- Конечно, мой повелитель, - успокоил его верховный старейшина, быстро овладев собой. - Конечно, вы этого хотите. Вы понимаете оскорбление, нанесенное нашей семье, и хотите помочь нам ответить на него. Мы глубоко благодарны. Мы с сыном как раз обсуждали, как действовать дальше.
- Действуйте, как вам угодно! Я хочу, чтобы она вернулась! - снова повторил Адемар, проводя рукой в перчатке по волосам.
- И ребенок тоже, разумеется, - тихо добавил Гальберт. - Ребенок имеет очень большое значение.
Его низкий голос с успокаивающими интонациями наконец возымел свое действие. Король Гораута перевел дух и потряс головой, словно для того, чтобы она прояснилась. И сказал уже трезвее:
- Конечно. И ребенок тоже. Имеет большое значение. Наследник Гарсенка, если это мальчик. Конечно. - Он впервые бросил быстрый взгляд на Ранальда и тут же отвел глаза.
- Если они прячут от нас младенца мужского пола, - заметил Гальберт де Гарсенк по-прежнему тихим, успокаивающим голосом, - мир вряд ли станет оспаривать наше право отправиться за ним.
Адемар внезапно наклонился и поднял хлыст. Резко ударил им по собственной ноге.
- Правильно. Ты этим займись. Гётцланд, Аримонда, портезийцы… объясни им, представь в убедительном свете, что бы тебе ни понадобилось предпринять. Но я хочу, чтобы она вернулась.
Он резко повернулся на пятках, даже не взглянув на Ранальда, и тяжелой поступью вышел из комнаты. Слуга за его спиной невозмутимо закрыл тяжелые створки дверей, и оба Гарсенка снова остались в одиночестве.
Увидев выражение лица старшего сына, Гальберт разразился тихим смехом.
- О, ну, ты только что сделал открытие, - сказал он, не пытаясь скрыть насмешку, челюсти у него дрожали. - Кажется, хоть кто-то здесь желает возвращения твоей жены. Хотелось бы мне знать почему.
Ранальд отвернулся. Его слегка подташнивало, он почувствовал потребность выпить. Воспоминание о стоящем в дверях короле, огромном и разгневанном, запечатлелось в его мозгу. Он не мог избавиться от этой картины. Он спрашивал себя, куда делся его собственный гнев, куда с годами исчезла его способность испытывать подобные чувства.
- Все складывается для тебя наилучшим образом, не так ли? - тихо спросил он, глядя в окно на внутренний двор дворца. Там спрыгивали с коней кораны Адемара в ярком свете солнца, выкладывали окровавленные охотничьи трофеи.
- Если они дали приют жене и наследнику Гарсенка, - миролюбиво ответил его отец своим низким, звучным голосом, - то пусть не воображают, что останутся безнаказанными. В глазах всего мира мы получим необходимый нам повод.
- А если они их все же выдадут? - Ранальд снова отвернулся от окна. Он думал о том, как долго король Адемар домогается его жены. И удивлялся, почему никогда прежде этого не замечал. И, наконец, он задал себе вопрос, не отец ли тайком разжигал эту страсть. Еще одно орудие, еще один инструмент политики. Следовало вызвать короля на поединок, подумал Ранальд, хотя знал, что не сделает ничего подобного. Ненавидя себя за это, Ранальд понял, что не сможет долго продолжать этот разговор без выпивки.
Его отец покачал головой. Ранальд вспомнил, что задал Гальберту вопрос. Ему стало трудно сосредоточиться.
- Выдадут? Арбонна? Арбонна, где правят женщины? - Верховный старейшина расхохотался. - Этого не произойдет. Они погубят себя, но не отдадут нам женщину и новорожденного младенца.
У Ранальда во рту возник привкус желчи, как после рвоты.
- Или ты сам их погубишь.
- Действительно, я это сделаю, - отвечает Гальберт де Гарсенк, и его великолепный голос впервые стал громким. - Во имя Коранноса и к его вящей славе я уничтожу этот рассадник гноя, запятнанный кровью, оплот женского разврата. Это дело всей моей жизни, цель всех моих действий.
- И ты теперь близок к цели, не так ли? - спросил Ранальд охрипшим голосом. Ему очень скоро придется уйти, и он это знал. Он боялся, что ему станет плохо. Он не мог выбросить из головы образ короля. - Все сложилось удачно для тебя. Смерть Дуергара, договор, теперь побег Розалы, Адемар у тебя под каблуком. - Последние слова он произносит слишком громко, но ему уже все равно. - Все, что тебе теперь нужно, чтобы оправдаться перед другими странами, чтобы сделать войну приемлемой в их глазах, - это чтобы ребенок оказался мальчиком.
- Ты прав, - согласился отец, благожелательно улыбаясь. - Ты меня поражаешь, сын. Я молил бога на коленях. Могу лишь надеяться, что Кораннос услышал мои слова и счел меня достойным услышать его ответ, что я могу вскоре нанести удар огнем и мечом от его святого имени. Действительно, все, что мне нужно, как ты и сказал, это чтобы ребенок оказался мальчиком.
* * *
Розала шла по коридору из комнаты, где спал ее сын. Кормилица, которую ему нашли, присматривала за ним, и младшая из двух жриц, присутствовавших при рождении Кадара, осталась в Барбентайне на эту первую неделю. В Арбонне хорошо заботятся о новорожденных, как она убедилась, или по крайней мере о детях дворян. Некоторые вещи остаются неизменными, куда бы ты ни приехал. Розала сомневалась, что такой же заботой окружали ребенка кормилицы в деревне. Она знала, что он умер; ей не хотелось знать, как и почему. Дети умирают так часто. Обычно советуют не слишком привязываться к ним в первый год жизни, чтобы сердце не разорвалось, если их отнимут. Розала вспомнила, что слышала это много лет назад, и думала тогда, что в этом есть смысл; теперь она так не думала. Она не могла понять, как женщины удерживаются от того, чтобы не любить крохотных, отчаянно беспомощных новорожденных младенцев, лежащих у них на руках. Она была несказанно благодарна за заботу, которой окружили Кадара. Казалось, перевалив через горы на юг в том тряском фургоне, она попала из бесконечного кошмара в рай.
Однако Розала приобрела слишком большой опыт в этом мире, чтобы воображать, что ей так просто позволят мирно жить здесь с ее ребенком и старой графиней, принимать трубадуров и их жонглеров, слушать музыку и скакать верхом по полям у реки, а времена года будут сменять друг друга, и Кадар вырастет и станет мужчиной. Известно, что в Горауте женщин убивали только за то, что они непочтительно разговаривали со своими мужьями в общественном месте. Что же они должны сделать с женщиной, которая убежала с ребенком? И не просто какая-то женщина с каким-то ребенком. Наследник герцогов Гарсенкских спал в той комнате, из которой она только что ушла. Кадар занимал губительно близкое место в очереди претендентов на трон, пока Адемар остается холостым. Третий или четвертый в очереди, собственно говоря, по одним подсчетам, в зависимости от того, считать ли Блэза, лишенного права наследования, или нет.
Это не имеет большого значения. Они придут за Кадаром, а возможно, и за ней. Начнется с государственных формальностей, с пышно разодетых посланников с их учеными речами и подарками для графини, которые привезут письма, написанные медоточивым языком. Подарки будут изысканными; так положено. Речи будут красноречивыми и вежливыми. Требования в письмах будут изложены откровенно, с холодной точностью и подкреплены ультиматумами, не оставляющими никаких сомнений.
Розала подумала, не следует ли ей сесть на корабль и уплыть на восток, чтобы освободить Арбонну от своего присутствия. Не найдет ли она где-нибудь в одном из легендарных волшебных царств в тех дальних землях приют для себя и Кадара. Это еще одна иллюзия. Она слышала рассказы о том, что происходит со светлокожими женщинами при дворах и на базарах в тех странах пряностей и шелков. Она знала, что бывает с их детьми мужского пола.
До нее доносилась музыка, гул голосов и смех из большого зала внизу. Розала и не помнила, когда в последний раз слышала смех, в котором не было оттенка злобы. Ей сказали, что сегодня вечером будет звучать музыка, написанная молодым человеком из Орреце, музыка высокого класса. Она знала, что ее приветливо встретят, если она спустится вниз. Но все еще чувствовала себя усталой и крайне уязвимой, не готовой к испытанию обществом. Уединение в ее мире было редкостью ценной, как любой другой из подарков, которые она получила здесь, в Барбентайне.
Розала осторожно присела на скамью в оконной нише, чтобы послушать. На каменной скамье лежали подушки, и это ее обрадовало. Она протянула руку и приоткрыла окно. Оно было сделано из цветного стекла, которым было искусно выложено изображение острова на море. В окно влетел ветерок, и она увидела яркий свет голубой луны. Здесь ее называют Рианнон, в честь богини, а не Эскоран, в честь бога. И из-за этого отличия, думала она, Арбонна должна быть уничтожена.
Через мгновение она отбросила эту мысль: слишком простой аргумент и вывод. В этом мире все не так просто.
Она слышала, как внизу шумит в темноте река. Сегодня на острове Барбентайн холодно; Розала поплотнее закуталась в шерстяной халат, который ей дали. Однако свежий воздух вернул ей силы и ясную, обнадеживающую уверенность, что, добравшись сюда, она сделала для Кадара все, что могла. Следующие ходы в более крупной игре делать предстояло уже не ей. Масштаб ее собственной жизни внезапно сильно уменьшился, сосредоточился на ударах сердца. Она почувствовала непреодолимое желание - и чуть не рассмеялась над собой - вернуться обратно и еще раз посмотреть, как он спит. Странно, как быстро, как полно в мир человека может снова войти любовь.
Последним человеком, которого она любила, был ее отец, а он погиб у Иерсенского моста почти два года назад. Ее мать ушла раньше него, в год последней эпидемии чумы. Ее брат Фальк не вызывал у нее горячих чувств, как и она у него, Розала это знала. Он не станет во главе погони, чтобы вернуть ее обратно, но и не сделает ничего, чтобы помешать им. Он хорошо управлял Савариком, и она уважала его за это. Земли Савариков теперь были совсем беззащитны, открыты для набегов из Валенсы из-за новой границы по реке Иерсен. Если этот договор когда-нибудь потеряет силу, они станут еще более беззащитными, чем теперь.
Он потеряет силу, сказал сестре Фальк в прошлом году, в тот редкий момент, когда они оба оказались в Кортиле. Такие перемирия всегда заканчиваются, но земли, которые были отданы надолго, вероятно, будут потеряны навсегда. Он говорил об этом тихо, только ей одной. Открытая критика не в обычае осторожного Фалька де Саварика, пусть и могущественного сеньора, при новом короле на троне. Их отец громко выражал бы свое неодобрение, Розала это знала, невзирая ни на какие последствия.
Как Блэз де Гарсенк перед тем, как уехал в первый раз, потом снова, через год, после того, как ненадолго вернулся домой.
Думать о Блэзе было трудно. Она уже знала, что он здесь, в Люссане, вместе с герцогом Талаирским. Его было бы легко увидеть, послать записку, ясную или загадочную, как ей захочется. Она гадала, знает ли он, что она в замке. Жрицы рассказали ей, что вся ярмарка судачит о высокородной даме из Гораута, которую привезли в храм перед самыми родами. Отон, грустно подумала она: он органически не способен хранить молчание, да она и не имела никакого права ожидать, что он никому ничего не расскажет.
Однако Блэз не принадлежал к тем, кто прислушивается к сплетням, а эн Бертран де Талаир поклялся не рассказывать ему до тех пор, пока Розала не будет готова. Возможно даже - острая, новая мысль, - что Блэз и не знал о ее беременности. У нее с ним не было никаких контактов после той ночи, когда он уехал во второй раз.
Розала помнила ту ночь. Сидя у открытого окна в Арбонне, слушая журчание реки внизу и доносящуюся наверх музыку, она мысленно вернулась в ту зимнюю тьму, когда звезды исчезли и завывала буря, со стуком швыряя снег и лед в окна замка Гарсенк. Она слушала, как отец и сыновья проклинают друг друга, слышала непростительные слова, отвратительные высказывания, жестоко ранящие, еще более ужасные, чем эта ночь. Она молча плакала, совершенно забытая в своем кресле у камина, стыдясь собственной слабости, страстно желая уйти из комнаты, от переплетений дикой ненависти Гарсенков. Но она не могла уйти без разрешения Ранальда и не хотела привлекать к себе внимания. Она знала, что отец обрушится на нее со всей жестокостью, как только вспомнит, что она здесь.
Окаменев от холода рядом с угасающим очагом, который ни один из них не позаботился раздуть, а слуги предусмотрительно удрали, Розала ощущала на щеках ледяные слезы. Она слышала, как брат ее мужа, достигший последних вершин ярости, голосом, полным страдания, разоблачил своих отца и брата, перед тем как выбежал из комнаты и из замка в штормовую ночь. Он назвал одного предателем Гораута, позорно недостойным бога, а второго - пьяницей и трусом. Она согласилась с обеими оценками, заливаясь слезами. Он был холодным, жестким, обозленным человеком, Блэз де Гарсенк, и к ней никогда не проявлял ни жалости, ни доброты, но он был прав, он был прав насчет этих двоих.
Она вспомнила, как лежала без сна в своей постели в ту ночь. Ранальд в смежной комнате провалился в крепкий сон, и она слышала его храп сквозь закрытую дверь. Иногда по ночам он говорил сам с собой, плакал от горя, как ребенок, во тьме своих снов. В первые месяцы их супружества Розала пыталась утешить его в такие моменты; теперь она этого не делала. Окоченевшая и испуганная, прислушиваясь к безумному вою ветра, она ждала, когда Блэз вернется за своим снаряжением перед отъездом. Когда он вернулся, когда Розала услышала его шаги в коридоре, она встала с кровати и пошла в его комнату, ступая босыми ногами по обжигающе холодным камням.
Он укладывал свою седельную сумку при свете свечи, когда она вошла. Она не постучалась. На его одежде лежал снег, льдинки прилипли к рыжеватым волосам и бороде. На ней не было ничего, кроме ночной сорочки, светлые волосы распущены по плечам на ночь. Он никогда раньше не видел ее распущенных волос. Они замерли и смотрели друг на друга несколько секунд, молча, в полуночной тишине замка, потом Розала сказала тихо, чтобы не было слышно за дверью комнаты, за пределами маленького пространства, освещенного этой единственной свечой:
- Полюби меня один раз. Всего один раз перед тем, как уедешь.
И Блэз пересек комнату и подхватил ее на руки, уложил на свою кровать, а ее блестящие русые волосы рассыпались по его подушке. Сорочка с шелестом скользнула выше талии, а она приподняла бедра, чтобы помочь снять ее. Он задул свечу, снял с себя мокрую одежду и овладел ею в темноте перед тем, как снова покинул собственный дом; овладел молча, яростно, с горечью, с бесконечной, глубоко скрытой болью, с которой, как она знала, он жил из-за собственного бессилия. В той комнате вместе с ними не было любви, совсем никакой.
И это не имело значения.
Она знала, что именно могло заставить его прикоснуться к ней в ту ночь, что им руководило, но ей было все равно. Чего бы это ни стоило, думала она, лежа в собственной холодной постели, призывая к себе мужество, словно оно находилось где-то очень далеко, пока ждала его возвращения. Чего бы это ни стоило, он должен взять ее хотя бы один-единственный раз.
И позже у него в комнате, в темноте, под завывание ветра, беснующегося за стенами, к ней пришла та же мысль: она с радостью выдержит все, что угодно - ее руки сильнее прижали его к своему телу, она чувствовала, как его толчки становятся все настойчивее, услышала его участившееся дыхание, - только чтобы он дал ей ребенка, чего не мог сделать Ранальд.
Он один раз произнес ее имя, потом. Она это будет помнить. И она это вспомнила, сидя на скамье у окна в Барбентайне. Странно, что это теперь имеет значение. Не столько ради себя самой - она не из тех женщин, которые питают иллюзии, - но ради Кадара. Разумно это или нет, но почему-то ей теперь казалось важным, чтобы во время зачатия ее сына это единственное связующее слово-звено между ними двумя было произнесено. Была некая ирония в том, что его произнес именно мужчина; ее собственная целеустремленность не допустила такой вольности. Интересно, подумала она, что сказали бы жрицы богини насчет этого, что говорит их учение. Что происходит в соответствии с их доктриной, когда Кораннос и Риан соединяются в любви - если они это делают? Она почти ничего не знала о ритуалах веры здесь, в Арбонне, только искаженные версии, с осуждением излагаемые в Горауте братьями бога. Интересно, удастся ли ей пробыть здесь достаточно долго, чтобы узнать правду.
В коридоре у нее за спиной послышались шаги. Кормилица, подумала она и встревожилась. Она уже готова была выглянуть из ниши, но шаги смолкли как раз у того места, где она сидела, и Розала услышала незнакомый женский голос, а потом мужской. Она осталась сидеть неподвижно в темном алькове и через секунду поняла, что эти люди говорят об убийстве.
- Все должно быть сделано аккуратно и тихо, - сказала нервно женщина по-арбоннски с акцентом. - Она велела мне это передать.
- Я обычно не создаю большого шума своим кинжалом, - ответил мужчина насмешливым тоном. Его голос был низким и уверенным.
- Ты не понимаешь. Это не должны связывать с ней. От трупа необходимо будет избавиться, и чтобы никто ничего не узнал. Она сказала, что будет лучше, если он даже не увидит тебя, чтобы он не закричал.
- А! Она его чем-то займет? И он отключится от всего окружающего мира? Такие вещи ее возбуждают? А после у меня появятся и другие обязанности?
- Нет необходимости быть вульгарным, - чопорно ответила женщина.
Мужчина тихо рассмеялся.
- Не бойся. Я буду следовать приказам твоей госпожи. Если она хочет ощутить вкус крови, ей придется попросить. Но он должен меня увидеть, или все это лишается смысла. Он должен знать, кто его прикончит.
- Он может позвать на помощь. Мы не можем допустить…
- Не позовет. Этот человек не из тех, кто зовет на помощь. И у него будет для этого мало времени, я обещаю. Пойдем, какая дверь? Дух умершего требует отмщения, я и так запоздал.
Тут они прошли мимо Розалы, отбрасывая за собой тени, а перед тем, как они прошли под факелом в пустом коридоре, Розала отпрянула назад к окну. Жонглер в большом зале внизу пел о бесконечной любви и неутоленной страсти. Ни мужчина, ни женщина не повернули головы, проходя мимо. Она их не знала. У двери неподалеку их шаги замерли. Затаив дыхание, Розала слегка подалась вперед. Она увидела, как мужчина улыбнулся и вытащил из-за пояса кинжал. Он открыл дверь и скользнул внутрь, двигаясь по-кошачьи бесшумно и грациозно. Дверь за ним закрылась. Из комнаты не донеслось ни единого звука. Женщина секунду колебалась, и Розала увидела, как она сделала быстрый жест, отводящий беду, а потом быстро пошла прочь по коридору и вниз по другой лестнице в его дальнем конце.
В коридоре было тихо, если не считать далекого голоса певца, печального и мелодичного. Розала прижала ладони к щекам. Сейчас произойдет нечто ужасное. Она знала, что может закричать, позвать на помощь, и, возможно, помощь придет вовремя, но более вероятно, опоздает.
Она была не из тех женщин, которые зовут на помощь.