- Почему нет? Говорят, я умею находить к людям должный подход... - голоса отдалялись, становясь все тише и неразборчивей, потом долетел скрип открываемой и закрываемой двери. Я еще посидел немного, обдумывая услышанное и мысленно извиняясь перед своей удачей, которую слишком рано счел вероломной изменницей, а затем начал спускаться вниз, настораживаясь при каждом подозрительном звуке. Желания попрощаться с гостеприимной хозяйкой не замечалось. Пусть думает о моем побеге, что хочет.
Лестница лепилась к стене обширного нижнего зала, который я пересек едва ли не на цыпочках. Юркнул в прихожую перед высокими темными створками, сунулся в гардеробный шкаф, с радостью обнаружив там собственный плащ и изрядно потрепанную шляпу, навалился на дверь и торопливо выскочил наружу, к неизвестно какому дню недели и мелкому снегопаду.
Мне хотелось догнать мэтра Ди и рискнуть задать ему парочку вопросов, но я здорово сомневался, что прославленный магистр снизойдет до беседы с каким-то там мальчиком на посылках из инквизиционного трибунала. К тому же величественный старик в черной накидке отбыл в неизвестном направлении, а где он проживает, я не знал. Ладно, отложим визит к магистру Ди до лучших времен.
Желудок во всеуслышание напомнил о себе и своих насущных потребностях. Такое чувство, что ему ничего не доставалось дня три или четыре. Оглянувшись назад, я счел, что мое бегство пока остается незамеченным, но будет весьма разумно не маячить и далее под окнами жилища пани Домбровской. С нее вполне станется затащить меня обратно и снова угостить какой-нибудь отравой собственноручного изготовления.
Через два дома по Янской улице я узрел знакомый и притягательный лист жести, украшенный изображением бравого всадника на лихо вздыбленном коне и надписью "Лошадь Валленштейна". Стрелки любых городских часов, по моим прикидкам, должны сейчас находиться между десятью и одиннадцатью утра, значит, заведение мадам Эли наверняка открыто. Пусть в Клементине меня ждет мучительная казнь за долгую и неоправданную отлучку, но я предпочитаю умереть сытым!
Человек предполагает, а судьба располагает. Яичница с ветчиной, большой пирог, начиненный земляничным вареньем, и бутылка вишневой наливки обратились в тающий снег и с прощальным бульканьем утекли в канаву. Вина за эту трагическую метаморфозу целиком и полностью лежала на родственничке отца Лабрайда. Том самом жутковатом громиле-хайлендере, которого я, помнится, уже упоминал, и который подрабатывал вышибалой в трактире Эли. Утром, надо полагать, время его трудов заканчивалось и он уходил домой, отсыпаться до вечера.
Дугал приехал в Прагу недавно, прежде побывав в Париже. Незнамо каким ветром этого шотландца сдуло с вершин каледонских гор, и понесло на континент. Он говорил, будто хотел навестить родича - патера Лабрайда, которого не видел несколько лет, но, похоже, просто решил мир посмотреть и себя показать. Не обнаружив нашего святого отца в Консьержери и получив сведения, что господа доминиканцы уехали в Чехию, Дугал рванул в Прагу. Будучи человеком самостоятельным, горец категорически отказался жить за счет нунциатуры и принимать деньги от умилившегося приездом троюродного братца-племянничка-кузена Лабрайда и нашел себе работу у пани Эли (кстати, я порекомендовал). Для пущей экзотики Дугал вырядился в шотландский костюм, а будучи еще и человеком простодушным, целыми днями развлекал гостей салона своими разглагольствованиями о цивилизации, по его мнению, "не стоившей и ломаного фартинга". Я уже слышал сплетни, будто в этого дикаря, решившего малость задержаться в городе, успела влюбиться какая-то маркиза, и посылала Дугалу весьма ценные подарки, но малознакомый с куртуазией бесхитростный шотландец все продавал евреям и пропивал. Словом, родственничек нашего патера Лабрайда превратился в очередную диковинку Праги.
- Здрас-стье, - изумленно процедил Дугал Мак-Эван, глядя на меня сверху вниз и заставляя страдать от сознания собственной неполноценности и черной зависти. - Все мечутся, как курицы с отрубленными головами, ищут его, думают - зарезали человека в темном переулке, а он вот где шляется!
- Ничего не знаю, - с этими словами я сделал попытку проскочить к спасительной трактирной двери. Безуспешную попытку, надо сказать. Рука, небрежно опустившаяся мне на плечо, по тяжести напоминала латную перчатку рыцарей прошлых времен.
- Они хотят тебя видеть, - чуть извиняющимся тоном сказал Мак-Эван. - Господин Мюллер и отец Алистер. Я обещал, что ежели встречу тебя, сразу приволоку. Пошли.
Я прикинул свои шансы в возможной драке, признал их ничтожными, вздохнул и сдался на милость победителя:
- Ладно, идем... Только сперва скажи, какое сегодня число.
Шотландец наклонил голову, подозрительно принюхался и вслух поделился наблюдением:
- Вроде не пьян... Двадцатое ноября сегодня. Суббота, к твоему сведению. Где тебя носило? Как ушел в город, так и с концами. Этот парень, итальянец, как его... Джулио?.. так вот, он говорит, будто шел в понедельник с дружками, встретил тебя на площади за мостом, хотел заговорить, а ты набросился на них, отругал ни за что, ни про что и убежал. Они решили, что ты окончательно спятил и хотели пойти за тобой, но сначала потеряли в толпе, а потом ты вроде забрался в коляску к какой-то богатой шлюшке и укатил с ней. Эй, ты случаем не у нее все это время проторчал? Ну, и как она, стоила того?
Мы поднимались вверх по Янской, я краем уха слушал разглагольствования моего спутника и стража, терпеливо дожидаясь, пока в моей голове усядется мутный осадок всех полученных сведений, а затем спросил, прервав на середине захватывающее повествование о случившейся вчера потасовке:
- Фортунати сожгли?
- Угу, - кивнул Мак-Эван. - Его, потом еще двух девиц и двух парней из его балагана. Остальные по очереди кричали, что отказываются от якшания с каким-то демоном смуты и во всем каются. Их всех выпороли, покидали в ихние фургоны, объявили указ, мол, возвращение в Прагу им отныне запрещается под страхом смертной казни и повезли прочь из города. Один вдруг заявил, что не станет каяться, начал орать, мол, все подстроено, их мучили, чтобы они отреклись... Его там прямо и задушили. А студенты и эти... вольные братья, ну, черные плащи, полезли на стражу, и стряслась такая заварушка, что до конца я не досмотрел, ушел от греха подальше. Лабрайд потом сказал, что все неправильно...
Неправильно? Благочестивый падре Лабрайд находит сожжение уличенных еретиков неверным? Интересно, в каком смысле - что церемония не отличалась положенной торжественностью или?..
- Что решили на суде? - сил оттягивать неизбежное больше не нашлось. Рубить - так сразу.
- На каком суде? - уточнил Дугал.
- По делу Мирандолы и кардинала Маласпины, - терпеливо пояснил я. - Когда их казнят?
- Так не случилось-то суда, о чем и толкую! Отложили его, а святые отцы все перегрызлись между собой!.. Да ты не пугайся, Лабрайд говорит, что ты прав и он в случае чего заступится...
Час от часу не легче. Как Великий инквизитор Густав Мюллер мог отменить долгожданный и любовно выпестованный процесс против настоящего изловленного демона из-за отсутствия какого-то секретаря? С какой такой радости отче Лабрайд, терпевший мое присутствие лишь по обязанности и заради возможности обзавестись собутыльником, вдруг выражает готовность взять меня под свое высочайшее покровительство? Что происходит в этом мире, панове? Расспрашивать Мак-Эвана бесполезно: до трактирного вышибалы, пусть и родственника инквизитора, долетают только обрывки сплетен и чужих пересудов, безжалостно перевранные и перепутанные. Вывод: пока я прохлаждался в блудуаре пани Маргариты и предавался греху уныния вкупе с пороком распутства, все переменилось и перевернулось с ног на голову, а может, с головы на ноги. Неужто не угас свет во тьме?
Я невольно прибавил шагу, но на перекрестке Янской и Яновского Вражка Дугал удержал меня, развернув не направо, к Влашской и дороге к Карлову мосту, а налево, к Градчанской. На мой удивленный взгляд последовало невозмутимое объяснение:
- Господин Мюллер захотел переехать обратно. Мол, тут спокойнее, а вокруг Клементины вечно какие-то бунты...
Путь до щедро предоставленного нам особняка я почти пробежал, забыв о голоде, усталости и недавнем отчаянье. Пред водительствуемая верным фон Цорном, стража на воротах оживилась, заметив наше приближение, и встретила издевательски-торжественным салютом.
- Вот, привел, - ухмыляясь, отрапортовал Мак-Эван. - Я ж говорил, ничего с ним не сделается. У девки он околачивался.
Кто-то украдкой заржал. Мне захотелось дать нахальному родственнику отца Лабрайда хорошего тумака, чтобы не трепался зазря. Открылась калитка, нас впустили в обширный внутренний двор и мы зашагали по припорошенным снегом булыжникам к дверям, обрамленным фигурами двух атлантов. Почему-то выражения их каменных лиц всегда напоминали мне людей, только что узнавших о давно ожидаемой кончине богатого дядюшки и о том, что их забыли упомянуть в завещании.
Кажется, я перенимаю дурную привычку делла Мирандолы острить в самый напряженный и неподходящий момент. Кстати, где он - по-прежнему в Клементине или его куда-нибудь переселили?
- Вас-то мне и надо! - первым человеком, которого мы встретили в большом круглом зале первого этажа, как назло, оказался отец Алистер, и владевшее им настроение не предвещало мне ничего хорошего. - Извольте немедленно объяснить, что...
- Райан? - требовательный голос отче Лабрайда с галереи второго этажа. -Дугал, ты его все-таки отыскал? Отлично, поднимайтесь сюда! Отец Алистер, извините ради всего святого, но его высокопреподобие настоятельно потребовал, чтобы этого бездельника тут же привели к нему. Потерпите немного, и вы ему все выскажете!
Замечательно. Это и называется: "Из огня да в полымя".
КАНЦОНА ДЕСЯТАЯ
Истина где-то рядом
Двери в кабинет его апостолического преподобия Густава Мюллера захлопнулись за моей спиной с тем же обреченным лязгающим звуком, какой издают ворота склепа. Отче Густав восседал за столом, обложившись книжными томами и бумагами самого официального вида. Он даже не повернул головы в мою сторону. Я нерешительно топтался у входа, гадая, что меня ждет и поневоле принюхиваясь. Самая страшная из пыток - откуда-то долетал аромат свежемолотого и только что приготовленного арабского кофе. Душу бы продал за глоток...
- Подойдите же сюда, - буркнул герр Мюллер, по-прежнему не отрываясь от своих записей. Я сделал шаг, другой, узрел источник дразнящего аромата - крохотную жаровенку, стоящий на ней высокий, медно-блестящий ковшик-джезву, до краев полный черной густой жидкости, и поневоле сглотнул. - Вам что, нравится эта сарацинская гадость? Тогда поищите в шкафу, там завалялась пара чашек.
Ничего не соображая, я послушно слазал в буфет, отыскав серебряный поднос и требующиеся чашки, перенес это все на стол господина легата и осторожно присел на краешек стула напротив. Так я в опале или нет? Придется рискнуть и выяснить.
- Можно отправляться собирать вещички? - как можно развязнее поинтересовался я, не забывая прихлебывать горьковатый напиток. - Или для меня готова уютная камера в Далиборке? А может, мне предстоит совершить захватывающее путешествие в Саламанку - сидя в запертой карете и старательно перепиливая цепь на колодках?
Отец Густав отложил в сторону перо и воззрился на меня с видом великомученика, раздумывающего, не отказаться ли от идеи непротивления злу смирением и не проучить ли злобных недругов дрыном по голове?
- Где вы изволили пребывать? - хмуро осведомился мой патрон.
- У пани Домбровской, - нахально отозвался я. - Имею полное право, ибо не давал монашеских обетов и не принимал целибат. Как и многие братья Ордена Иезуитов...
- И вам удалось узнать там нечто, чего вы не знали доселе? - в тон мне ответил герр Мюллер. Я слегка оторопел. Господину легату полагалось исходить паром от злости, а он изволит мило пошучивать. Или это завуалированное любезностью предвестие ожидающих меня строжайших кар?
- Ла Гранж, Домбровска и прочие находятся в изрядных контрах с мэтром Джоном Ди, известным колдуном и алхимиком,- неожиданно для самого себя выпалил я. - Ученица магистра, Джейн Келли, тоже намеревается покинуть наставника и примкнуть к ним. А вообще вся эта клика состоит под высоким патронажем Филиппа Никса, чем Ди изрядно недоволен. Он полагает, что Никс использует своих подмастерьев в корыстных интересах и обучает их не тому, чему следует. Вдобавок есть бредовое предположение, что приснопамятный Орден Козла является плодом воображения мэтра Ла Гранжа и его приятелей. Это их, так сказать, досужее развлечение и игра ума... Можно еще кофе?
Его высокопреподобие рассеянно кивнул, поцокал языком и заявил, обращаясь больше к самому себе, чем ко мне:
- Скверно... Хотя, признаться, я ждал чего-то похожего. Орден вполне мог оказаться как дымовой завесой, так и реальностью... Ладно. Что вы можете поведать насчет этого?
Он наклонился, скрипнув выдвигаемым ящиком стола, и бросил поверх зеленого сукна мой печальной памяти отчет, написанный на оборотных листах судебных протоколов. Значит, он все-таки добрался по назначению.
- Почему вы не известили меня об этих фактах еще до начала разбирательства по делу Фортунати? - настойчиво вопросил отец Густав.
- Что бы это изменило? - ответил я вопросом на вопрос. - Только не говорите, что вы остановили бы процесс. Кроме того... кроме того, святой отец, я вам больше не могу верить до конца. Уж простите. Можете сколько угодно грозить немилостью Ордена Иисуса и лично вашей, мне, честно говоря, теперь плевать. Я выведал все, что смог, но мне запретили беседовать с вами на эту тему, убедительно доказав, что виновность или невиновность обвиняемых - понятие относительное, а престиж святейшей инквизиции и ее непогрешимость стоят превыше всего.
- Кто был столь убедителен, отец Алистер? - уточнил герр Мюллер. Пометил что-то в своих записях и глубокомысленно уставился в окно, за которым раскачивались черные безлистые ветви лип. Я помалкивал, запрещая себе надеяться на лучшее. Что-то изменилось вокруг. Что-то, не поддающееся словесному описанию, но улавливаемое несуществующим шестым чувством. Разгадка кружила поблизости, зазывно помахивая длинным лисьим хвостом, и отче Густав, похоже, не меньше моего хотел поймать ее за шкирку и затолкать в надежную клетку.
Мой любящий поболтать язык не выдержал первым:
- Зачем все это? Словно весь город участвует в заговоре против нас! Какого рожна кому-то - скорее всего, Мартиницу - понадобилось затевать эту дьявольскую свистопляску, втянув в нее столько действующих лиц? Чего он добивался? Убрать с глаз долой Мирандолу и Маласпину? Неужели они представляли для него какую-то угрозу? Кардинал - может быть, но посол Венеции? Каков подлинный смысл охоты на театр? Труппы синьора Фортунати - полагаю, он занял свое место в райском театре - более не существует, но почему по неведомым мне причинам это играет на руку кружку оккультистов, возглавляемому Никсом? Что здесь настоящее, что обман? Мы пляшем под чужую дудку, говорим с чужих слов и бредем совершенно не той дорогой. Истина лежит поблизости, но мы ее не замечаем!..
- Осуждение Маласпины изрядно пошатнуло бы авторитет католической церкви в Праге и в Чехии, - медленно проговорил отец Густав. - Сами понимаете. Назначенный Римом кардинал - и вдруг еретик... С другой стороны, если это дело от начала до конца состряпано и призвано служить отвлекающим маневром, то какую тайну оно скрывает? Кто засыпал нас потоком доносов и кляуз? И потом... Демон. Существо из чужого мира присутствует среди смертных...
Мы посмотрели друг на друга. С самого начала нашего знакомства я не без оснований полагал отца Густава Мюллера жестким и расчетливым мерзавцем, преспокойно оправдывающим все свои грязные дела благом церкви и неустанной борьбой с еретиками, но в Праге он наткнулся на кого-то еще более расчетливого, сумевшего использовать карающий меч инквизиции в своих целях. Герр Мюллер намеревался достойно отомстить, и, пока он не изменит своим намерениям, нам по пути.
- В ближайшее же время мне придется навестить Градчаны и побеседовать с господином наместником Ярославом Мартиницем, - холодно процедил наш Великий инквизитор. - Он, кстати, прислал мне вчера обширнейшую эпистолу с выражением своего неудовольствия тем, что расследование по делу Маласпины приостановлено. И отец Алистер, обуянный неожиданным приступом благочестивого рвения, его поддержал... Между прочим, вы не знаете, кто прикончил Краузера?
- А где Маласпина и Мирандола? - я решил показать, что тоже владею искусством перекидываться вопросами.
- Выше этажом, - преспокойно сообщил отец Густав. - Я распорядился перевезти их сюда. Один находится под присмотром лекарей, второй - стражников. Так что там с бедолагой Каспером?
- Он получил по заслугам, - я решил не вдаваться в подробности. - Попался людям, напомнившим Краузеру о его прошлых авантюрах. Тем, чьи друзья или близкие пострадали от его доносов. Значит, отец Алистер добивается продолжения следствия?
- Я бы сказал "упорно добивается", - в голосе папского легата послышалось легкое недоумение. - Насколько я знаю господина Мак-Даффа, он всегда сохранял умеренность, предпочитая отпустить виновного, нежели обвинить честного человека. В последние несколько дней он сам на себе не похож, особенно после того, как я заявил о своем намерении попытаться обелить имя Маласпины и восстановить его в должности... Это будет сделать довольно трудно, однако я напишу письмо Папе. Святейший понтифик пока что благоволит ко мне. Полагаю, я смогу убедить Павла Пятого и тот отдаст кардинальскую шапку сеньору Чезаре...
Моя подозрительность отчаянно затрезвонила во все колокола. От кого я слышу подобные речи? Не очередная ли ловушка для наивных простачков, полагающих, будто братьям святого Доминика ведомо раскаяние в совершенном? Где гарантия, что мне удастся выйти из этого кабинета или что за дверями меня не дожидаются бравые ребятки фон Цорна, не страдающие пагубной привычкой задавать лишние вопросы? Мне что, мало неприятностей?
В коридоре что-то грохнулось об пол и, судя по звуку, разлетелось вдребезги. От неожиданности я вскочил, вопросительно глянув на моего собеседника. Тот тоже выглядел не на шутку удивленным, если не прикидывался. Шум в коридоре повторился, теперь больше напоминая звук перетаскиваемого тяжелого предмета, и приблизившись к кабинету.
- Это что? - шепотом спросил я. Герр Мюллер озадаченно поднял бровь:
- Представления не имею.
Нечто тяжелое с размаху ударилось о дверь, послышалось странное шуршание, сопровождаемое не то всхлипами, не то бульканьем. Пожав плечами, я совершил очередной дурацкий поступок в своей жизни - аккуратно приоткрыл дверь, выглянул и охнул.
Свернувшись, точно спящее животное, на полу лежал человек, завернутый в черный плащ. Он, видимо, полз по коридору, оставляя за собой безжалостно скомканный ковер и цепочку размазанных кровавых пятен. Кровь? Раненый? Откуда? Почему головорезы герра Альбрехта не носятся по всем этажам в поисках злоумышленников? Собственно, кто это такой?
Отец Густав оказался быстрее меня - присел рядом с неизвестным и откинул в сторону полу плаща, закрывавшую лицо. Тут я вообще перестал что-либо соображать.