Он снова посмотрел на сверток, который держал в руках. Неужели Евтропии суждено остаться единственной моей законной наследницей? - снова и снова спрашивал он себя. Она продолжала глядеть на него, сквозь него, за него, куда-то вдаль, пытаясь освоиться в окружающем ее отныне новом, очень странном мире. В настоящий момент этим миром для нее был Маниакис.
* * *
У Курикия был вид человека, терзаемого самыми дурными предчувствиями.
- Я не кудесник, величайший, - сказал он. - Я не умею с помощью заклинаний извлекать золото оттуда, где его нет.
- Я тебя прекрасно понимаю, высокочтимый Курикий, - ответил тестю Маниакис. - Но без золота империя недолго протянет. Скоро наступит момент, когда я не смогу заплатить своим воинам. Ведь наши расчеты говорят именно об этом, не так ли? А если я не смогу им заплатить, они либо взбунтуются, что будет для империи серьезным ударом, либо разойдутся по домам, что ничуть не лучше. Как ты думаешь, сколько серьезных потрясений сможет еще выдержать Видессия?
Он не ждал от казначея точного ответа, но оба прекрасно понимали, что число таких ударов не может быть слишком велико.
- Повысив сборы с торговцев в столице и других городах, можно получить некоторое количество золота, - нервно облизнул губы Курикий.
- Да, но его будет явно недостаточно, - ответил Маниакис. - Во-первых, в империи не так много торговцев, чтобы повышение налогов на них могло возместить то, что мы потеряли на крестьянах, ибо крестьяне составляют девять десятых, если не девятнадцать двадцатых всего нашего народа. А во-вторых, из-за непрестанных вражеских нападений торговля также пришла в упадок, подобно тому, как тонет корабль, попавший в объятия бури. Мы можем что-то получить с торговцев, верно. Но совсем немного.
- Ты абсолютно прав, величайший, - с похоронным видом согласился главный казначей. - Ты абсолютно верно указал причину, по которой казна империи находится в плачевном состоянии.
- Указать, почему это произошло, нетрудно. Гораздо труднее придумать, как исправить положение. - В голосе Маниакиса неожиданно прозвучали просительные нотки. - Высокочтимый Курикий, дражайший тесть мой, подскажи, пожалуйста, где я мог бы раздобыть еще золота? В таких вопросах ты - непревзойденный знаток. Ведь если ты не сможешь ничего придумать, как могу это сделать я?
- Есть один способ растянуть то количество золота, которое уже находится в нашем распоряжении, - пробормотал главный казначей, после чего утопил свой взгляд на дне стоявшего перед ним кубка с вином и замолчал.
- Так говори же! - воскликнул Маниакис. - Продолжай! Как я могу вынести свое суждение о способе, который ты так и не назвал!
- Хорошо, сейчас. - Курикий выглядел как человек, собиравшийся с духом, чтобы выговорить нечто крайне непристойное. - Если мы заменим часть золота в каждой новой монете серебром или медью, то сможем отчеканить больше монет из того золота, которое имеем.
Маниакис изумленно воззрился на своего тестя.
- Сколько лет прошло с тех пор, как кто-либо из Автократоров последний раз чеканил неполноценную монету? - спросил он.
- Около трехсот, величайший, - с несчастным видом ответил казначей. - Может быть, чуть больше. Автократору Гордианию пришлось пойти на такую крайнюю меру, чтобы восстановить Амфитеатр после сильного землетрясения.
- И ты предлагаешь мне сделать то же самое?!
- Ничего я не предлагаю. У меня и в мыслях не было предлагать такое! - с негодованием в голосе произнес Курикий. - Просто ты спросил меня, можно ли растянуть те небольшие запасы, которые у нас остались. А это единственный способ!
Маниакис задумчиво пожевал нижнюю губу. Золотые монеты, отчеканенные в Видессии, имели хождение по всему миру именно благодаря своей традиционной полновесности. И все же…
- Сколько другого металла мы можем добавить в сплав, не вызывая слишком большого шума? - спросил он своего тестя.
- Одну десятую часть, величайший, - ответил тот.
- Пусть будет одна десятая, - решился Маниакис. - Но только до тех пор, пока мы не выпутаемся из нынешних бед, слышишь? Как только появится малейшая возможность, мы вновь начнем чеканить монету из чистого золота! Ясно?
Главный казначей поспешно кивнул.
Маниакис чувствовал себя так, словно искупался в навозной жиже. Но если он не сумеет добыть золота сейчас, в дальнейшем оно ему уже не понадобится.
- Но при той нехватке средств, которую мы испытываем теперь, даже одна десятая не спасает положения, - пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе. - Недостаточно растянуть то, что мы уже имеем. Необходимо найти какой-то новый источник поступлений. А я просто не представляю себе, где его искать.
- Величайший! - Курикий деликатно кашлянул в кулак. - Мне известно место, где имеется в достатке и золото, и серебро, из которых можно начеканить столько монеты, сколько необходимо.
- О да, без сомнения! - ядовито откликнулся Маниакис. - А вокруг этого места на улицах во множестве лежат жареные поросята, ожидающие того, кто наконец соблаговолит их съесть. Неужели ты думаешь, что если бы в Видессии было такое место, то я бы уже давным-давно не наложил на него руку?
- Все зависит от того, сумел ли ты разглядеть это золото и серебро, - Курикий нервно дернул головой. - Нет, я не правильно выразился. Не разглядеть их невозможно, поскольку ты видишь их каждый день. Скажем так, отдаешь ли ты себе отчет, что именно предстает перед твоими глазами?
- Прошу тебя, высокочтимый Курикий! - взмолился Маниакис. - Не надо говорить загадками. Сейчас у меня нет ни времени, ни сил их разгадывать. Если ты знаешь, где можно взять золото, скажи мне, и я возьму. Если же ты просто хочешь продемонстрировать остроту своего ума… тогда благодари Господа нашего, что я женился на твоей дочери. Хотя при нынешнем состоянии империи даже это может не спасти тебя. Говори же наконец! Если, конечно, у тебя есть что сказать.
Глядя на Курикия, можно было предположить, что он предпочел бы вовсе не затрагивать подобную тему. Он подошел к дверям, выглянул в коридор и посмотрел в обе стороны, чтобы убедиться в отсутствии поблизости слуг. Никого не было видно; тем не менее, вернувшись назад, главный казначей понизил голос до хриплого шепота.
- Величайший, если золото и серебро нужны империи позарез, то в храмах хранится огромное количество изделий из этих металлов! - Едва выговорив эти слова, Курикий вновь метнулся к дверям, чтобы убедиться, что никто не подслушивает их разговор.
Маниакис и не подумал осудить чрезмерную пугливость тестя.
- Грабить монастыри и храмы?! - воскликнул он тоже шепотом. - Да Агатий взревет, словно бык, которого только что заклеймили. А следом за ним поднимут вой настоятели монастырей и прелаты по всей империи! Побойся Фоса, высокочтимый Курикий! Подобный шаг может привести к новой вспышке гражданской войны, перед которой побледнеет даже то, что творят ныне кубраты и макуранцы!
- Разве я говорил, что золото будет легко взять, величайший? - напомнил казначей. - Я только пообещал сказать, где оно есть. И оно там есть!
Главный казначей был прав. При изготовлении украшений Высокого храма и громадного алтаря, за которым отправлял службу патриарх, были использованы огромные количества драгоценных металлов. В остальных храмах Видессии, хотя и сильно уступавших в этом отношении главной святыне столицы, также хранилось немало сокровищ.
Маниакис с сожалением покачал головой:
- Ах, высокочтимый Курикий. Это жестоко. Едва заронив в меня надежду, ты сам ее тут же разбил вдребезги. Ты прав в одном: в указанном тобой месте золота несметно. Прав и в другом: я никогда не задумывался о подобном источнике средств. Но вряд ли мне удастся завладеть хотя бы частью этих сокровищ, если я хочу удержаться на троне.
- В таких вопросах судьей можешь быть только ты один, величайший! - Главный казначей согнулся в глубоком поклоне.
- Это невозможно, - сказал Маниакис, но тут же поправил себя:
- Мне кажется, такое вряд ли возможно.
Он мог отдавать распоряжения высшим церковным сановникам. До тех пор, разумеется, пока его не уличат в какой-либо ереси. Он мог даже сместить старого экуменического патриарха и заставить синод выбрать нового - из трех кандидатов, предложенных им самим. Но изъять золото из храмов и монастырей? Наверно, многие Автократоры мечтали об этом, но за всю историю империи ни один из них, в том числе кровавый Генесий, не осмелился предпринять подобную попытку. Поистине лишь доведенный до полного отчаяния человек мог всерьез обдумывать такую возможность.
Наконец-то Маниакис смог оценить всю глубину охватившего его отчаяния - мысль, зароненная главным казначеем, прочно обосновалась в его сознании.
* * *
Обняв Маниакиса за плечи, Нифона прижалась к нему с какой-то робкой страстностью. С тех пор как родилась Евтропия, они впервые возлегли на супружеское ложе. Маниакис старался быть как можно нежнее со своей женой. В последний момент он, памятуя о словах Зоиль, позаботился о том, чтобы его семя не попало туда, куда было предназначено природой.
Нифона изумленно посмотрела на мужа. В императорской опочивальне горела единственная тусклая лампа, но даже такого света Маниакису хватило, чтобы разглядеть упрек на лице жены.
- Зачем ты так поступил? - требовательно спросила она. - Разве империи больше не нужен наследник?
Никогда прежде Маниакис не слышал, чтобы Нифона говорила так резко; еще больше его удивило то, что жена продолжала сжимать его своими бедрами.
- Повитуха предупредила меня, что вторые роды грозят тебе смертью, - честно ответил он.
- Пусть она провалится в ледяную преисподнюю, - сказала Нифона. - Откуда ей знать?
- Твои первые роды послужили достаточным предостережением.
Но Нифона, казалось, не слышала его слов. С того самого момента, как Агатий обвенчал их, она была Маниакису удивительно скромной и покорной женой. Даже слишком. Но теперь, словно задавшись целью доказать ему, как сильно он ошибался на ее счет, Нифона твердо продолжила:
- Не говоря уже обо всем остальном, мой сын, если он родится, когда-нибудь унаследует трон Видессии. Или ты решил обманным путем лишить мою семью места, принадлежащего ей по праву?
До сих пор Маниакис не рассматривал ситуацию с подобной точки зрения. У него самого имелось множество родственников, которые могли бы унаследовать трон империи. Разумеется, он предпочел бы, чтобы его наследником стал законный сын, но если даже у него не будет прямого наследника, роду Маниакисов ничто не угрожало. Родственники Нифоны находились в совершенно другом положении: если алые сапоги достанутся племяннику, двоюродному или даже родному брату Автократора, семья Нифоны навсегда утратит свое нынешнее место под солнцем, без малейшей надежды когда-либо его возвратить.
- Муж мой! - продолжила между тем Нифона. - Величайший! Появление на свет наследника есть прямая обязанность - моя и твоя. - Она откинулась на подушки, чтобы быстрее восстановить силы, явно намереваясь немедленно приступить к зачатию упомянутого наследника.
- Полегче на поворотах, - попросил Маниакис, взяв жену за руку. - Я уже не тот, каким был десять лет назад, и не могу так быстро воспрянуть. Но даже если бы мог, цена появления на свет мальчика, как я тебе только что сказал, может оказаться чрезмерной. Я не могу позволить себе так рисковать.
- А разве рискуешь ты? - спросила Нифона. - По-моему, в этом деле весь риск на мне. Жизнь - вообще рискованная вещь. И для женщин, и для мужчин. Мужчины уходят на войну, а женщины рожают. Если мужчины выигрывают, они остаются в живых, и только. Если выигрывает женщина, то с ложа для родов, на которое она возлегла одна, поднимаются двое. И ты не должен отказывать мне в праве на такой риск.
Маниакис открыл было рот, но тут же закрыл его снова. Вздумай он, к примеру, помешать Парсманию принять участие в сражении с макуранцами только из опасения за жизнь брата, тот затаил бы против него обиду на всю жизнь. До сих пор ему казалось, что женщины защищены от необходимости рисковать собой. Ну а если они не желают, чтобы их защищали? О такой возможности Маниакис задумался впервые.
Ведь он всего лишь пытался оградить жену от смертельной опасности. Казалось бы, она должна быть ему благодарна. Поскольку никакой благодарности она, по-видимому, не испытывала, Маниакис решил подойти к делу иначе. Напустив на себя самый повелительный вид, он властно изрек:
- Я твой муж. И я - Автократор Видессии. А потому я волен распоряжаться тем, как мы с тобой должны поступать и как не должны!
Сперва ему показалось, что уловка сработала. Полученное Нифоной воспитание сделало ее крайне консервативной даже по сравнению с весьма консервативными привычками остальных членов семьи Курикия. Обычно она повиновалась желаниям мужа почти так же безропотно, как жена какого-нибудь благородного макуранца, проводившая всю свою жизнь взаперти на женской половине в крепости своего повелителя.
Обычно повиновалась. Но не на сей раз. В тусклом свете единственного светильника он не мог понять выражения ее лица. Но вот она приподнялась и взяла в руки его увядшее копье. Так откровенно она поступала впервые.
- Эта вещь, - сказала Нифона, мягко поглаживая обсуждаемый предмет, - главное, что делает тебя моим мужем. И если ты намерен отказать мне в ее надлежащем использовании, разве у меня нет оснований считать наш брак отныне расторгнутым?
Видессийские воины рассматривали отступление как неотъемлемую часть военного искусства. Пришла пора отступать, подумал Маниакис. Тем более что его копье, повинуясь горячим пальцам жены, быстро обрело твердость и упругость. Обняв Нифону, он поцеловал ее губы, потом соски грудей, а затем покрыл поцелуями все ее тело. После чего перевернулся на спину, не столько из-за того, что так было легче ему, сколько оберегая здоровье своей жены, совсем недавно перенесшей тяжелые роды. Нифона осторожно легла сверху, а потом, устроив все как надо, приподнялась и села.
- Ты выиграла, - произнес Маниакис прерывающимся шепотом.
- Нет, - так же шепотом ответила она, приподнимаясь и опускаясь все быстрее и быстрее, - мы выиграли. Мы оба.
* * *
Маниакис недоуменно взирал на запыхавшегося вестника, прибежавшего к нему с докладом с крепостной стены.
- Так что там стряслось? - переспросил он и поковырял в ухе. - Боюсь, я не совсем правильно расслышал.
- Ты расслышал верно, величайший, - ответил вестник. - У стен Видесса находится шайка кубратов, как раз на расстоянии полета дротика. Парень, который, судя по всему, у них за командира, - я не смог запомнить его имени - говорит по-нашему, но так коверкает слова, что понять его непросто; он сказал…
- Быть может, он назвался Маундиохом? - перебил гонца Маниакис.
- В точности так, величайший, - удивленно ответил тот. - Разве ты его знаешь?
- Я его знаю, - мрачно сказал Маниакис. - Хорошо. Впустите его в ворота. Окружите его людей вооруженной стражей. Ни в коем случае не позволяйте ему свободно передвигаться по городу. Я встречусь с ним, только с ним одним, в Высшей Судебной палате примерно через два часа. Держите его отдельно от его людей, с которыми вам надлежит обращаться вежливо до тех пор, пока от меня не поступит иных распоряжений. Все ясно?
- Не будешь ли ты так добр повторить свой приказ, величайший? - попросил гонец.
Маниакис повторил, добившись, чтобы вестник смог воспроизвести его указания слово в слово. Удовлетворенно кивнув, он отправил гонца обратно, после чего вызвал Камеаса.
Двумя часами позже он уже восседал на троне в императорском одеянии, едва ли не более великолепном, чем утраченное им в результате предательства Этзилия. Между колоннами, по обе стороны от прохода, по которому предстояло проследовать Маундиоху, расположились поспешно созванные сановники.
В Судебной палате царила абсолютная тишина, нарушаемая только звуком шагов Маундиоха, пока тот приближался к трону. На предписанном расстоянии кубрат распростерся на полу перед Автократором Видессии. Послышался скрип механизма: находившиеся за стеной слуги приподняли трон на несколько футов. Когда Маундиох начал подниматься с пола, Маниакис неожиданно рявкнул:
- Я еще не дал тебе разрешения встать!
Маундиох снова распростерся на холодном мраморе пола, повернув голову так, чтобы видеть Автократора. Глаза посла сверкали; похоже, парящий в воздухе трон не произвел на него особого впечатления.
- Если ты причинишь мне какой-либо вред, величайший, - сказал он, - грандиознейший Этзилий поставит всю твою империю на уши.
- Разве он может сделать нечто более ужасное, чем то, что уже сделал? - презрительно осведомился Маниакис.
- Гораздо более ужасное, величайший! Он учинит на твоих землях такую резню, что само небо содрогнется! - ответствовал посол.
- Поднимись! - грозно приказал Маниакис. Маундиох встал с весьма самодовольным видом. Но когда он разглядел выражение лица Автократора, его самоуверенность заметно поувяла.
- Передай своему господину, Этзилию мошеннику, Этзилию разбойнику, Этзилию предателю, следующее, - прогремел Маниакис. - Если он вздумает продолжать свои набеги, я сниму все мои силы, ныне защищающие западные провинции, и покончу с твоим мерзким каганом раз и навсегда, после чего вновь возобновлю войну с Макураном.
- Ты блефуешь! - вскричал Маундиох, позабыв надлежащим образом титуловать Автократора.
- Ничуть, - отрезал Маниакис. - Царь Царей при всем своем желании не может причинить мне на западе больше зла, чем причиняет на севере Этзилий. Кроме того, если я разгромлю Этзилия, он уже не сможет собрать новые силы, чего нельзя сказать о Сабраце.
- Ты пожалеешь о своих словах! - воскликнул Маундиох. Впрочем, в его голосе слышалось скорее смятение, нежели угроза. - Но я прибыл сюда не для того, чтобы обмениваться оскорблениями, - быстро добавил он, - а чтобы изложить тебе милостивое предложение грандиознейшего кагана. Ты даешь ему золото, а он уводит свои войска и не тревожит более твои города.
- В самом деле? - невесело рассмеялся Маниакис. - Но он уже однажды поклялся мне в этом, а что в результате? Может быть, наиграндиознейший каган вновь желает пригласить меня в Имброс?
- Ну что ты, величайший! - Хотя Маундиох и был варваром, все же он явно смутился.
- Оставим пустые разговоры. - Маниакис скрестил руки на груди и пристально посмотрел сверху вниз на посла кубратов: