уже недолгось.
– А он что, чем-то болен? – смутился я.