Глава 10
Робан, канцлер Арбонны, пережил несколько очень напряженных дней, как обычно связанных с осенней ярмаркой. Уже много лет, он и не помнил - сколько, он отвечал за разнообразную подготовку к ежегодному приезду чуть ли не половины населения известных стран.
В первые дни существования Люссанской ярмарки обитатели города с гордостью сами занимались приготовлениями. Но, по мере того как значение ярмарки возрастало и проходившие на ней турниры привлекали все больше значительных фигур из шести стран, в том числе - и не раз - королей и королев, жители города охотно проглотили гордость и попросили помощи у правителя Барбентайна. Оказавшись перед задачей выполнять такую важную, с большим количеством мелочей и страшно утомительную работу, как подготовка длящейся месяц ярмарки, граф поручил эту задачу Робану. Естественно. Как будто у него мало других дел.
Конечно, жители города помогали - как и следовало, учитывая то, сколько прибыли приносила осенняя ярмарка Люссану, - и граф выделял средства, на которые Робан нанимал себе в помощь двух смотрителей ярмарки и двух хранителей печатей. Робан тогда открыл для себя, что очень важно установить контроль за назначениями; это позволяет выбирать компетентных людей и не приходится работать с теми, кто назначен лишь за то, что кто-то перед ним в долгу.
В первый год подготовки к ярмарке он также выбрал командира из коранов Барбентайна и поручил ему отобрать под свое начало сто приставов для поддержания порядка на ярмарке от восхода до заката. По ночам следить за порядком не имело смысла. Гарантия правителя - а теперь правительницы - обеспечивать безопасность в Люссане и на дорогах, ведущих к ярмарке, действовала только до захода солнца. Ни один правитель шести стран не мог бы реально обеспечить безопасность после наступления темноты, хотя много лет назад Робану пришла в голову мысль потратить часть денег на освещение трех главных улиц Люссана на время ярмарки.
Подобные мелкие штрихи и сделали Люссанскую ярмарку самой знаменитой и наиболее посещаемой во всех шести странах. Несмотря на все неприятности и хроническое чувство перегрузки, Робан этим гордился; он всегда чувствовал, что свое дело надо делать хорошо, иначе вообще нет смысла его делать. Отчасти в этом и заключалась его проблема, конечно; поэтому на него сваливалось столько работы. У него был еще один источник личной гордости: он знал - и был уверен, что граф, а сейчас графиня, тоже знают, - что в Барбентайне, во всей Арбонне, просто не нашлось бы никого другого, кто смог бы так хорошо справиться со всеми мелочами.
Сборщики налогов на ярмарке напрямую подчинялись ему - налоги, которыми облагались все товары, вывозимые из Люссана, попадали прямо в сундуки графини. Но горожане отвечали за назначение и оплату инспекторов, нотариусов, писарей, клерков и курьеров. Они также посылали собственных гонцов в деревни по стране в сезон уборки урожая, чтобы напомнить фермерам и крестьянам Арбонны - как будто кто-то нуждался в напоминаниях, - что приближается осенняя ярмарка, с ее кукольными представлениями и выступлениями животных, ее танцорами и певцами, глотателями горящих углей и фокусниками, заставляющими исчезать голубей, с разносчиками, торгующими безделушками, игрушками, гончарными изделиями и целебными средствами от всех болезней, от бесплодия до несварения желудка. И, конечно, там были женщины, которые собирались в Люссан со всех уголков известного мира и которых можно было купить в комнатах таверны на час или на ночь.
Робан был рад доверить надзор за подобными вещами горожанам; его заботой были те, кто приезжал с более нужными товарами для обмена, через горы или по воде в Тавернель, а потом вверх по дороге, идущей высоко над рекой. Фактически купцы приезжали отовсюду, привозили шелк, шерсть и дерево, снадобья, благовония и сногсшибательно дорогие пряности с востока, кинжалы из Аримонды, мечи и доспехи из кузниц Ауленсбурга, большие луки из Валенсы, резные иконы Коранноса из Гораута, золотые и серебряные украшения из Портеццы, валенсанские ткани и сыры, вино и оливки и оливковое масло с юга самой Арбонны. На Люссанской ярмарке можно было купить практически все, что угодно, увидеть людей из всех известных стран и, взяв в таверне кувшин пива, послушать истории морских капитанов, ходивших по далеким морям на юге, за пределами известного мира.
Можно было также услышать в частных домах, в комнатах за закрытыми от солнца ставнями и освещенными по ночам свечами, которые скрывали принцев и крупных купцов от слишком пристальных взоров, дискуссии, от которых зависело течение событий в шести странах на следующий год.
Люссанская ярмарка всегда была последней в году перед тем, как зима закроет дороги и перевалы. Это была последняя возможность обсудить дела при личной встрече перед долгими месяцами зимы. Робан по опыту знал: именно то, что происходит за этими мрачными, резными дверями, и становится самым важным итогом каждой ярмарки.
В этом году - в особенности - так и было, возможно, больше, чем в любом другом на его памяти, так как Иерсенский договор между Гораутом и Валенсой радикально изменил долго сохранявшееся равновесие сил в шести странах и у Арбонны были особые причины взвешивать последствия и опасаться их.
Поэтому неудивительно, что, когда вечно занятый и хронически озабоченный канцлер Арбонны узнал, что кузен герцога Бертрана Валери просит срочной аудиенции у графини и у него самого, он сделал вывод, с мрачной уверенностью прирожденного пессимиста, что известия, которые он сейчас получит, не успокоят его взвинченные нервы.
Конечно, так и оказалось. Робан в ужасе стоял рядом с креслом графини в ее маленькой личной комнатке позади зала приемов и слушал, как Валери Талаирский хладнокровно рассказывает о покушении на жизнь сомнительного гораутского корана, ответном убийстве двух портезийцев из Андории и о заключительной казни третьего - кузена самого Борсиарда и, весьма вероятно, его фаворита. Валери предусмотрительно избавил их от подробностей. Напряженность, которая должна возникнуть после всех этих событий, быстро прикинул Робан, может сорвать проведение ярмарки еще до ее начала. Вероятно также, она уложит его в постель на сутки с приступом невыносимой головной боли.
Ему иногда казалось, что он провел всю свою взрослую жизнь здесь, в Барбентайне, вместе с графом, а теперь с графиней, в попытках уладить кризисы, порожденные действиями беспокойных, своенравных сеньоров Арбонны. Робан и сам был арбоннцем, конечно, родившемся в семье мелкого сеньора в замке Во, но его рано посвятили Коранносу как младшего сына, а затем Гибор Четвертый выдернул его из храма бога. Тогда у него еще не росла борода, но он уже проявлял большие способности к счету и письму.
Он приехал в Барбентайн и быстро поднялся в иерархии двора Гибора до должности канцлера. Во время его назначения большой упор делался на его юношеские связи со служителями бога - граф тщательно соблюдал политическое равновесие. Это было так давно, что Робан сомневался, помнит ли кто-нибудь еще об этом. Немногие возражали против этого поспешного восхождения даже среди честолюбивых придворных. Даже в юности в манерах Робана была некая убедительная серьезность. Он пользовался доверием. Он заслужил доверие, часто думал он; если бы только к нему чаще прислушивались в этой стране мужчин с горячей кровью и женщин, которые больше любят музыку, чем упорядоченное правление.
Музыка прекрасна, думал Робан. Он получал удовольствие от выступлений трубадуров и жонглеров, когда имел возможность послушать их. Он даже сам написал несколько стихотворений давным-давно, когда официально ухаживал за женщиной, на которой граф предложил ему жениться. Он плохо запоминал мелодии и слова - вероятно, это к лучшему. Робан всегда считал, что есть пределы того, куда может унести тебя музыка, или, правильнее сказать, есть такие государственные дела, когда необходимо оставить в стороне романтичные напевы трубадуров и быть безжалостно практичным. Робан был человеком практичным, по его собственной оценке. Он знал, к каким последствиям приведут определенные действия. Он сознавал, что Бертран де Талаир тоже знает это, возможно, даже лучше него, но что в большинстве случаев герцогу просто наплевать. Так обстоят дела здесь, в Арбонне, мрачно думал канцлер. Свидетельство тому то, что случилось два дня назад на горной дороге у реки.
Не возникало вопроса по поводу того, что наказание было заслуженным, что-то надо было сделать. Андориан - а уже сообщили, что несколько андориан также прибыли сегодня в город, покрытые пылью и на взмыленных конях, - привел в ярость скорый суд герцога де Талаира у дороги. Сеньоров не казнят, как простых воров. Бертран даже приказал заклеймить этого человека; Робан вздрогнул, когда Валери упомянул об этом, и отвернулся, тщетно пытаясь скрыть свою реакцию. Он пытался замаскировать это движение приступом кашля, но подозревал, что графиня разгадала его уловку.
Ему редко удавалось что-либо скрыть от графини. Он влюбился в нее с первого взгляда сорок лет назад. И все еще любил ее. Он был почти уверен, что этого, по крайней мере, она не знает, - но это была одна из тех вещей, которые оправдывали Робана из Во в собственных глазах. Он был мужчиной, который любил только одну женщину и любил практически всю жизнь, несмотря на женитьбу и рождение детей, несмотря на огромную разницу в их ранге. Он готов был умереть, продолжая любить ее. Он даже не думал больше об этом, хотя в молодости он проводил бессонные ночи, полные вздохов, на узкой кровати. Но теперь, через сорок лет, это была просто данность, факт, на котором основывалось все остальное в его жизни.
Стоя в комнате за залом приемов, он сделал спокойное лицо, привычным жестом разгладил рукой грудь дублета и снова повернулся к кузену Бертрана. Валери доказывал, спокойно и рассудительно приводя аргументы, что дворянину нельзя позволять нарушать перемирие покушением на убийство на дороге и безмятежно ожидать, что выкуп выручит его из любых неприятностей. Весьма компетентный кузен Бертрана - собственно говоря, Робану он нравился - также отметил, что своими решительными действиями Бертран поддержал авторитет графини, оставляя ей в то же время возможность наказать его и умиротворить Андорию, если она пожелает.
Робан, увидев здесь слабый проблеск надежды, быстро перебрал в уме возможности и попытался перебить его. Но безуспешно. Сам Бертран рекомендует, невозмутимо продолжал Валери, не переводя дыхания, чтобы они не вздумали этого делать. Робан закрыл глаза. Он в этот момент понял, что у него начинается очередной приступ головной боли.
Доверие к графине как к женщине, правящей Арбонной, сурово произнес Валери де Талаир, требует, чтобы все увидели, что она действует так же решительно, как, скажем, Йорг Гётцландский в подобной же ситуации. Борсиарда д'Андория следует не допустить на ярмарку, таково предложение Бертрана. Естественно, с горечью подумал Робан: канцлер поражался, что о подобных вещах мог думать и говорить и небрежно предлагать их человек, во всем остальном вполне разумный.
- Гётцланду не грозит реальная возможность вторжения в следующем году, - напрямик ответил он Валери, наконец улучив момент, чтобы заговорить. - Графине надо думать о делах, выходящих за рамки протокола торговых ярмарок. Сейчас неудачное время - очень неудачное время - для оскорбления такого важного человека, как Борсиард д'Андория.
- И вы бы позволили ему выкупить жизнь того человека? Позволили бы ему гулять по Люссану с новой женой на ярмарке и в этом замке после попытки совершить убийство на наших дорогах? А что, если бы гораутский коран погиб? Что тогда?
- Его смерть могла все упростить, - ответил Робан слишком поспешно. Это было для него больным вопросом. - Ты знаешь, что я думаю об этом безумном предложении эна Бертрана.
- Это предложила моя дочь, - произнесла графиня, заговорившая в первый раз. Плохой знак, что ее первые слова произнесены, чтобы его поправить. - Бертран согласился с предложением Беатрисы. Я тоже согласилась. Ты возражал, приводил свои доводы, и я сообщила тебе о своем решении. Не будь занудой, Робан. Я знаю, что тебя волнует, но не вижу, как мы можем поступить иначе, чем поступил Бертран. Я собираюсь изгнать Борсиарда д'Андория с ярмарки. - Граф, ее супруг, тоже был таким, на удивление таким же: крайне важные решения принимались с быстротой, которая ошеломляла Робана.
- Мы за это поплатимся, - сказал он, чувствуя, как его лицо принимает тот розовый оттенок, который вызван возбуждением. - Д'Андория в следующем году будет финансировать Гораут.
Валери Талаирский безразлично пожал плечами.
- Они не нуждаются в финансировании, господин канцлер. С теми деньгами, которые они получили от Валенсы по условиям Иерсенского договора, у них средств более чем достаточно. Вспомните, сколько они заплатили за то, чтобы убили Бертрана. Неужели это поступок того, кому не хватает золота?
- Во время войны золота всегда не хватает, - мрачно ответил Робан. У него имелись тайные сведения о точных суммах, выплаченных Валенсой или еще причитающихся Горауту по условиям договора. Эти цифры приводили его в ужас.
- Кстати, - сказала графиня другим тоном, который с тревогой узнал Робан. - Наверное, Дауфриди Валенсийскому отчаянно нужны сейчас деньги, ведь он заплатил гораутцам так много за земли, которые они ему уступили.
- Смею полагать, у него должны возникнуть некоторые проблемы, - осторожно ответил Робан. Он давно понял, что всегда разумнее проявить осторожность, когда слышишь этот тон. Обычно он означал, что ему собираются предложить какой-то план. И обычно эти планы заставляли его очень нервничать. У него сильнее разболелась голова.
Он заметил, как улыбнулся Валери, еще до того, как тот успел прикрыть рот ладонью. Мужчины Талаира так умны, что это почти несправедливо.
- Надо будет поговорить об этом, - пробормотала графиня. - У меня и правда есть идея.
Робан понятия не имел, о чем она; и его задевало то, что Валери, по-видимому, это знает. Он вечно оказывался в унизительном положении человека, которому оставляют заниматься деталями и мелочами; его окружали люди, мысли которых, быстрые как ртуть, без усилий мчались по путям, для него недоступным.
Графиня в упор смотрела на Валери; она тоже заметила его улыбку.
- Я хочу сказать, если Бертран не придумал то же самое задолго до меня. - Ее тон был далеко не таким суровым, каким, по мнению Робана, ему следовало быть.
Это ее слабость, подумал он уже не в первый раз: она слишком любит своих галантных, безответственных дворян и поэтому не может ими править должным образом. А Бертран де Талаир среди всех был особым случаем.
- Уверен, - любезно ответил Валери, - что все свои мысли по поводу Валенсы Бертран изложит вам, как только приедет. Полагаю, нам следует ожидать его к концу дня.
- Я скорее думаю, - сухо заметила Синь де Барбентайн, - что он вместо этого согласится поставить меня в известность о тех мерах, которые он уже принял. Точно так, как он поступил с теми стихами, которые чуть не погубили его этим летом. Между прочим, - она повернулась к Робану, - это важно: я хочу, чтобы стражники Барбентайна следовали за герцогом Талаирским, куда бы он ни пошел во время ярмарки в течение этого месяца. Не в знак пренебрежения к его собственным коранам, но всякий, кто строит планы против него, должен убедиться, что мы за ним наблюдаем. - Робан кивнул головой. Это разумно; он любил, когда она отдавала ему разумные приказы.
- Рюдель Коррезе едет вместе с Делонги, - небрежным тоном заметил Валери, словно невзначай. - Они были все в одной компании с Андорией.
- Чудесно, - запальчиво воскликнула графиня. Робан получил удовольствие при виде того, как она гневается на кого-то другого, хотя кузен Бертрана был совсем не подходящей целью. - Мне его тоже не пустить на ярмарку? Проведем эту неделю, восстанавливая против себя все знатные семьи Портеццы? - Синь де Барбентайн редко выходила из себя, но Робан чувствовал, что именно это сейчас происходит. Его порадовало то, что она понимает и разделяет его беспокойство. Он снова разгладил дублет.
Валери покачал головой.
- Блэз де Гарсенк говорит, что этот человек здесь ничего не сделает. Что Коррезе слишком осторожны, чтобы рисковать своими доходами, нарушая перемирие. Он считает, что Рюдель, вероятно, все равно разорвал контракт.
- Почему он так думает? - с беспокойством спросил Робан. - Никто из этой семьи не пожертвует двумястами пятьюдесятью тысячами золотом.
Валери сделал виноватое лицо.
- Я подумал о том же, господин канцлер. Но Блэз мне сказал, что очень хорошо знает Рюделя Коррезе. Он не видит опасности с его стороны сейчас.
- Мы настолько доверяем этому корану из Гораута, а?
- Хватит, Робан! - Он осознал свою ошибку, как только она заговорила. Зревший в ней гнев внезапно обрушился на него. Всегда так случалось, словно он был безопасной мишенью. И это правда, с грустью подумал он. Это правда уже много десятков лет. Когда-то он спрашивал себя, знает ли его жена, как он относится к графине, и если знает, трогает ли ее это. Он уже давно не думал о таких вещах.
- Мы не пойдем опять по этому пути, - сурово произнесла Синь. - Этот человек - не просто коран из Гораута. Он - сын Гальберта де Гарсенка, и если у нас есть хоть какая-то надежда вызвать раскол в Горауте, то она в этом человеке. Если он нас предаст, я перед смертью признаю, что ты был прав. Этого достаточно, Робан? Это тебя устроит?
Канцлер с трудом сглотнул. Он всегда так себя чувствовал, когда она набрасывалась на него. Когда он был моложе, то иногда даже плакал за закрытыми дверями своих апартаментов после разговора с ней. Теперь он уже этого не делал, но иногда ему хотелось. Ужасное признание, подумал канцлер, для человека его возраста и положения. Он спросил себя, если бы она знала о его головных болях, проявила бы она больше сочувствия, может быть, немного доброты? Если бы он ей о них сказал.
Синь не могла припомнить, чтобы Робан когда-либо был таким утомительно упрямым при жизни Гибора. Но, с другой стороны, тогда ей не приходилось так часто иметь с ним дело; он был просто умелым администратором на заднем плане, а Гибор был не из тех правителей, советники которых могли настаивать на своем несогласии. Похоже, она слишком зависит от Робана; возможно, он чувствует, что она слаба и нуждается в том, чтобы теперь он стал сильнее. Она не знала наверняка, она не слишком много размышляла об этом. Он был рядом, он всегда был рядом, и она знала, что ему можно доверять, что порученное ему дело будет сделано хорошо, если это вообще возможно. Сегодня он выглядел слегка раскрасневшимся, и под глазами у него появились круги. У нее мелькнула мысль поинтересоваться, когда она смотрела, как он привычным жестом разглаживает грудь своего безупречного дублета, не перегружен ли он работой - обычная судьба ответственных мужчин.
Собственного говоря, она и сама не чувствовала себя особенно сильной в данный момент, но никто не должен был это видеть или догадываться об этом, даже Робан, даже Валери.
- Вызови Борсиарда д'Андория в Люссан, - приказала она канцлеру. - Я дам ему аудиенцию здесь. Я не стану прогонять его указом или декретом. Он услышит это от меня в моем замке.