Склонившись над Утером, Ллиэн медленно раскачивалась, как змея, напевая древнюю песнь четырех рун:
Бит ордфрума аэлькре спаэсе,
Висдомес вратху онд витена фрофур,
Анд эорла гехвам эаднис онд тохихт.Бит эгле эорла гехвилкун,
Тоннэ фаэаплисе флаэск онгиннет
Храв колиан, хрусан кеосан
Блак то гебеддан; бледа гедреосат,
Винна гевитат, вера гесвикат.Бит он эортан эльда беарнум,
Флаэскес фодор, ферет геломэ
Офер ганотес баэт; гарсекх фандат
Хваэтер ак хаэббе аэтеле треове.Вит такна сум, хеальдет трива вел
Вит аэтелингас, а бит он фаэрильд,
Офер нита генипу, наэфре свикетх.
На языке, общем для всех племен, это звучало бы так:
Рот - источник всех слов,
Вместилище мудрости, утешение мудреца,
Покой и надежда благородного.Прах ужасает благородного,
Когда плоть внезапно холодеет
И тело уходит в мрачную землю.
Вянут прекрасные цветы, радость уходит, связь рвется.Дуб, растущий из земли, дает пищу свиньям,
И так же люди питают его собой.
Море с острыми гребнями волн
Испытывает дуб на прочность.Тир - особая руна.
Правителям она сохраняет веру,
Всегда рассеивает ночной мрак,
Никогда не знает поражений.
Под покровом веток и листьев, в ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костра, монотонное пение погружало Тилля в гипнотическое забытье, навевая странные сны. Иногда он выныривал из густого тумана, в который погружался, словно в бездонный колодец, мрачный и холодный, и произносил короткие отчетливые звуки, пытаясь поговорить со своей собакой и соколом. Это напоминало клекот, тявканье, рычание… Но Ллиэн не могла ничего понять.
Когда наконец он смог подняться, он приблизился к Ллиэн, взял ее руки в свои и склонил голову.
- Благодарю, моя королева…
Потом поднял голову и улыбнулся ей. Маленький костер из веток и целебных трав, горящий в темноте ночи под густой кроной плакучей ивы, давал такой слабый свет, что человек не смог бы различить ничего, кроме самих язычков пламени. Но эльфы - дети ночи, поклоняющиеся Луне, видят в сумерках не хуже диких животных. Ллиэн стояла на коленях возле Утера, и вид у нее был измученный. Тилль понял, что она использовала магию, чтобы исцелить их обоих от яда укусов и спасти от смерти - ценой своих собственных сил.
- Как он? - спросил Тилль, указывая на Утера. Ллиэн внимательно взглянула на рыцаря.
- Не знаю… Люди не такие, как мы, Тилль. На вид они сильные… но душа у них такая хрупкая…
Она безнадежно вздохнула.
- И потом, я не смогла поговорить с его душой. Уши его закрыты, глаза закрыты, сердце закрыто… Я не знаю, где он. С тех пор как вас сюда принесли, он открыл глаза только однажды. Фрейр насобирал можжевеловых ягод и подстрелил несколько птиц, которых мы зажарили, но нам так и не удалось заставить его поесть. Хотя он выпил целебный отвар…
Ллиэн постаралась приободриться и слабо улыбнулась.
- А ты, мой друг, с тобой все хорошо?
Зеленый эльф тоже улыбнулся и слегка потер затылок.
- Я чувствую жар… И у меня, кажется, порядочная шишка на голове. Наверное, я поскользнулся на плоту и упал.
Ллиэн искоса посмотрела на него. Он притворяется или действительно не помнит, что его ударил паж гномов?
Но она не успела ничего спросить - Тилль заговорил сам.
- Моя королева, нам нужно посоветоваться, - сказал он уже серьезным тоном. - Мой сокол рассказал мне, что человек по имени Блейд убил почтовую голубку гнома-проводника, которую тот хотел оставить нам, чтобы поддерживать с ним связь. Я не знаю, что это означает, но ты же помнишь, что именно этот человек, без сомнения, убил шевалье Родерика…
- Да. И если так, он отнюдь не случайно присоединился к нам. Он следил за нами с самого начала, с какой-то вполне определенной целью. Как он смог оказаться у нас на дороге? Как он смог узнать, что мы будем у скупщицы краденого в Скатхе? Мы сами еще накануне об этом не знали!
- Об этом мне неизвестно…
Королева эльфов поднялась, коснувшись густой завесы ивовых веток. Она тоже сняла кольчугу и дорожное снаряжение, оставив на себе лишь длинную муаровую тунику. Ее коса расплелась, и длинные волосы струились по спине до самых бедер. Стоя босыми ногами на мягком влажном мху, она потянулась, скрестила за спиной руки, покрытые узором из рун, нанесенных золой, и прислонилась к стволу дерева.
- Это шпион, - произнесла она наконец. - Он знает, где находится Гаэль, и манипулирует нами, чтобы привести нас к нему. Но зачем?
- Потому что мы нужны ему, чтобы приблизиться к Гаэлю, - предположил Тилль. - Эльфы болот не любят чужаков. Если Гаэль под их защитой, то они пропустят к нему только других эльфов.
- Ты, без сомнения, прав. Но это не объясняет всего остального. Зачем ему нужен Гаэль? Ради одной только серебряной кольчуги?
Она указала почти презрительным жестом на свою собственную серебряную кольчугу, небрежно брошенную под корнями ивы вместе с остальным снаряжением.
- Конечно, эти кольчуги очень ценные. И я не сомневаюсь, что такие, как Блейд, готовы убить ради них. Но в таком случае, что помешало ему напасть на меня, там, на болотах, чтобы забрать мою? Нужно было всего лишь перерезать веревки, связывавшие наш плот с другими; а от бедного Утера он вполне мог избавиться - тот был в таком состоянии… Но он не попытался ничего сделать.
Ллиэн замолчала. Это было не совсем верно. Кое-что Блейд все же попытался сделать… Но его вожделение вызывала отнюдь не кольчуга - Ллиэн была в этом уверена.
- Здесь есть что-то, чего мы не знаем, - продолжала она. - Что-то от нас скрывают с самого начала.
Тилль, который молча поглаживал собаку, сидевшую рядом с ним, посмотрел на неподвижное тело Утера, распростертое возле костра.
- Слишком много людей, - прошептал он.
- Что?
- Я думал о том, что вся эта история - дело эльфов и гномов, но именно люди послали нас по следу Гаэля… Именно Блейд, человек, тайно манипулирует нами. И наконец, именно два человека - Утер и Фрейр - говорили со скупщицей краденого в Скатхе… Мы же не знаем, о чем они с ней договорились. А потом они привели Блейда. В лучшем случае он вор, в худшем - убийца. Что если все эти люди связаны между собой?
- Ты забываешь, что Блейд убил шевалье Родерика, - возразила Ллиэн. - Нет никакого сомнения, что если бы Утер и Фрейр это знали, они заставили бы его расплатиться собственной кровью… Нет, они с ним не связаны. Это невозможно…
Тилль снова начал поглаживать собаку, она глубоко вздохнула от удовольствия и блаженно потянулась.
- Но, королева, ты ведь сама говорила: люди не такие, как мы, - тихо произнес он.
В часовне было холодно - холоднее, чем в любой другой комнате дворца. Монахи не позаботились ни о камине, ни о драпировках, которые могли бы сделать каменные стены менее угрюмыми. Здесь не было ничего, кроме балдахина королевских цветов - белого, символа чистоты и прямоты, и голубого - цвета неба. Преклонив колени на бархатной молитвенной скамеечке рядом с королевой Игрейной, напротив хоров, Пеллегун рассеянно смотрел на расписной свод и высокие колонны нефа. Как всегда, он улыбнулся, глядя на их капители с нарисованными на них монстрами, рогатыми и когтистыми, с высунутыми языками, - целое скопище горгулий и демонов, напоминающих воинственных гоблинов Пустынных Земель. Только те старики, которые еще помнили Десятилетнюю войну, могли их узнать. На остальных часовня нагоняла смертельную скуку…
- Сир, вы совсем не слушаете, - прошептала Игрейна.
- Да слушаю, слушаю, - проворчал Пеллегун.
Доведенный до отчаяния невниманием короля, капеллан замолчал, и на лице его появилось такое обескураженное выражение, что короля это почти позабавило.
- Так что? Вы говорили нам о грехах, да? - спросил он.
- Да, сир, - со вздохом ответил капеллан. - О семи смертных грехах: гордыне, гневе, зависти, лености, чревоугодии, скупости и сладострастии.
- Что ж, - сказал Пеллегун, улыбаясь юной королеве, - думаю, у меня есть они все. Чего же я заслуживаю?
- Каждый из этих грехов - ветвь одного и того же древа, Древа Зла, - отвечал проповедник. - И каждая ветвь в свою очередь дает новые побеги. Так, гордыня порождает вероломство, подозрительность, досадливость, властолюбие, тщеславие, лицемерие, бесстыдство. И каждый из этих побегов тоже дает свои ростки. Вероломство, к примеру, порождает неблагодарных, ослепленных яростью, отступников… И даже самый малый грех питают корни Древа Зла!
Пеллегун больше не улыбался. Он медленно поднялся, и эхо от удара его меча о каменные плиты долго отдавалось под сводами часовни.
- Почему ты заговорил о вероломстве? - тихо спросил он. - О неблагодарных и об отступниках? За кого ты себя принимаешь, монах?
Капеллан что-то пробормотал и обратил взгляд к королеве, словно ища у нее защиты. Игрейна слегка дотронулась до руки мужа.
- Это просто пример, сир…
- Оставьте меня в покое, мадам! - прорычал Пеллегун, отдергивая руку. - И убирайтесь отсюда! Хватит проповедей на сегодня!
Старый король с угрожающим видом направился к проповеднику, который начал шаг за шагом отступать, пока не дошел до алтаря. Послышались торопливые шаги Игрейны и удар тяжелой двери, когда она вышла из часовни.
- Я приду к вам в спальню сегодня вечером! - закричал он ей вслед. - Не будем забывать о грехе сладострастия!
И, обернувшись к монаху, спросил:
- Не так ли, святой отец?
Но тут его кто-то окликнул:
- Государь!
Пеллегун медленно повернулся к двери, все еще с презрительной усмешкой на губах. Это был Горлуа, быстрыми шагами подходивший к нефу.
- Вот послание, - сказал он, протягивая свиток пергамента, перевязанный красной кожаной лен той. - Новости от нашего человека.
Пеллегун остановил его жестом.
- Что это на тебя нашло? Врываешься в храм, как солдафон, орешь во всю глотку, топаешь - и даже не перекрестился! Разве ты не христианин?
- Да, простите,- пробормотал Горлуа, опускаясь на колени и осеняя себя крестом.
- Так-то лучше, - сказал Пеллегун и повернулся к монаху. - Ведь правда, святой отец?
В середине ночи Утер начал бредить.
Его стоны и крики разбудили королеву Высоких эльфов, и она снова подошла к нему. Она подбросила в костер целебных трав, не забывая о магических ритуалах: брать растения только левой рукой и не оглядываться, чтобы не привлечь злых духов.
- Бесполезно… - проговорил Тилль у нее за спиной. - Его глаза и его тело исцелились, но душа ушла…
- Замолчи!
Тилль не продолжал. Ллиан глубоко вздохнула и опустила голову. Он прав, конечно… Волдыри и вздутия на коже Утера исчезли, но он все глубже погружался в забытье, отказываясь бороться за жизнь.
- Еще не все кончено! - твердо сказала Ллиэн.
Она собрала стебли звездчатки с желто-пурпурными цветками, принесенные соколом Тилля, и принялась толочь их с помощью небольших камешков. Черные пряди ее волос прилипли к щекам, губы пересохли. Наконец растения превратились в кашицу, которую она смешала с водой.
- Помоги мне, - сказала она Тиллю.
Тилль крепко ухватил голову рыцаря и с усилием разжал его челюсти, и Ллиэн влила ему в рот густой напиток.
- Это его успокоит, - прошептала она. - Исцелит…
Тилль молча кивнул. Он знал, что звездчатка - не только успокаивающее растение. С незапамятных времен маги и прорицатели всех эльфийских племен знали ее пророческие свойства и использовали ее в небольших дозах, чтобы вызывать видения. Он знал также и то - как, без сомнения, знала это и Ллиэн,- что слишком сильная доза этого растения смертельно ядовита.
Он поддерживал голову Утера до тех пор, пока тот не проглотил снадобье. Затем прислонился спиной к стволу и принялся наблюдать, какое действие оно окажет.
Утер открыл глаза. Ллиэн была здесь, под густым сводом листвы. Взгляд ее необычных удлиненных глаз, казавшихся сейчас почти желтыми, мягко скользил по нему, а ее губы произносили слова, смысла которых он не понимал. Он больше не чувствовал боли. Тысячи крошечных жал, впивавшихся в его тело, исчезли. Лихорадка спала, и он погрузился в блаженное оцепенение.
Королева положила ему на лоб влажную ткань, пропитанную травяным отваром, потом обтерла ею тело и руки. Утер улыбнулся и, обхватив ее за плечи, привлек к себе.
- Моя королева… - прошептал он.
Но она прижала палец к его губам.
- Ты возвращаешься,- произнесла она. - Возвращаешься ко мне…
Утер снова прижал ее к себе, и их тела соприкоснулись. Кожа к коже.
…Ллиэн была обнажена, как и он, и распростерлась на нем во весь рост, но ее тело почти ничего не весило, словно сотканное из воздуха. Он ласкал ее, закрыв глаза из опасения разрушить это волшебство, и открывал их лишь тогда, когда ощущал пряди волос Ллиэн на своем лице. Она улыбалась и обнимала его. Кожа ее живота была нежной, как бархат…
Тилль улыбнулся и бросил взгляд на королеву, которая сидела рядом с ним, обхватив руками колени.
- Мне кажется, я знаю, что ему грезится, - прошептал он.
Ллиэн не отвечала. В свете костра ее глаза поблескивали, как золото, на фоне серебристо-голубоватой кожи лица. Она не отрывала глаз от лица Утера.
Повелитель серых эльфов Рассуль бежал, не разбирая перед собой дороги, и его бегство было столь же быстрым, как галоп диких лошадей, и столь поспешным, что только Ассан, его приближенный, мог его заметить.
Лам и другие эльфийские лошади пришли сегодня в лагерь короля Ллэндона, тяжело ступая и опустив головы под бременем дурных вестей. Смущенный и встревоженный белый конь, королевский любимец, рассказал о смерти пажа Ллевелина, о нападении на путешественников в Каб-Баге и об их путешествии в глубь болот на скверных плотах, в сопровождении всего лишь вьючных лошадей, лишенных души и отваги…
Никто ни о чем не спрашивал. Ллэндон произнес лишь несколько слов, утешая Лама и его товарищей, но Рассуль почувствовал, как на него давит бремя всеобщего молчания. Если королева Ллиэн направилась по следу Гаэля, значит, она была полностью уверена в его вине - иначе вряд ли решилась бы на столь опасное путешествие… Ллэндон ничего не сказал, но бесчестие Гаэля легло тяжким грузом на всех серых эльфов, и в особенности на Рассуля, их короля. Несчастного короля без королевства и без власти, осмеянного этими болванами-гномами, переполняемыми спесью и самодовольством, которые требовали справедливости и размахивали своими топорами, словно палачи, еще не окончательно насытившиеся кровью его народа… А если Гаэля найдут, нужно ли будет выдать его им, чтобы получить их прощение? А если не найдут? Если королева Ллиэн убита?..
Рассуль все еще бежал, не обращая внимания ни на ветки, хлеставшие его по лицу, ни на летящие с неба первые снежинки. Он бежал, плача от ярости и стыда, и слезы замерзали на его щеках. Он добежал до берега озера, где темная вода и заросли камыша преградили ему путь. И тогда он рухнул в ледяную воду, охваченный беспредельным отчаянием, которое порой приводило эльфов к гибели.
Когда Ассан наконец нашел его, король серых эльфов стоял на коленях у кромки воды среди тины. Рыдания по-прежнему душили его, и из груди вырывались душераздирающие стоны. Ассан приблизился к нему, обхватил его за плечи и мягко увлек на берег, подальше от воды, где Рассуль упал ему на руки, и прошло еще много времени, прежде чем его рыдания стихли.
Наступила ночь, и оба эльфа, неподвижно прижавшиеся друг к другу, покрытые снегом, поблескивающим в лучах звезд, стали похожи на ледяные изваяния, воздвигнутые на берегу озера.
Глава 13
Туманный день
Резкие крики козодоев, этих ночных охотников, чьи перья были похожи на древесную кору, раздавались совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, и стихли только с рассветом. Тогда же Цимми понял, что почти не спал. В этот серый рассветный час над болотами царило безмолвие, и они казались совершенно неподвижными. Туман словно застыл между небом и водой тусклой непрозрачной завесой.
Гном посмотрел на своих спутников, которые спали, завернувшись в плащи. Фрейра не было. Цимми бросил взгляд на плакучую иву - ствол дерева был согнут так, что ветки доставали до самой земли, образуя непроницаемый шатер. Да, необычные способности у королевы эльфов…
Носком сапога он толкнул в бок Мьольнира, который пробудился с глухим ворчанием.
- Клянусь бородой! - проворчал он, садясь и недоверчиво глядя вокруг себя. - Мне приснилось, что я У себя дома, под горой, на своей постели из мягких шкур… А тут!..
Цимми согласно кивнул. Здесь, на болотах, было средоточие всего, что так ненавистно гномам: холод, сырость, дикая природа и почти полное отсутствие твердой земли, на которую можно было бы с уверенностью ступить. Отвратительное место!
Мьольнир поднялся на ноги, долго потирал спину, потом расчесал бороду с помощью обломка ветки (мало кто знает, что гномы очень заботятся о своей наружности). Потом он почистил зубы - тоже с помощью ветки, прополоскал горло, набрав в рот воды, и начал рыться в своей сумке в поисках чего-нибудь съестного.
- Надо бы подумать об охоте, - пробормотал он. - Скоро у нас ничего не останется, кроме овсяных лепешек…
Рогор и Блейд тоже проснулись, оба хмурые и помятые.
- Доброе утро, дорогие господа! - язвительно сказал Мьольнир. - Прекрасная погода, не правда ли? Как раз для эльфов - сырость под ногами и дождь над головой!
Блейд посмотрел на небо и пожал плечами.
- Что ты болтаешь, гном? Дождя нет.
- Ну и что? Скоро будет! С тех пор как мы выехали, постоянно идет то дождь, то снег. У меня уже в костях вода! А ты надеешься, что будет погожий денек?
- Да помолчи ты!.. Ладно, я пойду отлить.
Блейд отбросил плащ, поднялся и скрылся в кустах.
В это время занавес из веток плакучей ивы заколыхался, и оттуда вышли Ллиэн и Тилль со своей собакой.
- А вот и они! - сказал Мьольнир. - С возвращением!
Эльф-следопыт бросил на него сумрачный взгляд, но Цимми подошел к королеве Ллиэн с приветливой улыбкой.
- Вы его вылечили? - воскликнул он восхищенно и в то же время недоверчиво, изучая Тилля внимательным взглядом. - Хотел бы я узнать, как вам это удалось!.. А Утер?
- С ним все в порядке.
Цимми заглянул под полог из веток и увидел Утера, все еще бледного и с трудом державшегося на ногах, но живого и невредимого.
- Да, все в порядке, - повторил рыцарь. - Мне уже лучше.
- Друг мой! - произнес гном, пожимая ему обе руки. - Я очень этому рад!
Утер улыбнулся ему в ответ, но сероватый цвет его лица и изможденный вид не слишком понравились мастеру-каменщику.
- Подожди-ка, - сказал он, отцепляя от пояса один из своих многочисленных мешочков. - У меня есть одно средство, оно вернет тебе силы…
Он поднял голову и бросил лукавый взгляд на королеву эльфов.
- Если королева тоже захочет…
Ллиэн рассмеялась своим переливчатым серебристым смехом.
- Мэтр Цимми, если у вас вправду есть средство, восстанавливающее силы, я буду первой на очереди!
Цимми выпятил грудь, очень довольный, но чей-то приглушенный вскрик заставил его вздрогнуть и застыть на месте.