Перекур через двадцать минут быстро закончился, и артель, поплевав на мозолистые ладони и покряхтев еще раз насчет огромности предполагаемой ямины, принялась за работу и проработала целых пятнадцать минут.
– Чего встали? – грозно встрепенулся задремавший было под помостом Надысь. – Работать, работать!..
– Ага, работать, боярин! – жалобно проблеял мужичок с рыжей бородой.
– А сам-то ты пробовал тупым струментом работать, а? – поддержал его мужик в синей рубахе.
Капрал в своей жизни не работал тупым инструментом, равно как и острым, и гордился этим.
– Ну так наточите! – раздраженно фыркнул он.
– Эй, честной народ, слыхали – боярин велел струмент наточить! – громовым фальцетом крикнул синерубашечный.
– Шабашь работу! Айда точила искать! – авторитетно приказал Данила и, подавая личный пример, бросил лопату на землю.
– Айда! – мужики, как чрезвычайно степенные, но целеустремленные тараканы, побросав лопаты, потянулись в разные стороны.
– Эй, эй, эй!!!.. Стойте!!! Вы куда?!..
– Точила искать, – вежливо пояснил ему артельщик. – Лопата ить – струмент тонкий, ее чем попало точить – только портить.
– Ее точить – особые точила нужны, – авторитетно подняв к небу желтый от табака указательный палец, заявил жилистый.
– Или у тебя лопат – целая лавка? – ехидно поинтересовался рыжебородый.
– Н-нет… – растерянно признался Надысь. – А сколько вам времени надо, чтобы нужные точила найти?
– Н-ну… не так много…
– Хорошо.
– …не больше часа.
– ЧТО???!!!
– Так ить не каждое подойдет, – извиняясь, развел руками Данила. – Тут ить от металла зависит…
– И от зерна…
– И от закалки…
– И от отпуска…
– И от допуска…
– И от посадки…
– И от сортности…
– И от балльности…
У капрала голова пошла кругом.
– Ну, если так…
– Да, боярин. Только так. Что мы, врать, что ли, будем, – обиженно надулся артельщик.
– НУ ТАК ЧЕГО ВЫ ТОГДА СТОИТЕ???!!! Ищите свои точила БЫСТРО!!! И НЕ ПЕРЕПУТАЙТЕ!!!..
Мужиков как ветром сдуло.
Через два часа, повозив, пока не надоело, кто бруском, кто напильником, а кто наждачной шкуркой по своей лопате, с довольным видом резво принялись они за работу, радостно приговаривая, как славно им работается остро наточенным инструментом. Убаюканный их речитативом, капрал присел под помостом, навалился на опору и закрыл глаза.
Он еще не догадывался, что остро наточенным инструментом мужикам будет славно работаться еще ровно десять минут.
В начале одиннадцатой Данила, с сожалением прищелкнув языком, опустил лопату и позвал Надыся:
– Эй, боярин!
– Чего еще? – обуреваемый тревожными предчувствиями, подскочил капрал, пребольно ударившись спросонья о настил.
Предчувствия его не обманули.
– Грунт твердый пошел, – ткнул артельщик лопатой себе под ноги.
– И что?
– Лопата плохо входит.
– И что? – упорствовал в непонимании капрал.
– Дык… Это… Смазать бы надо…
– Лопату?… Смазать?…
– Обязательно, – озабоченно кивнул Данила.
– Без этого – никак! – поддержала его артель.
– Грунт, понимаешь, твердый…
– Глинистый…
– Каменистый…
– Ой, угробим струмент, боярин!..
– Угробим – как пить дать!..
– Винтом пойдет!
– Выбросишь!..
– Десять минут!!! – прорычал Надысь и яростно зыркнул на шарахнувшихся от него артельщиков.
– Полчаса, не меньше… – виновато пожимая плечами, попросил Данила.
– Пять минут!!!
– Так ить не идет струмент…
– Земля – как камень…
– Сам попробуй, боярин, покопай-ка!
– Так ить опять скоро точить придется…
– Сэкономишь минуту – потеряешь полдня!..
– СМАЗЫВАЙТЕ!!!
Через пятнадцать минут после начала работы смазанными лопатами мужики ушли на обед.
После обеда – на перекур, чтоб лопаты прогрелись.
Через двадцать минут после перекура – шлифовать черенки.
Через десять минут после шлифовки черенков – шкурить плечики лопат, чтоб ноги не соскальзывали от смазки.
После ошкуривания – снова на перекур, чтоб почва осела.
Через двадцать три с половиной минуты после перекура – менять расшатавшиеся гвозди.
Через пять минут…
Несчастному, запутанному капралу начало казаться, что ничего в мире более сложного, чем выкопать лопатой яму, нет, не было и вряд ли когда-нибудь еще будет придумано.
Через пять минут, без предупреждения, мягко ступая синими с серебряным шитьем яловыми сапожками по раскуроченной брусчатке, к нему подошел Чернослов.
– Это что? – раздалось над головой Надыся знакомое злобное шипение, чуть не отправившее его без пересадки из сна простого в сон вечный. – Что это, по-твоему, я спрашиваю?
– Так точно! Никак нет! Не могу знать! – оттарабанил капрал, вскакивая и раздирая на ходу измученные очи.
– Не могу знать? – сладким ядом сочился ему в уши шепот колдуна. – Не могу знать? А чем ты тогда тут занимаешься, а?
– Работы идут полным ходом!
– И это ты называешь "полным ходом"?!.. – шепот сорвался на визг. – Это ты называешь – "идут"?!..
– Так точно! Никак нет! Не могу…
– Идиот!!!.. Кретин!!!.. Дебил!!!..
Град ударов обрушился на застывшего по стойке "смирно" Надыся.
Мужики, привлеченные нежданным развлечением, прекратили работу и как бы невзначай всей артелью подтянулись к месту разбора полетов.
– Да ты у меня сам сейчас лопату в руки возьмешь, мерзавец! Пошел прочь! Ты разжалован!!!..
– Это вы, боярин, зря так, – степенно выступил вперед Данила. – Он за нами хорошо присматривал, всё работать заставлял, ни спуску не давал, ни роздыху.
– Эт верно, – подтвердил белобрысый парень. – Чистый зверь, ваш солдатик.
– Ох, суро-ов, – закивали мужики.
– Работать?! – Чернослов снова перешел на шипение, как испаряющий последнюю эмаль чайник. – Это вы называете – "работать"?!..
– Так ить тяжелые работы-то, боярин, – развел руками мужик в синей рубахе.
– А еще крепеж надо будет делать!
– Тоже ить не три минуты!
– И материал нонче дорогущий!
– За такую непосильную работы прибавить бы надо, хозяин, – с прозрачным, как слеза артельщика, намеком пошуршал пальцами о палец Данила.
– Ах, вот оно что?… – глаза колдуна склеились в две едва различимые щелочки. – Так выслушайте теперь меня. К лешему крепеж! Или к завтрашнему дню здесь будет яма, какую мне надо, или ваши могилы! ПОНЯТНО???!!!
Землекопы шарахнулись, но не отступили.
– Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! – протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.
– Осыпаться?… – по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: – Хм… Осыпаться… А что… Это даже забавно…
И снова повысил голос:
– Не вашего ума дело! Вы меня слышали?
– Слышали, боярин, – склонились мужики.
– Вы меня поняли? – угрожающе склонил он голову набок.
– Поняли, боярин…
– Приступайте, – удовлетворенно кивнул он. – Надысь, будешь ворон считать – шкуру спущу!
– Так точно!.. Никак нет! Не могу…
– Дурак… – презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.
Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.
– Ну, чего вылупились! – замахнулся он на них пикой. – Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..
– Ну, если вы вопрос ставите таким образом… – развели руками мужики. – Тогда, пожалуй, можно и начать работать.
К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.
Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:
– На сегодня хватит. Вылазьте.
– Сейчас, сейчас, боярин, – отозвался Данила. – Только земельку притопчем…
– …чтоб не слежалась…
– Ну, давайте…
Голова капрала скрылась из виду.
Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.
"Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать", – была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, – "А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет – еще выдадут".
– Ну, мужички, пошабашили – и по домам, – степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.
– И то дело…
И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал – докладывать Чернослову лично, как тот и велел.
Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.
– Яма практически готова, – странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. – Переводите пленных.
– Разрешить им закончить ужин или…
– Пусть поужинают, – отстраненно улыбаясь, разрешил колдун. – В последний раз.
– Мы что, их в этой яме?… – Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.
– Нет… Да… Не сразу… – похлопал его по руке Чернослов. – Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.
– Чтоб не сбежали? – уточнил лейтенант.
– Чтоб никто не провалился, – фыркнул маг.
Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт плана: "3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)".
Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, то сам бы рисковал закончить свои дни в каком-нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои-то веки мог делать что хотел и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?
К тому же погребение заживо – это так забавно…
Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно-серую баланду – то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели – как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже – под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.
Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна – с другой.
По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей. Выбор был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.
Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.
– А мы?… – закричал кто-то снизу. – А как же мы? А нам-то что тут делать?…
– Вы-то? – заржал лейтенант Ништяк. – Вы тут жить теперь будете.
– Зачем?!
– Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить и на вас смотреть, как на зверей.
– Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?…
– Зверинец, говорит, сюда приедет!..
– А мы тут шидим…
– Наглецы!..
– Сами звери!..
– Вы за это ответите!..
– Да как вы смеете, мужланы!..
– Вопите, вопите, – раздраженно плюнул в яму лейтенант. – Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.
– Вам это так просто с рук не сойдет!..
– Выпустите нас!!!..
– Мы требуем условий!..
– Условия тут царь Чернослов ставит.
– Условий проживания!!!..
Однако ответом их никто не удостоил. Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой. Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке и воцарилась нервная ломкая тишина.
– Ну, что, бояре и боярыни… Вот и всё… – проговорил наконец кто-то замогильным голосом. – Пришла наша смертушка, и даже могилку-то рыть не придется, земелькой сверху присыплють – и всё тебе тут…
– Тьфу, типун тебе на язык, боярин Порфирий!
– А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?
– Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели-то, а? Да я по сравнению с ними…
– Да ты на мою жену шибко-то не наговаривай!..
– Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас-то…
– Это я-то на себя глядеть должна…
– Любопытной Варваре…
– Ларишка, Ларишка, што они говорят, ашь?…
– Боярыне Варваре, говорят, нос оторвали!
– Это Антипкиной-то Варваре оторвали?!
– Нет, боярина Абросима жене!
– Ашь?… Какого боярина жена брошила?…
– Не бросила! А Абросима!!!
– Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь – то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку-то!
– Да что ли я на вас, бабушка, ору – я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!
– Я не глухая, Ларишка! Я прошто плохо шлышу!
– Зато болтаешь хорошо, матушка!
– А вы, боярин Никодим, на мою бабушку-то не кричите, на свою кричите!
– А ты, девка, мала еще мне указывать!..
– Зато наш род от самого Синеуса идет!
– А наш – от Трувора!
– Да кто такой ваш Трувор – конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!
– Ах, так!.. Ах, так!.. А ваш Синеус вообще…
– Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее.
– Так холодно же, на голой земле-то спать…
– И дождь, вон, пошел…
– Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно – у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя настоящая – Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется…
– А ты своим высоким родом в морду-то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой – конокрад!
– Ах, Боже мой, он карбонарий!..
– Мужлан!
– Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..
– От дармоеда слышу!
– От трудов праведных, что ли, ряху-то такую отрастил, а?…
– Пролетарий!..
– И фамилие его – Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..
– А, да ну вас всех! – лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. – По мне так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.
И он завернулся в соболью шубу и опустился на землю, раздвигая крутыми боками товарищей по несчастью.
– Надумаете ложиться – валитесь ко мне. В куче теплее. Привыкайте, благородные, – прогудел он из глубины шубы, поворочался, устраиваясь поудобнее, и затих.
Но ненадолго.
Не прошло и минуты, как он начал кряхтеть и ёрзать, а потом и откровенно возиться, бормоча что-то нечленораздельное.
– А всё-таки я не верю, чтобы граф Рассобачинский из углежогов вышел, маменька. Высокого он рода, хоть что тут пусть говорят, – громким шепотом пришла к неожиданному выводу самая младшая Конева-Тыгыдычная.
– Это почему, Наташа? – удивилась боярыня.
– А я историю такую читала, маменька. Одну девицу, чтобы проверить, принцесса ли она или простая герцогиня, положили спать на двенадцать перин, а на самый низ подложили горошину. И она ее почувствовала.
– А при чем тут наш граф, Наташа?
Девушка смутилась.
– Ну у меня же горошины не было, а мне интересно стало, правда ли он из простого народа вышел… По его лицу-то не скажешь… И по манерам… Ну и когда он ложиться стал, я туда, где он устраивался, карандаш и кинула…
– Карандаш?!.. Карандаш?!.. – возмущенно возопил граф, вынырнул из шубы и, яростно извиваясь, зашарил руками по земле. – Да там целая дубина! Меня ей все равно, что отходили! Все бока в синяках!..
– Вот видишь, я же говорила, настоящий! – обрадовано зашептала боярышня. – Вот и та принцесса тоже…
– Карандаш?!.. Карандаш?!.. По-вашему, это – карандаш?!
– Ай!!!..
– Ой!!!..
– Мамочки!!!..
По ногам рядом стоящих с глухим стуком прошлось нечто, вырванное из-под массивного тыла графа.
– Ты что, Рассобачинский, с ума там посходил?! – сердито прозвучало со всех сторон во тьме.
– Ты чего дерешься?!
– Это… не я… Это… было у меня… под спиной…
– Ну, что еще у тебя там было?
– Оглобля?
– Дубина?
– У меня… Это… это… Это лопата!!! – восторженным шепотом провозгласил не верящий своим пальцам Рассобачинский. – Клянусь жизнью – это лопата!!!
– Ну, не дорого же твоя клятва стоит… – кисло проворчал кто-то справа, но воодушевленный нежданной находкой Рассобачинский только отмахнулся:
– Не время киснуть, боярин Селиверст! Время действовать!
– Уже выспался?
– Да я дело тебе говорю! Этой лопатой мы пророем путь к свободе!
– Засыплем себе могилу, ты хочешь сказать? – мрачно уточнил боярин Никодим.
– Дяденька Никодим, а я вот историю одну читала, там один тоже граф из своей камеры подкоп сделал и сбежал! Десять лет рыл!
– Верно, Наташенька! – обрадовался граф неожиданной поддержке. – Мы сделаем подкоп!
– Ты чего, Рассобачинский, тоже книжек начитался? – снисходительно хохотнул боярин Никодим. – Сколько лет, говоришь, Наташа, тот чудак копал?
– Десять! – быстро подсказала за нее Арина, ее старшая сестра, обеспокоенная, что обсуждение великих дел проходит мимо нее.
– Ну-ну!
– Вот видишь, десять!
– Ларишка, Ларишка, што она говорит, ашь?…
– Она говорит, десять лет!!!
– Врет, плутовка! Какие дешять! Ей вше тридшать дашь!
– А вот и не тридцать, боярыня Серапея! – обиделась Арина. – А двадцать пять с половиною!
– Какая ражница! Вще равно в девках щидишь ить еще?