Но порой Ратарю надоедало притворяться. Опасная эта причуда сходила ему с рук - до сих пор.
- За мной, - отрывисто скомандовал он и подхватил Меровека под локоть, чтобы адъютант не вздумал вырваться. Как только они зашли в личный кабинет маршала, Ратарь захлопнул за собой дверь и опустил засов.
- Милостивый государь? - недоуменно повторил Меровек.
- Вам никогда не приходило в голову, майор, что близость ко мне может обойтись вам дорого? - поинтересовался Ратарь и с мрачным удовлетворением увидал, как смуглый майор тускло багровеет. - Еще как может, но беспокоиться из-за этого уже поздновато, не скажете?
Ничего подобного Меровек не сказал. Он вообще промолчал - только стоял, точно статуя, и глаза его не выражали совершенно ничего.
"Да, - мелькнуло в голове у Ратаря, - идеальный лакей".
Молчание - хороший способ продвинуться по службе. Если молчишь, трудно подумать, что ты не согласен с начальством. При дворе конунга Свеммеля молчание было ключом к выживанию - в той мере, в какой при котбусском дворе что-то вообще могло обеспечить долгую жизнь. Однако Ратарь, невзирая на выдающуюся свою флегматичность, осмеливался в лицо указывать конунгу на ошибки. И теперь он не собирался молчать.
- Вы знаете, в чем согрешил я в глазах конунга? - осведомился он, махнув рукой в сторону прибитой к стене над столом карты.
- Да, господин мой маршал, вы ошиблись. - В устах Меровека это была ошеломительная искренность. Облизнув губы, маршальский адъютант добавил: - Хуже того, сударь, вы ошиблись дважды.
Немногие выживали, совершив хотя бы одну ошибку под взором конунга Свеммеля. И Ратарь это знал. Трудно было стать придворным в Котбусе, не усвоив самых простых вещей.
- И в чем я, по-вашему, ошибся, майор? - поинтересовался он не вполне риторически.
И снова Меровек ответил прямо:
- Вы недооценили Альгарве. Дважды недооценили.
- Верно. - Ратарь указал на карту, где свежая штриховка указывала, что Валмиера недавно захвачена Альгарве. - Его величество желал обрушиться на короля Мезенцио, покуда рыжики заняты на юго-востоке, но те разгромили Валмиеру быстрей, чем я полагал возможным - прежде, чем мы были готовы. И я посоветовал выждать, пока силы врага не будут втянуты в войну с Елгавой. - Он указал на еще более свежую штриховку, обозначавшую захваченные Альгарве земли Елгавы. - Теперь они разгромили войско короля Доналиту скорей, чем я полагал возможным. И его величество в гневе на меня за то, что я удержал его руку - удержал руку Ункерланта.
- Именно так, государь мой маршал, - ответил Меровек. - Вы сами превосходно выразили претензии его величества.
- Вот-вот. - Ратарь кивнул. - Подумайте вот о чем, майор: если у Альгарве хватило сил захватить Валмиеру быстрей, чем считалось возможным, если у Альгарве хватило сил обойтись тем же способом с Елгавой, невзирая на разделяющий их горный хребет - если у Альгарве достало сил совершить подобное, майор, что случилось бы с нами, вздумай мы вправду напасть на державу короля Мезенцио?
Физиономия Меровека потеряла всякое выражение, но теперь Ратарь мог проникнуть взглядом за гладкий фасад. Под привычной маской адъютант лихорадочно размышлял над услышанным.
- Возможно, государь мой, - промолвил Меровек осторожно, - что альгарвейцы были бы слишком увлечены восточной кампанией, чтобы устоять перед нами.
- Да, - согласился Ратарь. - Возможно. Вы взялись бы поставить на это судьбу державы?
- Это решать не мне, - ответил майор. - Это решать конунгу.
- Именно. Он принял решение и злится, что принял его, и злится на меня, что я не позволил ему ввязаться прежде срока в войну, исход которой неопределен, - проговорил Ратарь. - Если я паду, то смогу утешать себя мыслью, что моя гибель предотвратила гибель державы.
- Да, милостивый государь, - пробормотал Меровек.
Судя по тону, собственная участь волновала майора куда сильней судеб Ункерланта. В этом он не отличался от большинства людей.
- Я еще не пал, - напомнил Ратарь. - Его величество мог распорядиться казнить меня перед своим троном. Уже бывало, что там проливалась кровь, когда конунг изволил гневаться на бывших любимцев. Я еще жив. Я еще командую.
- Все это верно, милостивый государь, - отозвался Меровек с очередным поклоном. Это был безопасный ответ - безопасный и ни к чему не обязывающий. - Пусть судьбы позволят вам командовать мною еще долго. - Это было уже теплее, но незначительно - благосостояние, да и жизнь Меровека находились в прямой зависимости от высоты положения Ратаря.
- И, покамест я командую, я повинуюсь конунгу, даже если его величество изволит не замечать этого, - промолвил Ратарь. - Я никогда не говорил, что мы не можем воевать с Альгарве. - "Даже при том, что именно так я считаю, - не говорил." - Мой долг не в этом. Мой долг - обеспечить победу, когда война начнется. - "Если я смогу. Если конунг Свеммель мне позволит."
Меровек кивнул.
- Единственный, кто мог бы не согласиться с вами, государь, - это его величество.
Адъютант примолк, давая начальнику время подумать над своими словами. Ратарь поджал губы. К несчастью, Меровек был прав. Если Свеммель сочтет, что Ратарю более подобает иное положение - например, на коленях перед плахой, - возобладает монаршая точка зрения.
- Можете идти, - кисло пробурчал маршал.
Адъютант раскланялся и вышел.
Ратарь вновь обернулся к карте. Карты были просты, прямодушны, осмысленны. Эта конкретная карта говорила - едва не кричала, - что с приходом весны у Ратаря (или того, кто займет пост маршала Ункерланта к этому времени) больше не останется поводов откладывать нападение на Альгарве. Ратарь предполагал, что командовать будет он - хотя бы из тех соображений, что вместе с маршальским жезлом он, скорей всего, лишился бы и головы.
Война будет. Избежать ее Ратарь не видел возможности. А раз войны не избежать, в ней надо победить. Как это сделать с уверенностью, маршал тоже еще не знал. Но с каждым днем солнце в своем пути по небу сползало все ниже на юг. Наступала осень. За ней придет зима. В зимнюю стужу воевать не придется. Это значило, что на поиски ответа у него остается полгода.
В ящике стола маршал хранил пузатую бутыль зеленого вина. Ратарь вытащил ее, поглядел на просвет, жалея, что не может уйти в запой на всю зиму, как это делали многие ункерлантские крестьяне, и со вздохом спрятал обратно. Ему предстояло сделать еще многое… если конунг Свеммель позволит.
* * *
Бауска низко поклонилась.
- Утренняя газета, госпожа, - прошептала она, протягивая сложенный листок бумаги.
Краста выхватила газету у нее из рук и капризно бросила:
- Не знаю, с какой стати я трачу время. В последние дни даже скандалов приличных не было. Сплошная жвачка - жидкая кашица, какой убогих кормят!
- Да, сударыня, - отозвалась горничная. - Так хотят альгарвейцы. Если молчат газеты, то и мы будем вести себя тише.
Подобная мысль Красте в голову не могла прийти. С ее точки зрения, статьи попадали на страницы газет как бы сами собой. Откуда, каким образом и что могло бы встать на их место - это все были вопросы для прислуги, в крайнем случае - для мастеров, но никак не для дворян.
И тут взгляд ее упал на крошечную заметку в самом низу передовицы. Это уже была никак не жвачка - во всяком случае, с точки зрения маркизы. Она прочла колонку сверху донизу, обуреваемая ужасом и гневом.
- Они осмелились… - прошипела она. Если бы у нее не перехватило горло, Краста бы визжала. - Они осмелились!
- Сударыня? - Бауска недоуменно воззрилась на нее. - Я не заметила ничего такого…
- Ты не только глупа, но вдобавок слепа? - огрызнулась Краста. - Ты только глянь!
Она сунула газету горничной под самый нос, так что от усердия у Бауски глаза сошлись на переносице.
- Сударыня, - нерешительно пробормотала служанка, - альгарвейцы победили на севере, как и здесь. Король Доналиту бежал из Елгавы. Конечно, рыжики должны быть поставить нового монарха на его…
Краста отвесила горничной звонкую пощечину. Вскрикнув сдавленно, Бауска отступила к дверям спальни.
- Идиотка! - прошипела Краста. - Конечно, рыжики имели право поставить в Елгаве своего короля, когда Доналиту бежал из дворца. Право выбрать короля - из королевского рода или, в худшем случае, из высшего дворянства Елгавы. Но это?! Принц Майнардо? Младший брат короля Мезенцио? Альгарвеец?! Да это оскорбление, непростительное поругание! Я буду жаловаться альгарвейцам, вторгнувшимся в мой особняк!
Сжимая в руке газету, она ринулась к дверям.
- Сударыня, - пискнула вслед ей Бауска, потирая щеку - слишком поздно; алый след уже начал проявляться, - сударыня, вы еще в пи…
Последнее слово заглушил грохот захлопнутой двери.
Полковник Лурканио, капитан Моско вместе со своим штабом, охраной и присными изволили трапезовать в столовой того крыла, которое занимали альгарвейцы. Когда в залу ворвалась Краста, все разом застыли, не донеся до рта столовые приборы, и будто обратились в камень.
- Как прикажете это понимать?! - вскричала она, потрясая газетой.
- Я мог бы спросить о том же, - пробормотал Моско, - но предпочту вместо этого полагать себя счастливцем.
Краста оглядела себя. Из одежды на маркизе была только непритязательная пижама из белоснежного шелка - разве благородная дама может заснуть в простецкой фланели или полотне? А если сквозь тонкую ткань и выпирали затвердевшие соски, так это от ярости, а не от нежных чувств! Особенного стеснения, показавшись перед альгарвейцами в неглиже, маркиза не испытывала, как не стеснялась домашних слуг - и те, и другие были равно недостойны ее внимания.
А вот то, что альгарвейцы творили, - дело совсем другое. Краста подступила к столу, потрясая газетой, точно кавалерийским палашом.
- Как осмелились вы усадить варвара на древний трон Елгавы?! - вскричала она.
Полковник Лурканио поднялся на ноги и с поклоном протянул руку:
- Позвольте взглянуть, сударыня?
Краста сунула ему подметный листок. Полковник бегло пробежал глазами статейку и вернул газету. Что взгляд его задержался на вздымающейся - от возмущения, исключительно от возмущения - груди маркизы чуть дольше, чем следовало, Краста в ярости своей не заметила.
- Полагаю, вы не думаете, - поинтересовался Лурканио, - что я самолично низложил короля Доналиту или заставил его бежать из дворца, чтобы возвести принца Майнардо на его место?
- Мне плевать, что вы делали лично, - оборвала его Краста. - Этот трон принадлежит елгавскому дворянину, а не альгарвейскому узурпатору. Королевский род Елгавы восходит к временам Каунианской империи. У вас нет права задуть этот род, словно лучину, - никакого права, слышите вы меня?!
- Сударыня, я восхищен силой вашего духа, - заметил капитан Моско. Судя по тому, что оторвать взгляда от маркизы он не мог, восхищение его вызывала не только фигура. - Должен, однако, сказать, что…
- Обождите, - перебил его Лурканио. - Я этим займусь. - Моско коротко поклонился, признавая прерогативы начальства. Обернувшись к Красте, полковник продолжил: - Сударыня, позвольте прояснить наши позиции. Мне глубоко безразлично, восходит ли род короля Елгавы - бывшего короля, короля в изгнании - к эпохе Каунианской империи или, если уж на то пошло, к временам зарождения мира. Альгарвейцы сокрушили империю, и наши вожди стали королями. Теперь мы сокрушили Елгаву, и наш принц становится королем. За нами сила, и, само собой, она дает нам право.
Краста влепила ему пощечину - как за несколько минут до того Бауске. Реакция ее была совершенно машинальной. Альгарвеец вызвал ее недовольство, а потому заслуживал любого наказания с ее стороны.
Слуги в особняке принимали это как закон природы почти в той же мере, что сама маркиза. Лурканио был слеплен из другого теста. Он с размаху отвесил Красте тяжелую оплеуху, так что маркизу отнесло на пару шагов.
Она уставилась на него в полнейшем и глубочайшем изумлении. Родители ее умерли, когда Краста была еще совсем ребенком. С тех пор никто не брал на себя смелость ударить ее, да и, собственно говоря, вообще сдерживать ее порывы.
- Заверяю вас, сударыня, - проговорил Лурканио с очередным поклоном, - что я никогда бы не поступил так грубо, ударив женщину без повода с ее стороны. Но должен также заверить вас, что я не потерплю и чтобы меня били. Вам было бы полезно - крайне полезно - запомнить это.
Краста нерешительно поднесла пальцы к губам. Во рту стоял привкус крови - она рассадила изнутри щеку о краешек зуба.
- Как вы осмелились? - прошептала она.
В голосе ее звучал не так гнев, как искреннее любопытство: настолько непривычным было переживать то, что она с такой легкостью причиняла другим.
Возможно, ощутив это, полковник поклонился снова.
- Как я и сказал, сударыня, - промолвил он учительским тоном, - за мной сила и за мной воля - моя собственная и моей державы - карать за причиненные мне обиды. Сила дает мне право, и я не стыжусь им пользоваться.
Поначалу Краста углядела в сказанном не больше смысла, чем если бы полковник заговорил вдруг на неблагозвучном наречии обитателей льдов. Но затем его слова ударили ее сильней, чем до того рука. Валмиера проиграла войну. Конечно, Краста и прежде об этом знала. Но до сих пор поражение было лишь легким неудобством, мелочью. Впервые на маркизу обрушилось всей тяжестью значение этого слова. До сих пор она выказывала почтение лишь к горстке тех, кто стоял выше ее на лестнице титулов: графам и графиням, герцогам и герцогиням, королевской семье. Но альгарвейцы в странной новой Валмиере благодаря своей победе тоже стояли выше нее. Как сказал Лурканио - и подтвердила его тяжелая длань, - им принадлежала власть творить что вздумается. С незапамятных времен такой властью наделен был род маркизы Красты. А теперь - нет, если только рыжики не дозволят воспользоваться этой властью.
В своей державе полковник Лурканио мог считаться графом. Здесь, в Валмиере, его титул значил не меньше, чем княжеский или хотя бы герцогский, ибо дарован был милостью короля Мезенцио. Краста попыталась представить себе, что сталось бы с нею, если бы она влепила пощечину герцогу во дворце короля Ганибу - ну, если только герцог не попытался бы прилюдно запустить руку ей под блузку или за пояс брюк.
Она была бы опозорена. Иного ответа быть не могло. А это значило, что, ударив Лурканио, маркиза Краста рисковала своим положением. Он мог обойтись с ней намного хуже, чем это случилось.
- П-прошу прощения, - выговорила она.
Слова дались ей с трудом - извиняться Краста не привыкла. Маркиза набрала воздуху в грудь, собираясь сказать еще что-то. Полковник Лурканио и капитан Моско одобрительно смотрели, как у нее это выходит. Заметив это, Краста снова глянула на себя. Если эти альгарвейцы - самое малое ее ровня, а она стоит перед ними в дезабилье…
Краста тихонько стыдливо пискнула и сбежала.
Слуги в той части особняка, что еще принадлежала ей, смотрели на хозяйку с ужасом. Только перед ближайшим зеркалом Краста поняла - почему. На щеке ее горел отпечаток полковничьей ладони. Маркиза разглядывала собственное отражение с интересом не вполне обычного для себя свойства. Она часто оставляла подобные следы на лицах служанок. Почему нет? У них не было убежища от хозяйки. Теперь она носила метку сама. И где найдется ей убежище от Лурканио, от Альгарве?
Нигде. Нигде на всем белом свете. Лурканио ясно дал это понять, и вежливость делала его презрение еще более страшным. Если он решит надругаться над ней, а затем отдать на потеху своим адъютантам по очереди, единственный, кто может призвать полковника к ответу, - его командир-альгарвеец, великий герцог Ивоне. Что бы ни говорил и ни делал любой из валмиерцев, судьба Красты от этого не изменится ни на волос.
Вздрогнув, Краста коснулась алого отпечатка ладони на своей щеке. Кожа горела, и под пальцами зарождался колкий зуд. Маркиза никогда не смешивала боль - собственную, во всяком случае - с похотью. И не собиралась. В этом она была уверена. Чувствовала она другое…
Краста сердито мотнула головой. Даже слово подходящее не шло на ум. Верно было бы сказать "уважение", но его-то маркиза привыкла требовать от окружающих, а не испытывать самой. А еще точней было бы "благоговение". В конце концов, именно благоговеть полагается перед силами неизмеримо более могущественными, чем ты сам. Вначале осмелившись ударить хозяйку дома, а затем продемонстрировав, что способен делать это безнаказанно, полковник Лурканио показал себя именно такой силой.
Качая головой, Краста поднялась наверх. Бауска ждала ее у дверей. Горничная и маркиза уставились на алые отпечатки на щеках друг у друга.
- Сударыня, - проговорила Бауска без всякого выражения, - я приготовила вам блузку и брюки. Костюм ждет вашего одобрения.
- Хорошо, - пробормотала Краста, но, вместо того чтобы пойти и переодеться, продолжила: - Пусть дворецкий известит альгарвейцев, что с этого дня для них открыты все части особняка, а не только то крыло, в котором они поселились.
Бауска выпучила глаза сильней, чем даже когда увидала хозяйку со следом оплеухи на щеке.
- Сударыня? - переспросила она, будто недоумевая, не ослышалась ли. - Сударыня, но почему?
- Почему? - Характер Красты оставался взрывоопасным, невзирая на любые потрясения. Голос маркизы взвился до звонкого визга: - Пропади ты пропадом, дура безмозглая, - я тебе скажу, почему! Потому что они победили, вот почему!
Челюсть Бауски отвисла. Служанка сглотнула и улетучилась вмиг.