- Конечно, нет! Большей чуши мне еще не слышать еще не доводилось!
Допрос, кажется, зашел в тупик: Маласпина не подтвердил ни одного выдвинутого против него обвинения, а прибегать к более сильным методам воздействия герр Мюллер почему-то не спешил.
За дощатым столом председателя суда вспыхнуло яростное и неразборчивое перешептывание. Как я заметил, отче Лабрайд в союзе с аббатом Якубом настойчиво пытался в чем-то убедить нашего Великого инквизитора. До странности молчаливый Мак-Дафф от участия в дискуссии уклонился, хотя отец Густав несколько раз интересовался его просвещенным мнением. Наконец партия сторонников перехода к решительным мерам одержала победу, его высокопреподобие снисходительно кивнул, к столу подозвали стоявшего у дверей караульного и отдали ему какое-то распоряжение. Ландскнехт поспешно удалился, Маласпина получил заслуженную передышку - ему даже позволили посидеть в углу на охапке почти свежей соломы и принесли ведерко с водой - но для меня все это представало сменой декораций перед следующим актом трагедии.
Продолжение не замедлило последовать. Из коридора донеслись звуки яростной возни, перемежаемой сдавленными вскриками, ударами и топотом кованых сапог по каменным плитам. Кого-то без всякого почтения волокли вниз по лестнице в подвал, а он изо всех сил сопротивлялся. В узком дверном проеме возникла очередная заминка, разрешенная чьим-то могучим пинком, и в допросную комнату подобием пушечного ядра влетело новое действующее лицо. Его немедля подхватили стражники, быстро нацепили "ярмо" - увесистый железный брус с болтающимися на концах браслетами наручников и расположенным посредине широким ошейником - и определили на положенное место: в трех шагах от высокого трибунала. Привлеченный шумом Маласпина, к тому времени впавший в полуобморочное состояние, туповато воззрился на собрата по несчастью.
- Мрачноватое местечко, - невозмутимо высказался делла Мирандола, тщетно пытаясь найти такую позу, в которой "ярмо" казалось бы менее тяжелым. - А-а, господин Мюллер? В иные времена я сказал бы "Добрый день", но сегодня что-то не хочется. Признаться, ваш способ приглашать гостей мне тоже не нравится. Что это такое - схватили, запихали в какой-то гроб на колесах, привезли, затолкали в камеру и бросили на произвол судьбы! Там, знаете ли, холодно и весьма неуютно. Сижу вот третий день, размышляю...
- О чем же, позвольте узнать? - без малейшего признака иронии осведомился отец Густав. - Может, о спасении вашей заблудшей души?
- Скорее, о спасении моего угодившего за решетку тела, - беспечно откликнулся бывший посол Венеции. - Душа, если верить мудрецам, создание эфирное, неуловимое, а потому заточению принципиально не подлежащее. Но ваша душа, святой отец, если таковая имеется, напоминает мне, с позволения сказать, шарманку с одной-единственной мелодией. Да и та не отличается благозвучием, - он переступил с ноги на ногу и уже иным, деловитым тоном продолжил: - Скажу сразу, дабы не повторяться. Каяться и признаваться в чем-либо я не собираюсь, ибо на мне нет никакой вины перед людьми. Что же до провинностей перед Богом... В свой срок Он сам рассудит, чего я заслуживаю. Полагаю, люди, подобные мне, одним своим существованием и непризнанием установленных порядков невыносимо отравляют жизнь вашей чернорясой братии, а потому я очутился в сем заведении. Если так, то отпустите непричастного к нашему маленькому конфликту Чезаре, и попробуйте поговорить со мной. Нет, в самом деле, святой отец, вы что - боитесь меня? Зачем вам эти толстенные стены, цепи, вышколенные караульные и все такое прочее? Давайте поговорим, как подобает посвященным людям: вы выскажете свое мнение, я свое, и разойдемся с миром!
- Заманчиво, но совершенно неприемлемо, - в голосе герра Мюллера прозвучал смутный намек на сожаление, не знаю, насколько искренний. - И рассуждения ваши, синьор Аллесандро, несмотря на их притягательность, тоже ошибочны. Впрочем, вы вольны заблуждаться, как угодно, пока личные воззрения не становятся общим достоянием. На вашей родине существует поговорка, вы наверняка ее слышали: "Голос дьявола сладок, как мед". Боюсь, что с вами случилось то же самое, и одному из тех, кто прислушался к вашим речам, придется сполна расплачиваться, - святой отец широким жестом указал на сжавшегося в углу Маласпину. - Потому меня заботит только одно: не позволить вам и далее разбрасывать семена вашего сладкого обмана. Будем считать, что я не слышал ваших громких слов о том, что вы не намерены каяться. Вы покаетесь и, если понадобится, сделаете это прилюдно, перед всеми, кто имел несчастье вам поверить. Я забочусь о душах, синьор Мирандола, об этих, как вы выразились, эфирных созданиях, беспокоюсь об их благополучии и о том, чтобы они не попали в недостойные руки. Если для их спасения придется уничтожить вас - что ж, я это сделаю. Не без горечи, потому что мне жаль ваших родных, на которых обрушится такой позор, и жаль вас, так неосмотрительно распорядившегося полученным от Господа существованием. Может, вы хоть сейчас прислушаетесь к голосу собственного благоразумия?
Теперь-то я понимаю, отчего в Риме столь благоволят к уроженцу Вормса, брату ордена святого Доминика Густаву Мюллеру. Надо быть окончательно очерствевшим душой или глухим от рождения, чтобы не откликнуться на такую проповедь. Маласпина, кажется, поверил - зашевелился и сделал попытку что-то сказать. Делла Мирандола, тоже внимательно слушавший, покачал головой:
- Не верь ему. Он умеет только пугать. Все, чего он добивается - запретить человеку думать собственным умом и иметь мнение, отличное от вдолбленных благоглупостей. Помни, что я тебе говорил и чему учил. Боль преходяща, смерти не существует, и никто не вправе распоряжаться твоим разумом.
- Значит, вы не желаете проявить добрую волю и смирение, - подвел итог отче Лабрайд и для пущей важности добавил: - Секретарь, занесите в протокол.
Что его дернуло за язык? Бюрократ несчастный... До того Мирандола не замечал моего присутствия, чему я потихоньку радовался, но теперь он специально развернулся вместе со своим "ярмом", дабы полюбоваться, как я ерзаю за колченогим столом и неуклюже пытаюсь прикинуться предметом скудной обстановки.
- Вот еще одна боязливая душа, - спокойно и отчасти разочарованно заметил итальянец. - И добро бы страшилась чего-нибудь стоящего. Нет, шарахается от себя самой! Эй! - сделать вид, будто обращаются не ко мне, не получилось. - Перестаньте бояться! Вам не надоело изображать скучного типа, якобы только и умеющего скрипеть пером да злословить себе под нос? Вы же нечто совершенно иное!..
- Довольно, - отец Густав треснул ладонью по столу, отчего закачался и едва не опрокинулся шандал с чадящими свечами - даже на этом расчетливые монахи Клементины сэкономили. - Мирандола, у вас еще будет возможность вволю потрепать языком, а сейчас заткнитесь. Возьмите этого, - слабо трепыхавшегося Маласпину рывком подняли на ноги. - Господин аббат, с чего бы вы посоветовали начать увещевание сего упорствующего в своих заблуждениях грешника?
Глава Клементины многозначительно прокашлялся, надулся, уподобившись бойцовому петуху, и с видом вещающего надмировую истину оракула изрек:
- Выпороть мерзавца!
- Оставьте его, он ни в чем не виноват! - это уже делла Мирандола.
- Вам необходимо его молчание, дабы он не разгласил порочащие вас сведения? - любезнейше уточнил герр Мюллер. Бывший посол не нашелся с ответом, но ничто больше не имело значения, потому что его толкнули в угол, а кто-то раскрутил длинную, тонко свистящую плеть, и оставалось единственное спасение - уставиться перед собой, медленно перебирая множество чисел от единицы до бесконечности, запретив слуху воспринимать хлесткие, царапающие звуки.
- На каких условиях вы заключили договор с дьяволом?
- Что стало причиной смерти Франциска фон Клая?
- Вы убили Луиджи Маласпину по наущению дьявола?
- Многих ли вы околдовали и сделали кровопийцами?
- Какой амулет вы видели у Андреа Мирандолы и верно ли, что она пробавляется чародейством?
- Кто еще соучаствовал вашим злодеяниям?
В спертом воздухе маленького, облицованного серым гранитом помещения, где из стыков между камнями медленно сочилась вода, клубилось нехорошее предчувствие. В большей или меньшей степени оно завладело всеми нами, и, косясь по сторонам, я видел его приметы. Темным ангелом оно стояло позади отца Лабрайда, отнимая его врожденную уравновешенность и подсовывая взамен воинствующее неприятие. Оно заставило наиболее разумного из нас, отца Алистера, отодвинуться в тень, прекратив любые попытки вмешаться в ход дела, и превратив аббата Гибернова в точное подобие сытно похрюкивающего борова. Из-за него герр Мюллер все больше походил на явившегося из средних веков фанатичного мракобеса, приносящего церкви, которой он так рьяно служил, больше вреда, нежели пользы. А может, они всегда были такими, а я просто не хотел замечать очевидного?
- Нет-нет-нет-нет, - зашелся истошным визгом Маласпина, и я вдруг увидел, что на разложенных передо мной бумагах поверх чернильных строк расплываются мельчайшие брызги крови - или показалось? - Ты же обещал, что не допустишь этого! Ты обещал! Обещал и бросил меня подыхать! Спаси меня! Ты говорил, что...
- Я не разбрасываюсь обещаниями.
Голос - ясный, металлически-чистый, умный и лукавый, бесстрастный и дразнящий.
Лицо - совершенная золотая маска, не мужчина и не женщина, но нечто общее, лик древней статуи, остановленная юность, не ведающая тления. Чуть вытянутые к вискам глазницы заполняет густая смолистая чернота, в глубине которой плавают еле различимые серебряные искры. Иссиня-белые волосы, больше похожие на плохо выделанную шерсть или грубоватый парик.
Оно напоминает человека - туловище, голова, две руки, две ноги, но я не возьмусь объяснить, что в нем от человека, а что нет. Неизменно одно - золотая бесстрастная маска, живая темнота глаз, лишенных даже намека на зрачки, жесткие белые пряди с синеватым отливом.
Вот он и пришел. Вызванный неведомо кем неизвестно откуда, новая пражская легенда, то ли демон, то ли языческий бог, зовущий себя легким, звонким именем, схожим с именем удивительнейшего из художников времен Возрождения.
Леонард.
КАНЦОНА ШЕСТАЯ
Снегопад в темноте
- Мирандола! Синьор Мирандола! Аллесандро!
Тишина. Попробуем по-иному.
- Леонард, отзовитесь! Эй, есть кто дома?
Два этих имени, как ни странно, принадлежат одному человеку, или существу, если вам угодно. Тому, что содержится в самом надежном из имеющихся подвалов Клементины, и которому я тайком наношу визиты. Пока везет, за минувшую неделю не попался. Если святые отцы прознают об этих прогулках - можно смело заказывать поминальную мессу.
В камере завозились, забрякали цепями, натужно раскашлялись и ворчливо осведомились:
- Кого там принесло? Опять на допрос, что ли?
- Это я, - тяжелый деревянный щит, закрывающий крохотное оконце, через которое стража должна неусыпно наблюдать за узником и передавать ему пищу, нехотя поддается моим усилиям и сдвигается. В камеру проникает узкая полоска света от горящего в коридоре факела. Впрочем, щель слишком маленькая, чтобы разглядеть что-то внутри. Отец Густав распорядился отпускать арестанту свечи и разрешил жечь их три часа в сутки, но запас тощих монастырских свечек быстро иссяк, а о новых не побеспокоились, здраво рассудив, что тратиться на смертника не обязательно. - У меня для вас подарки в преддверии грядущего Рождества, ловите.
Принесенные свертки один за другим исчезают в отверстии, ворчание с недовольного сменяется на обрадованное.
- Свечи. Бумага, пара карандашей. Припрячьте получше. Так, это письма. Прочтете - сожгите. Теперь пошла пища насущная. Пирог с яблоками, только что из печки, еще теплый. Правда, пекли его иудеи, вас это не коробит? Нет? Тогда дальше... Что предпочитаете - местную паленку или херес?
- Херес откуда? - деловито уточняет мой невидимый собеседник.
- Из Малаги, купил на днях в лавке возле пристани. Похож на настоящий.
- Давайте, - маленькая плоская фляга ныряет в полутьму оконца, за ней следует увесистый промасленный пакет:
- Отбивные и немного пражских колбасок - с наилучшими пожеланиями от пани Эли. На сегодня все.
- Благодарствуем, - усмехаются за дверью. - Слушайте, вам не надоело каждый день таскаться туда-сюда с этими мешками? А поймают?
- Надают по шее и отпустят, - бодро отвечаю я, стараясь не задумываться над такой возможностью. - В худшем случае, засадят переписывать протоколы, сляпанные отцом Фернандо. Человек закончил Толедский Университет, а до сих пор пишет с ошибками...
Молчание. Похрустывает разворачиваемый пергамент.
- Как там Маласпина?
- Хуже некуда, - говорить правду чрезвычайно неохота, но другого выхода нет. Только зная действительное положение событий, можно планировать дальнейшие действия. - Кажется, он в самом деле сошел с ума, что для святых отцов равнозначно одержимости. Проводят экзорцизм за экзорцизмом, а толку пока - чуть, - прислоняюсь к толстой, обшитой в несколько слоев железом, створке, чтобы видеть пролет скупо освещенного коридора и вовремя улизнуть, если на лестнице в дальнем конце появится тень приближающегося стражника или монаха Клементины, решившего проверить, все ли здесь в порядке. Впрочем, ни караульные, ни святые братья не горят чрезмерным рвением, отлично зная - бежать отсюда невозможно.
- Я его подвел, - с трудом проталкиваются наружу еле слышные слова. - Обещал больше, нежели мог дать.
Ни добавить, ни возразить мне нечего. Пытаюсь сменить тему:
- Синьорина Фраскати просила передать - у них все в порядке, она пытается хлопотать об отсрочке суда и более полном расследовании...
Замолкаю, понимая, насколько нелепо это звучит. Решающее заседание трибунала состоится через пять дней, и ничто не в состоянии этому помешать. Лючия разрывается между больной сестрой, которой становится все хуже, и пражской коллегией адвокатов. После неудачной попытки Фортунати она разыскала какого-то безумца, решившегося выступить на грядущем процессе в защиту Мирандолы. Думаю, это намерение не осуществится. Завтра, в крайнем случае послезавтра, сей правовед обдумает все хорошенько и пойдет на попятный - по собственному решению или вняв подсказкам более умудренных опытом коллег. Святая инквизиция в лице господина Густава Мюллера не собирается выпускать из когтей такую добычу. Еще бы - настоящий воплощенный демон, да еще еретик и вольнодумец впридачу.
Однако сейчас тот, кто молча стоит с другой стороны дубовой двери - обычный человек по имени Аллесандро делла Мирандола, некогда посол блистательной Венецианской республики, а ныне заключенный монастыря святого Клемента в Праге. Где шляется Леонард - сказать трудно. Он обязательно вылезет во время допроса, чтобы поддержать своего... владельца? друга? собрата по несчастью?.. но в иное время он отсутствует. Я уже научился понимать, когда разговариваю с Мирандолой, а когда - с обитающим внутри его души демоном. Впрочем, трудно не заметить различия. Леонард - подлинное стихийное бедствие, заключенное в человекоподобную форму, ничего не боящееся, но, как я все больше убеждаюсь, почти ничего не могущее в этом мире. Дело не в проникновенных молитвах святых отцов (как они твердо убеждены) и не в чарах холодного железа, созданного человеческими руками (как полагает сам Леонард и некоторые другие сочувствующие, в том числе я). Дело в окружающем мире. Он слишком изменился с той далекой поры, когда в нем заправляли Леонард и его сородичи.
Если бы знать, как повернуть все вспять... или как отправить Леонарда обратно. Это наверняка знает мэтр Никс, по ошибке призвавший демона сюда, но как заставить его пойти на союз? Магистр не в фаворе при императорском дворе, больше жизни боится инквизиции и пребывает незнамо где. Даже если - рискнем предположить - мне удастся как-то его убедить, провести в Клементину и обеспечить безопасное осуществление ритуала возвращения, у герра Мюллера все равно останется лакомый кусочек - делла Мирандола. Только теперь лишенный защиты своего запредельного покровителя, обычный человек, способный вытерпеть определенное количество часов на дыбе и над жаровней, который затем начнет подтверждать все, что потребуется. Этого-то господину инквизитору и надобно. Показания Мирандолы отлично совместятся с показаниями наполовину свихнувшегося Маласпины, их дополнит готовый на все фон Краузер и иже с ним, за которыми далеко ходить не надо, и загремит по Европе такое дело, какого не видывали со времен разгрома ордена тамплиеров и Жака де Молэ, обрастая соучастниками, добровольными помощниками и кострами. А потом?
Да, что потом?
- Мне пора, - заслонка, поскрипывая, встает на место, прочно отрезая Мирандолу от крохотного островка свободы. Сквозь толстые доски еле слышно доносится:
- Эй! Не приходите больше, слышите? А то будем жариться на одном костре!..
У него еще сохранилась способность находить в сложившейся ситуации что-то забавное... Впрочем, так ему и положено, ведь в его душе обитает неизвестно как проникший туда демон смуты, карнавалов и веселья, не знающего преград. Интересно, а Леонард понимает, насколько глубоко он влип? Что с ним станется, когда Мирандолу затащат поверх груды сухой соломы и поднесут факел? В том, что это произойдет, я не сомневался. Отец Густав закусил удила и пер напролом: "Демон и его приспешники должны быть уничтожены, а до того - раздавлены морально!"
Наконец, отцу Алистеру удалось вдолбить в крепколобую тевтонскую голову господина председателя трибунала немудрящую истину: что, ежели существо, обитающее в душе Мирандолы и не поддающееся никаким экзорсизмам, вообще не подвластно физической смерти? Хороши же будут братья святого Доминика, пытаясь сжечь или каким иным способом извести бессмертное создание! Неудача, естественно, предоставит еретикам и прочим злопыхателям возможность вволю посмеяться над оплошавшими инквизиторами, и не причинит ни Мирандоле, ни связанному с ним Леонарду ни малейшего вреда. Вывод? Нужно срочно определить слабые места демона!
От Маласпины в этом отношении толку не добились - после первых допросов он вообще стал невменяем, и либо начинал выкрикивать нечленораздельные проклятия, либо незамысловато удалялся в страну грез. Отец Фернандо безвылазно просиживал в библиотеке Клементины, перерывая сочинения по демонологии - от новейших до самых древних, относящихся к XIII или XIV веку - в поисках ответа на вопрос: чем можно запугать демоническое существо, да не обычное, а никак не укладывающееся в рамки теологических описаний? Ничего подходящего он пока не обнаружил, а день суда неумолимо приближался.
"День суда - Судный день, - ернически подумал я, выбираясь из подвалов Клементины. Ведущие наверх ступеньки носили посередине плавный изгиб - след множества прошедших по ним ног. - Как бы меня не запрягли помогать Фернандо... И все же - кто такой этот Леонард, как он попал сюда и почему из всех людей выбрал для своего вместилища именно Мирандолу? Не может быть, чтобы он захватил первого попавшегося человека! Зачем он подарил отцу Алистеру яблочко? Это наверняка знак, сакральный символ, а мы не можем разгадать его потаенного смысла..."
О зеленом яблоке отец Алистер, как я понял, предпочел умолчать. Разумно. Каждый имеет право на маленькие тайны.