Из холмов навстречу войску выходит большой отряд. Серо-коричневые одежды меркнут перед пестротой противника, простые копья увечны на фоне стальных пик, кожаные панцири ничтожны против блестящих лат, числом же теряются они на берегу океана врагов. Но сияют под апрельским солнцем светлые гривы волос, сколотые на затылках, гордыми складками лежат на могучих плечах серые плащи, над правым плечом каждого воина торчит рукоять полуторного меча, удерживаемого скобой на спине кожаного панциря. На левой руке каждого - длинный каплевидный щит. Смотрит со щитов, отлитая барельефом из серой стали, клыкастая волчья морда.
Мало их, но останавливает свое шествие гордое воинство, завидев врага. Неслышный шепот проходит над рядами разноодетых и разновооруженных воинов, и одно слово в том беззвучном шепоте: 'фаланга'. Ужас оно вселяет в сердца врагов.
Еще два отряда выходят из холмов, справа и слева от первого. Войско на равнине все мешкает, а тем временем между отрядами фаланги вперед выбегают легковооруженные воины с луками в рост человека, и со скоростью невероятной посылают одну за другой во врага стрелы, трехфутовые стрелы со стальными наконечниками. Ни один доспех не выдержит удара такой стрелы. Падают первые в рядах пестрого воинства. И еще. И еще.
Вдруг - или наконец - вырывается вперед на вороном коне человек, одетый как полководец. Наводит он порядок в своих рядах. Смыкают щиты мечники, прикрывая копейщиков. Отходят на фланги отряды в рогатых шкурах, конные и пешие. Опускают копья рыцари. Арбалетчики дают ответный залп. Приходит в движение войско.
Вот и с другой стороны, из холмов, выезжает полководец. Не видно его лица, но одет он так же просто, как и все прочие воины. Только одно отличие: не кожаный, бронзовый панцирь на нем. Дает он знак: смыкает щиты фаланга, выставляя вперед копья. Еще один знак, и все три отряда слитно делают шаг вперед.
Чернота поплыла перед его глазами, но он устоял на ногах. То, что он видел, было не пророчеством, а видением. Битва происходила сейчас, ему даже казалось, что он узнал место - Гирисскую равнину и холмы Эверин. Все Старшие обладали способностью видеть сквозь расстояние и время. Но в нем, как и в большинстве из них, пророческий дар давал себя знать не больше двух-трех раз за всю жизнь.
Он обернулся и наконец заметил ее, стоящую на краю поляны. Они застыли, не зная, кому первым бежать навстречу, и стояли так долго. Мгновенья летели мимо, кружась в мягком ветерке, прилетевшем с моря. В танце их мелькал неумолимый лик судьбы. С наивной радостью шумели листья в кронах деревьев. И все это длилось дольше, чем казалось, но не дольше, чем надо. А потом они сорвались.
Кружа ее, он пытался ее целовать. Она же, повиснув на его шее, откинула голову назад и закрыла глаза. Кружение было танцем, которому нет имени. Он вдыхал ее запах, и легкие разрывались, требуя еще и еще; он смотрел на нее, а глаза его рвались из орбит, стремясь поглотить ее целиком; руки сжали ее талию с такой силой, что она вскрикнула - но в этом крике было больше наслаждения, чем боли, и он не ослабил объятие, ибо слух его упивался звуком ее голоса. Наконец он поймал ее губы и почувствовал, как разум покидает их обоих, уступая место тому необъяснимому, что лежит за пределами счастья. Его голова закружилась, подкосив ноги и бросив их на травяной ковер поляны.
-Я рад вашему счастью, дети мои, - донесся сквозь пелену, скрывшую от них мир, голос Верховного прорицателя. - Ваша судьба - быть вместе, и только вместе. Хорошо, что при этом вы еще и счастливы.
Что-то в его голосе было не так, они почувствовали это одновременно. Но исчез внезапно, как и появился, Верховный прорицатель, и взгляды их, сияющие общим светом, нашли лишь друг друга. И они опять забыли обо всем.
Они встали с земли; она отряхнулась от лесного сора и отряхнула его. Потом, миновав башню, они спустились к морю. Он знал здесь одну рощицу вековых сосен, приклеившуюся между скалами на утесе, под которым бурлил океан; она знала ее даже лучше, так как выросла в замке. Он сел прямо на подстилку из чуть влажноватой бурой хвои, посадил ее себе на колени.
-Ты - моя судьба, - сказал он.
-А ты - моя судьба, - отозвалась она. И они, в отличие от многих других, во все времена произносивших похожие слова, знали, что говорили. И больше не добавили ничего, ведь слова эти были началом и концом, а в середине было лишь счастье, чувство друг друга и полной завершенности.
Когда у него затекли ноги, он встал и ее поднял тоже. Отстегнул меч и положил его на хвою, на край утеса. Взял ее за руку.
Ледяная вода вцепилась в них своими когтями, затягивая в глубину. Но несколько уверенных гребков вытолкали их на поверхность. Холод не давал остановиться, пока они не вышли на маленький каменистый пляж, а там ветер с океана обжег их сквозь промокшую одежду. Они бегом бросились наверх, обратно в рощу. Он с трудом развел костер; развесив одежду на ветках над костром, они грелись, искоса поглядывая друг на друга сквозь синеватый дым и вспоминая этот безумный прыжок через меч и с утеса в океан. Последнее они добавили сами к этому самому древнему и неизменному в веках свадебному ритуалу своего народа. Ледяная вода, холод и дрожь были нужны им, чтобы почувствовать перемену в своей жизни кожей, чтобы в сжигавшую их страсть добавилось нечто большее, более долговечное.
-Ты же с дороги! - вдруг ужаснулся он, подчиняясь этому новому, долговечному, в чем была и забота, и страсть, и много других чувств, единому, что поглощало его почти целиком, то, чему он поклялся полтора года назад никогда не быть судьей и предателем. - Наверное, голодна, как волк?
-Голодна, - она коварно подмигнула ему над костром, дым над которым служил ей единственной одеждой. - но есть не хочу.
И больше до вечера он не задавал ей никаких вопросов.
А потом, когда усталость взяла над ними верх, и она уснула, беззвучная битва перевалила за свой пик. Давно отбросили воины фаланги свои окровавленные копья, отбросили и изрубленные щиты. Каждый сам врубался в бесконечные ряды врагов, вращая мечом-бастардом и принимая удары на обернутую серым плащом левую руку, пожиная жатву войны и в конце концов сам становясь жатвой. Все больше воинов в кожаных доспехах оканчивало свой путь сквозь отряды врагов. Рубился с пятью рыцарями в алом полководец в бронзовом панцире, далеко впереди своего войска. А на флангах подходили уже отряды пеших с булавами, и рогатые всадники в медвежьих шкурах настигали в холмах легковооруженных лучников и проламывали им черепа своими короткими секирами.
Только нет ни шума, ни смрада битвы. Не раз еще и не два увидит он сечу лютую. Но никогда звук иль запах не коснутся его. Возьмет он в руки меч, и не ослабнут руки, но будет тот меч крушить лишь утварь домашнюю в минуту ярости. Не ранит его вражеская стрела. Не встанет он во главе гордой, могучей фаланги, и лишь в мечтах будет он отдавать войскам приказания. Не будет ему силы и славы, не вернется на достойное место его древний род. И забыть он может о лесах Эридара и руинах Кайгиста средь зелени болот, а все подвиги его будут свершаться лишь у очага домашнего да в постели супружеской. И все грезы его, все мечты с самого детства, все, зачем он прожил на свете больше века - зря.
Она уже проснулась. Ее голова лежала на его плече, он чувствовал беспокойство в ее взгляде.
Он оторвал свой взгляд от сумеречного неба и посмотрел в глаза.
-Знаешь, Эрви, - произнес Эрик. - а ведь я тебя ненавижу.
Уивер ЭахТислари. Рубежи народа.
Его взору, не потускневшему с годами, открывается морская битва. Около трех десятков одинаковых почти во всем северных драккаров, лишь цвет парусов отличает противников. Большинство парусов синеют древним императорским индиго, как бы в насмешку над еще сопротивляющимися тремя изящными кораблями арденов с ослепительно белыми парусами. Да, в насмешку - индиго был цветом императоров Ровендии. Эсгурии, пасынки ровендийцев, идут войной на последних арденов в этом мире. И готовы победить.
Уворачиваются белопарусные драккары, в северных водах прозванные 'снежными'. Не дают взять себя на абордаж, но и нападать не рискуют. Слишком уж их мало. Только стрелами огрызаются.
Вот, кажется, чудо: залп горящих стрел из больших корабельных арбалетов поджег особо напористый драккар эсгуриев. Но недолго ликование. И уже кренится протараненный снежный драккар, и падают белые паруса на втором, подрубленные абордажными саблями. Остается один, гордый флагман. Взмахи весел уводят его в сторону от вражеского флота, но ветер с востока не дает продвинуться далеко. Синие паруса разворачиваются дугой, не пуская флагман к берегу, в защищенную гавань. Сокращается расстояние. Затягивается петля.
-Верховный прорицатель, мой господин! - слышит он мальчишеский голос за своей спиной. - Спаси моего отца, молю тебя!
Прорицатель оборачивается. Мелгер, носитель имени, некогда проклятого. Еще совсем мальчик, пусть по возрасту и подросток.
-Я прорицатель, Мелгер, - отвечает он. - Чем я могу помочь твоему отцу? Я не властен над судьбой, не могу изменить и долю Рагона ЭахНодера.
Мальчик смотрит ему в глаза, не мигая. Прорицатель замечает, что одет тот в одежду воина, сшитую на него по возрасту и размеру, и кожаный панцирь на нем. Только вместо полуторного меча - короткий, больше похожий на большой массивный кинжал. И недетская уверенность в голубых глазах, не поколебленная словами прорицателя.
-Ты владеешь магией, мой господин. Предай огню флот князя Эридарского.
Князя Эридарского? Флотоводец-эсгурий владеет той землей, где когда-то правили предки Эрика. Но магия? Ему так много надо сделать в эти дни, везде успеть, все увидеть. Одни перемещения, минующие пространство, отнимают уйму сил. Сожжение же целого флота на неделю уложит его в постель. Меж тем требовалось что-то решать: расстояние между снежным драккаром и ближайшим преследователем сократилось до двух длин судна, и корабельные арбалеты флагмана барона Нодерского бьют по преследователям почти в упор.
И он решается. Сжимает в руках бордовый камень-скаранит. Прислоняется к зубцу стены замка, чтобы не упасть, когда магия обессилит его. В груди его, пусть старческой, но далеко еще не немощной, загорается огонек ярости, и прорицатель раздувает его. Ярость - лучший помощник в разрушительной магии, и дураки те, кто считает, что для этого нужна ясная, чистая от эмоций голова. Ярость охватывает его, сжигая тело и душу и рвясь наружу. Он доводит ее до точки, когда сам себе начинает казаться сгустком алого пламени, факелом в ночи, погребальным костром, вулканом перед извержением. Перед его взором мечутся образы, и он с трудом удерживает над ними контроль, вычленяя лишь необходимые сейчас, в эту минуту. Это тяжело - ярость бушует, требуя выхода, - но он доводит дело до конца, очищая ужасающей силы чувство от слабости оттенков, и только тогда подносит к глазам скаранит и вбрасывает в него исполненный гнева взгляд.
С треском, слышным даже сквозь шум океана, разрывается снопом искр первый из преследователей снежного драккара. Ярость бьет потоком в скаранит, создавая волну разрушения, и вскипает на миг океан, пока взгляд его находит второй корабль. Полоса пламени прожигает его насквозь, оседает мачта, кричат моряки. Третий, весело пляшущий огоньками от носа до кормы. Четвертый. Пятый...
Он резко выдыхает воздух. Делает глубокий вдох, и крик его рвет мир на части. Замирают на стенах замка часовые. Застывают чайки в полете. Даже волны на миг прекращают свой бег, пока он беснуется, и пена идет изо рта, и руки резко отрывают камень от глаз. Он орет в диком экстазе, и мальчик, до того стоявший рядом, испуганно пятится назад, рискуя свалиться со стены вниз, на камни внутреннего двора замка. Тело прорицателя пронизывает дрожь, и подкашиваются наконец ноги, мягко опуская его на камень, серый нодерский камень, и последнее, что он видит - пурпурные точки на горизонте.
-Воды... - просит он Мелгера, превозмогшего свою робость и подошедшего к нему, когда прекратился его крик. Пожар ярости утихает, но прорицатель иссушен, как южная пустыня. - Холодной воды, из источника. Быстрее же!
Сначала он почувствовал тепло. Надо же - кто-то в замке Нодер знал, как любит Верховный прорицатель тепло, столь редкое на его родных островах Осенни. В комнате, где он лежал на большой старинной кровати, на перине из лебяжьего пуха, ласкающей его стареющее тело, под двумя толстыми пледами - жарко было, не то что тепло. Жарко и немного душновато. Огонь в камине давал достаточно света, чтобы разогнать полумрак - тоже как он любил.
Каменные стены были завешены гобеленами. Не такая уж редкость в замке Нодер, славном в былые времена своими гобеленами на всю империю. Но он достаточно хорошо разбирался в них, чтобы понять: здесь собраны лучшие. В Регаде за любой из них можно было купить надел земли не меньший, чем все, что есть в собственности барона Нодерского, и не скалы и горы будут в том наделе - лишь земля пахотная, богатая на урожаи. Да, он в личной спальне барона, теперь прорицатель в этом не сомневался.
Изображение на гобеленах составляло две цельные композиции: справа и слева от камина. По давно уже забытой в большинстве родов традиции аристократов Риммарави, правая отражала события исторические, левая же - легендарные. Тот, кто повесил здесь эти гобелены, отнесся к этой традиции очень серьезно: обе композиции относились к одному и тому же периоду истории, с разницей в несколько лет.
Справа изображалось возведение замка Нодер. Картина во многом была простой и даже бытовой, но в деталях, редко доступных человеку-творцу, выткан был рельеф гор и скал, волны в море, растущие серые стены и строители на лесах, подводы с материалами и корабли в еще не укрепленной гавани, и сам первый барон Нодерский, следящий за строительством, одетый с той простотой и изяществом, что на рассвете империи была лишь аристократам доступна. Теперь-то ее все ардены переняли. Детальность гобеленов позволила прорицателю рассмотреть флаг, реющий на ветру над только что законченным донжоном. На белом фоне был прорисован каплевидный щит с рисунком. Полукружие верха залито изумрудной зеленью - знак баронства. Фон нижнего большого треугольника был алым, на нем парил черный дракон. А по краю шла серебряная кайма, венок из еловых веток, в которых попадались и шишки. Кайма означала, что обладатель герба является вассалом князя Риммора. Еще одна деталь была в гербе: на голове дракона блестела золотая корона. Барон Нодерский участвовал в бунте против императора в 527-м году, остановленном Риммором, тогда еще не князем, а просто младшим братом императора Мелгера Второго. По совету Риммора в тот же год был основан Круг прорицателей, забравший себе часть власти императора. Из-за этого исторического обстоятельства Уивер ЭахТислари часто чувствовал себя в обществе нынешнего барона Нодерского соучастником бунта.
Риммор стал князем Риммарави позже, в 601-м, но еще до основания замков и поселений на севере острова Арденави. Об этом говорила левая композиция. Уступ меж двумя горами, одна из которых была Звездным пиком, и двое на нем. Справа, вполоборота - Риммор ЭахРовенд. Прорицатель и раньше видел в библиотеке замка Скассл гравюры с его изображением, но нигде оно не было столь детальным. Гобелен передавал его именно таким, каким живописали легенды, и Уивер ЭахТислари, изучивший множество исторических трудов, знал достоверно, что в данном конкретном случае легенды не лгали. Энергичный и деятельный, бесстрашный в бою и мягкий в семье, добрый и одновременно честолюбивый. Лишь любовь и уважение к брату своему не дали ему возглавить бунт и занять престол. Вместо этого он направил свою энергию в другое русло, стал руками императора и делами его. И расцвела торговля, укрепились границы, ослабли враги империи, стравленные друг с другом искусной дипломатией. Заурядное поначалу и порой чрезмерное в ошибках правление Мелгера Второго превратилось в эру бурного рассвета империи. Был наконец достигнут мир с эйториями, и этот мир два с половиной века спустя обратился в Великий союз, спасший империю от теров. По сей день дивились ардены, как род Риммора смог породить в более поздние века узурпатора Сигаиха и Мелгера Убийцу. Вторым в композиции, лицом и слева, бог Синрик в белых одеждах. Вестник богов, друг людей, сын Лайты Несущей свет - единственный из богов, с кем могут говорить люди, пусть лишь избранные. Не разреши он тогда Риммору основать княжество в землях, по поверью принадлежащих богам, уже не было бы сейчас на свете ни одного ардена. Об этом разрешении и говорила композиция, где бог и человек выглядели равными, как оно изредка бывает. Боги тоже смертны.
Вошел наследник барона Мелгер, прервав мысли прорицателя. Мальчик медленно приблизился к кровати и положил ладонь ему на лоб.
-Тебе лучше, господин мой Верховный прорицатель?
Лучше? Похоже, что да. Прорицатель помнил, что ему было очень плохо, но урывками, как вроде он и в самом деле был тяжело болен.
-Сколько я пробыл в забытьи? - спросил он.
-Два дня, господин мой. Лекарь говорит, что вам еще неделю следует полежать.
Неделю, как же. Знает он этих лекарей. Что они могут понимать в слабости после того заряда магии, который он выпустил из себя? Он не может позволить себе и дня в бездействии. Он провел здесь недопустимо много времени, и оно потеряно безвозвратно. Вовремя он, однако, остановился. Уничтожь он весь флот эсгуриев, мог и умереть на месте.
-Мой отец, барон Нодерский, - вновь прервал молчание мальчик. - просит разрешения войти к тебе, мой господин.
Насколько прорицатель знал Рагона ЭахНодера, не в обычае у того было просить чьего-либо разрешения.
-Пусть войдет, - разрешил он, гадая, что случилось с непомерно раздутой гордыней барона.
Мелгер вышел за дверь, и почти сразу же вошел его отец. Левая рука ЭахНодера была на перевязи, щетина на лице давно не видела бритвы, в золотых волосах блестело не по возрасту много серебра. Не успел прорицатель остановить его, как барон подошел к изголовью кровати, опустился на колени и склонил голову.
-Мой господин Верховный прорицатель, - начал он, и в голосе его прорицатель не слышал обычной резкости. - ты спас мою жизнь, жизни моих людей, мой последний корабль и мой замок, сразил моих врагов. Я знаю, что лишь один ответ может быть на такой поступок. Прошу тебя, прими мою клятву вассала.
Прорицатель сдержал улыбку. Жизнь научила его осторожнее судить о незаурядных людях, к каковым он всегда относил ЭахНодера. Рагон ЭахНодер, сколько прорицатель его помнил, вел себя как склочный провинциальный барон, но Уивер ЭахТислари всегда видел за ним большее.
-Негоже барону становиться вассалом отпрыска иного баронского рода. Лишь князь, герцог или император могут быть твоим сеньором. Не сочти, что я отвергаю твою службу. Ты служишь народу, этого мне достаточно. Я не обременял тебя просьбами до сих пор и не обременю впредь. Ты на своем месте и в свое время, и ты достаточно лучше многих других в этом месте и времени, Рагон ЭахНодер.
Он видел, как барон анализирует его ответ, слово за словом - скупая игра чувств на суровом лице ЭахНодера позволяла прорицателю об этом догадываться. Наконец, очевидно, он не нашел ничего, противоречащего его странному и, на взгляд прорицателя, немного архаичному кодексу чести. И улыбка прорезала жесткое лицо.