– За то, что больно рылами страшны! – отвечал Утреч. – А вот что: у них и девки такие же страшные?
– Ой и гнилая же тут нечисть! – Кречет поднимал голову, оглядывал вершины деревьев, будто ждал, что кто-то прыгнет на него сверху, и придерживал за пазухой своего чура. – И оберегов не напасешься!
Однажды так и вышло – с вершины дуба прямо на плечи Тополю спрыгнула голодная рысь. И напоролась на копье, которое кметь вез за спиной острием вверх. От сильного толчка Тополь полетел с коня, рысь с распоротым брюхом дико выла и рвала в воздухе когтями, заливая человека своей кровью. Выхватив нож, Тополь перерезал хищнице горло. После этого он долго ругался, отмывая кровь и грязь из разорванных внутренностей со своей одежды и волос. А личивины устроили вокруг мертвой рыси целую пляску со множеством непонятных обрядов, вырвали у нее сердце и печень и торжественно поднесли Тополю. Тот с брезгливостью отказался, и тогда личивины съели и то и другое прямо сырыми, распевая песни. Один из них, знавший несколько говорлинских слов, кое-как растолковал кметям, что это не рысь, а колдун племени Рысей, который хотел погубить их. А убить его – великий подвиг.
– Э, да ты витязь великий! – Утреч радостно похлопал Тополя по плечу, а тот скривился от боли и отпихнул друга. Когти рыси оставили заметные следы не только на одежде, но и на его собственной коже.
Содрав с "колдуна" шкуру, личивины поднесли-таки ее Тополю и в дальнейшем обращались с ним гораздо уважительнее.
Дней через десять путников разбудили далекие звуки охотничьих рогов. После лесной тишины эти свидетельства близости людей и радовали, и настораживали.
– Охота! – на разные лады радостно повторяли личивины. – Метса-Пала ведет Волков на охоту!
– Это по мне! – Утреч весело тряхнул кулаками. – Не все же зверье будет Тополю на голову падать, знай подбирай!
Кречет оглянулся на него и ничего не сказал. В душе он не переставал тревожиться: а что, если Метса-Пала вовсе не Огнеяр? После того, что случилось зимой под стенами Велишина, едва ли личивины примут в князья кого-то другого, но мало ли что?
Маленький отряд быстро ехал навстречу звукам охоты. Издалека стал доноситься протяжный волчий вой – так когда-то выла Стая, загоняя дичь.
– Славно поют! – уважительно протянул Утреч, прислушиваясь. – А я думал, я один такой на свете соловей!
Кречет прислушался тоже.
– Не прибедняйся, – сказал он через несколько мгновений. – Сожрать мне живую жабу, если это не настоящие волки!
Уши Похвиста беспокойно вздрагивали, но конь стоял неподвижно, как изваяние из серого камня. Выдержке жеребца могли бы позавидовать кони самого Перуна: всю жизнь он носил на спине всадника с запахом волка. Крепко сжимая повод, Огнеяр ждал. В трех шагах впереди осинник кончался, начиналась широкая поляна. Она звалась Ловчей Плешью – много лет личивинские князья именно сюда ездили на ловы. Но никогда еще, видит Светлый Хорс, не бывало такого лова, как сейчас. Сотня воинов с копьями и тяжелыми луками наготове ждали по всей широкой опушке, спрятавшись под ветвями, а сотня серых волков загоняла дичь со всего огромного леса. Серебряный Волк собирался вести свое племя в поход на Рысей – войску понадобится много вяленого мяса.
Многоголосый вой нарастал, стал слышен треск сучьев и шелест ветвей, задевающих за бегущие тела животных. Еще не видя ни одного, Огнеяр чутьем Князя Волков различал почти сотню лосей, косуль, оленей, кабанов… несколько росомах попало в облаву, вот уж кого он не звал! Учуяв насмерть перепуганную Старуху-Лесовуху, Огнеяр расхохотался, удивив стоявших вокруг воинов. Он и сам, без помощи Хорсова стада, мог бы приманить все эти лесные табуны, но он берег силу. Она ему понадобится в предстоящем походе, а за власть над волками личивины уважают его еще больше.
За прошедшие месяцы Огнеяр убедился, что они и в самом деле видят в нем священного волка-прародителя. Их убеждение было таким глубоким, а поклонение таким самозабвенным и искренним, что Огнеяра и самого порою брало сомнение – может, так оно и есть? Разве не мог Метса-Пала родиться заново и для этого избрать княгиню Добровзору? Но это было уже слишком – Огнеяр мотал головой, как норовистый конь, и гнал эти мысли прочь. Он и раньше не знал толком, кто он такой, новые сомнения ему были не нужны.
Треск и шорох приближался, усиливался, земля задрожала под ударами сотен копыт. Вот первая щетинистая туша вырвалась из чащи – огромный старый кабан с загнутыми пожелтевшими клыками. В тот же миг из-под ветвей опушки вылетела длинная стрела и вошла кабану точно в глаз – личивины отличались меткостью, а их большие тяжелые луки пробивали даже кольчугу хваленой орьевской работы.
Кабан рухнул там, где застиг его выстрел, а за ним на поляну сплошным валом уже катились бурые спины лосей, увенчанные рогами-лопатами, пятнистые олени, легкие косули, серые и пегие туры, согнанные волками с огромного пространства лесов. Отовсюду свистели стрелы, поражая животных на месте; тех, кто пытался снова скрыться в лесу, встречали копья.
Ловчья Плешь закипела, покрытая бьющимися в предсмертных судорогах животными, везде били копыта, колыхались рога. Рев и стоны повисли над поляной, ноздри Огнеяра дрожали, оглушенные потоками запахов дичи и свежей крови. Волк проснулся в нем, кровавая пелена застилала глаза. Соскочив с коня, Огнеяр с рогатиной выскочил на поляну.
Все перестали стрелять: на лов вышел сам князь. А из чащи вылетел огромный тур, буро-пегий бык с размахом рогов не меньше двух локтей. Оглушая поляну яростным ревом, он метался из стороны в сторону, ища путь к спасению, но везде его встречали блестящие наконечники копий.
И вдруг он увидел Огнеяра. Наклонив голову с огромными рогами, лесной бык кинулся на него. Со встречного ветра в ноздри ему бил запах волка, вечного врага, и бык взмахивал рогами над землей, норовя зацепить и бросить под копыта легкое серое тело.
Запах крови мутил разум Огнеяра, он ощущал себя не человеком, а волком, кровавый хмель застилал ему взор. Отбросив в сторону рогатину, он выхватил из-за пояса нож, подпустил тура совсем близко, а потом вдруг прыгнул и мигом оказался у него на спине, одной рукой вцепившись в длинный изогнутый рог, а второй сжимая нож. Лесной бык забился, пытаясь сбросить волка, но Огнеяр с силой вогнал длинный клинок ему в шею и сверху достал до гривной жилы. Оглушая поляну ревом, тур рухнул наземь, и Огнеяр успел отскочить, чтобы не оказаться придавленным. Личивины ликующе выли – охота князя была окончена со славой. Вся поляна была усеяна добычей, так что пройти по ней было бы трудно. А все это он, князь, Серебряный Волк!
Выскочив на поляну, личивины тут же завели хоровод, потрясая оружием, завертелся колдун, стуча в бубен, отгоняя злобных духов. Но это он делал только по обычаю – кто лучше отгонит духов, чем сам Метса-Пала? Личивины разрезали туши, вынимали печенку и сердце зверей, жадно поедали их, с набитыми ртами продолжая прославлять своего князя. В радостный час пришел он к племени Волков!
Огнеяр старался унять дыхание, стоя над поверженным туром. В такие мгновения он сам себе казался всемогущим, как настоящий бог, и это было совсем не плохо. Племя личивинов прославляло его как раз за то, за что родные дебричи боялись – за живое родство с миром зверей и власть над ним. Сейчас он был самим собой, и весь мир казался созданным для него. Эти туши лосей и оленей на мятой желтой листве… пятна крови на взрытой копытами земле… серые личины его племени, исполняющего торжествующую пляску удачной охоты… Это и есть его мир, других он сейчас не помнил.
Вдруг в общем гуле голосов ему послышался какой-то странный звук. Чей-то голос вступал в непонятное противоречие с общим хором, но Огнеяр не мог сообразить, в чем оно. Проведя рукой с засыхающей кровью тура по лицу, Огнеяр попытался вернуться в человеческий мир. Голос… Странно знакомый, откуда-то очень издалека, как будто из глубины собственного сердца, звал его на языке, которого здесь никто не знал, и называл по имени, которого он никому здесь не открывал.
– Огнеяр! Серебряный! Да пусти ты, леший!
В дальнем конце поляны возникло движение, какая-то возня, даже потасовка. Кто-то рвался на поляну из леса, а личивины не пускали – нельзя мешать вожаку, который творит заклинания над добычей. Взметнул ногами в воздухе один из ловцов, разлетелись в стороны, как листья, двое других, мелькнула знакомая золотистая голова… Огнеяр не поверил своим глазам.
– Огнеяр! Да Дивий же, Морок тебя раздери! – орал Утреч, пытаясь докричаться до своего княжича сквозь личивинский вой. – Ты меня узнаешь или нет? Или тебе теперь в ножки кланяться? Ты в боги сел здесь?
– Утреч… – едва выговорил Огнеяр, думая, что ему мерещится. – Утреч! – вдруг заорал он, сообразив, что это не сон. – Ты!
Разом забыв обо всем – об охоте и добыче, о своих новых званиях и о крови на руках, он перепрыгнул через пегого быка и стрелой бросился через поляну. Рядом с Утречем мелькнули еще два знакомых лица – Кречет с нахмуренными бровями и Тополь со свежей красной царапиной на щеке. Огнеяр и верил, и не верил такому счастью, ему будто вернули его самого, о котором он почти забыл, эти три лица были ему в этот миг дороже и желанней всего на свете – может быть, потому, что он уже не ждал когда-либо их увидеть. Это были лица из совсем другого мира, из жизни Огнеяра, который еще не был Серебряным Князем Волков и священным волком-прародителем.
Воя от радости, Огнеяр хотел обнять всех троих разом; три кметя навалились на него, обнимали, тормошили, били по плечам, кричали и бранились. До последнего мгновения, из-за деревьев наблюдая его схватку с туром, они не были уверены, а нужны ли они ему теперь.
Даже издалека они видели, что Огнеяр стал не тот. Его изменила не только длинная седая прядь в черных волосах, идущая от самого лба, которой не было раньше. Что-то совсем другое появилось в его лице – оно стало лицом то ли зверя, то ли бога, но уже не человека. Только Утреч ничего не желал видеть – и оказался прав. Кем бы ни стал Огнеяр – прежние друзья остались его друзьями.
Добыча была выпотрошена еще на поляне, внутренности и ноги каждой туши оставили в награду волкам-загонщикам, кудесник отправился с туеском меда к священному камню богини Айти-Кирви, Матери Лосей, а охотники с добычей вернулись домой. Женщины и дети, которым нельзя было быть вблизи места охоты, чтобы не навлечь на себя гнева звериных духов, радостно бежали навстречу, и скоро весь поселок Арва-Карха, служивший князю личивинов стольным городом, был заполнен дымом костров и запахом копченого и жареного мяса, сам воздух дышал сытостью и довольством.
Весь вечер и часть ночи личивины пировали, радуясь удачной охоте, наедаясь по привычке впрок, так что больше не лезло даже в самых жадных. Тополь, Утреч и Кречет дивились, разглядывая нынешнее жилище Огнеяра. Личивины жили в полуземлянках, где не клали печей, а разводили огонь прямо в углублении земляного пола, обложенного камнями. Княжеские хоромы тоже были похожи на огромную, шагов в тридцать длиной, избу, на локоть углубленную в землю, но высокую, покрытую дерном, украшенную волчьими черепами над входом и лосиными рогами на крыше. В земляном полу между столбами, подпирающими крышу, были вырыты три очажные ямы, вокруг которых и сидели прямо на полу, на охапках еловых лап, княжеские гости. Только для самого князя имелось деревянное сиденье, украшенное резными узорами из переплетенных тел небывалых животных.
В палате было людно, тесно, душно, шумно – личивины веселились вовсю. Дома они снимали личины, и три дебрича смогли наконец увидеть их лица – скуластые, почти безбородые, с узковатыми глазами и слабо очерченными бровями. Старик пел хвалебную песню князю Метса-Пала, женщины разносили напиток, сваренный из дикого меда и остро пахнущий можжевельником.
Утреч поначалу все оглядывался на женщин, но потом махнул рукой и занялся медом. Невысокие, смуглые личивинки показались ему не слишком красивыми и выглядели существами какой-то иной, не совсем человеческой породы. Темные волосы девушки носили распущенными, а женщины заплетали в причудливый узел, заколотый большой бронзовой или серебряной булавкой.
– Чего хмуришься – это еще самые красивые! – сказал Огнеяр Утречу, заметив его взгляды.
– Если это самые красивые, какие же тогда остальные? – ошарашенно пробормотал кметь. – Вот им бы и впору личины носить.
– Ладно, – непонятно сказал Огнеяр, махнул рукой кому-то и что-то повелительно крикнул по-личивински.
– А быстро же ты выучился по-ихнему! – с удивлением отметил Кречет. – Я за десять дней два слова уразумел. И те – Метса-Пала!
– Да я не учился! – Огнеяр махнул рукой. – Просто как пришел к ним – они говорят, а я понимаю.
– А тогда, под Велишином, понимал?
– Нет. – Огнеяр покачал головой, словно сам только что задумался над этим. – Эх, братцы мои, со мной с тех пор такое…
Он замолчал, не договорив, не зная, как рассказать своим названым братьям обо всем, что случилось с ним. Он был отчаянно рад их приходу, но именно благодаря ему понял, как сильно изменился сам. Теперь в нем был не один княжич Огнеяр, чуроборский оборотень, сын княгини Добровзоры и внук князя Гордеслава. Теперь в нем жил Князь Волков, существо совсем иного склада, и Огнеяр сам не всегда понимал его. Он часто ощущал, как огромна переполнявшая его сила, она плещется через край и убьет его самого, если он не даст ей выхода. А дав ей выход, он потом сам, опомнившись, боялся себя. Он ощущал в себе разом два непохожих существа, и ему делалось страшно. Он едва мог справиться с той силой, которая вошла в него в прыжке над Острым Лучом. В нем не было равновесия, и он не знал, как его обрести.
– Чего? – спросил Утреч, не дождавшись продолжения.
Но Огнеяр так же молча смотрел перед собой.
Из задней двери в палату вошла девушка, и Утреч радостно ахнул, забыв о тайнах Огнеяра. Это была говорлинка – лет семнадцати, стройная, с длинной рыжеватой косой, милым аккуратным носиком и серо-желтоватыми глазами, едва заметно раскосыми.
– Это откуда? – радостно спросил Утреч.
– В подарок привезли! – Стряхнув задумчивость, Огнеяр насмешливо фыркнул. – Я ее Лисичкой зову.
Когда он пришел к личивинам и объявил, что отныне будет ими править, прежний вожак Кархас на радостях предложил ему выбрать себе любых из его шести жен. Огнеяр выбрал двух попригляднее, – а то уважать не будут. После удачного похода на Медведей ему торжественно вручили пять самых красивых пленниц. Но священный вожак Метса-Пала уделял им немного внимания и скучал. Решив, что их женщины ему не нравятся, преданные воины отправились на Турью и украли из ближайшего говорлинского рода молодую девушку, надеясь порадовать своего князя привычным говорлинским лицом. Огнеяр и правда был рад. Девушка была так отчаянно напугана похищением, личивинами и его собственным горящим взглядом – все ближние роды уже были наслышаны про нового личивинского князя, оборотня с волчьей головой, – что Огнеяр был тронут слезами на глазах говорлинки.
Вид ее лица и порадовал его, и причинил боль напоминанием о Милаве. Он старался забыть ее, но не мог, каждое женское лицо напоминало ему о ней. Он не сделал Лисичку своей женой, но оставил у себя и был доволен, что есть с кем поговорить на родном языке. Постепенно она перестала его бояться и даже стала в глубине души жалеть – сама не зная почему. Казалось бы, чего ему не хватает, князю, почти богу? Но женским чутьем Лисичка угадывала, что он хранит в сердце какое-то несчастье, и ни она, ни все красавицы мира не могут его утешить.
Лисичка прислуживала им за едой, отводя глаза от настойчивых взглядов Утреча и не отвечая на его расспросы, хотя ей самой было очень любопытно, откуда здесь взялись три дебрича.
– Так ты теперь на Рысей собрался? – тем временем спрашивал Тополь.
– Собрался, – ответил Огнеяр, оглядывая свое веселящееся воинство. – Они, Волки мои, совсем не плохие ребята оказались. Честные – у них ложь вроде помешательства считается. Потому и всех говорлинов каженниками считают – что больно легко врут. И смелые. С такими воевать можно.
– А с Неизмиром-батюшкой повоевать не хочешь? – спросил Кречет.
Огнеяр вскинул на него глаза, в них ярко блеснула красная искра. Ему и самому не давала покоя мысль об оставленном Чуроборе.
– Он ведь знает, что ты здесь, – продолжал Тополь. – Купцы рассказали. Как по-твоему – что он теперь задумает? Ты же теперь вроде бога – все знаешь.
– Эх, зря мы так быстро из Чуробора сорвались! – с досадой сказал Кречет. – Я и раньше уж подумал. Хоть бы узнали сперва…
– Да он ведь не с нами стал бы совет держать, – успокоил его Тополь. – А как мы узнали бы – поздно бы было. Ты-то что скажешь, личивинский бог?
Огнеяр пропустил насмешку мимо ушей.
– А где-то ведь и главный мой враг ходит, – задумчиво проговорил он чуть погодя.
– Какой враг? Уж куда лучше Неизмира?
– Да нет! Помните, мне от рождения было предсказано подраться с кем-то. Так я теперь знаю с кем.
– Да ну?
Все три кметя придвинулись к нему, даже Утреч оставил в покое Лисичку. Предсказание Огнеяру с самого детства занимало их умы, и им очень хотелось узнать наконец эту тайну.
– Ходит где-то по земле сын Перуна, – заговорил Огнеяр. – Тоже оборотень. Вот для битвы с ним я и послан. Для того мне отец и дал стать Князем Волков – чтобы сильнее был. Да только кто знает – я ли его убью, он ли меня? И где его искать?
– Искать его вовсе и не надо! – первым решил Кречет. – Судьба придет – за печкой найдет.
– Так это не Неизмир? – спросил Утреч.
– Я всегда знал, что не он. Какой из него сын Перуна?
– А вот он не знает. Знал бы…
– Да чего говорить! – Огнеяр махнул рукой. – Кабы все судьбу знали – не то бы было.
– Так и что теперь? – Тополь посмотрел в глаза Огнеяру. – Нашел ты себе племя, и в князи, и в боги сел, почитают тебя, девок натащили, воевать вон собрался. Всю жизнь в личивинах останешься?
Огнеяр помолчал. За прошедшие месяцы он старался сам себя не спрашивать об этом, не думать о будущем – слишком живо было в памяти ранящее прошлое. Но теперь, когда об этом спрашивали названые братья, он не мог уклоняться от этих вопросов. Все-таки он стал князем, почти против воли, но стал. Он был богом для своего нового лесного племени, но ему приходилось заниматься всеми теми досадными делами, что обременяют каждого князя-человека: судить, мирить, карать, собирать дань и раздавать указы. Ни один Сильный Зверь никогда еще таким не занимался – да и не смог бы. Для этого нужен человеческий ум и человеческая душа. Огнеяр осознал княжеский долг и принял княжеские обязанности. Это было нелегко, но совесть его перед личивинами была чиста.
А перед предками-Славояричами? Не этого они от него ждут. Голоса их, умолкшие было в его душе за все эти месяцы, снова заговорили, разбуженные дебрической речью трех побратимов, и мысли об оставленном Неизмиру и Светелу Чуроборе кололи и тревожили Огнеяра.