– Ах, этот... – Брандт покачал головой. – Хороший парень. Потому что, видите ли, я лично занимался поставками, чтобы оказать монахам уважение. Парень был работящий, вот я и взял его в помощники.
– Можете ли вы мне что-нибудь о нём рассказать? Кто он такой, из какой семьи?
Брандт ущипнул нижнюю губу.
– Мастер Ловефелл, честно говоря, никому другому я бы этого не сказал, но вам, конечно, расскажу, что знаю.
– Это очень любезно с твоей стороны, – ответил инквизитор. – Я весь внимание.
Трактирщик отпил два глотка вина.
– Скажу прямо: мать этого малыша была ведьмой. Четыре года назад она была арестована и осуждена.
Вот оно как, подумал Ловефелл с удовлетворением, что достиг, наконец, финала дела. Мордимер ведьмин сын. Этого он и в самом деле мог ожидать. Инквизиториуму происхождение его подопечного ничем не мешало. Наоборот: он был рад, что парень унаследовал силу, ибо такие неразвитые, спонтанные способности сулили ему гораздо лучшую будущность.
– Её сожгли?
– Да, сожгли. На Цветочном Рынке. Зрелище было – заглядение.
– Ты там был?
– Был, мастер Ловефелл, там полгорода было. Ибо его мать была известна, ох, известна. Чудная женщина, не один на неё точил зубы... Называли её Прекрасной Катериной.
– Помнишь, как она выглядела?
– Помню, мастер Ловефелл, помню. У неё были волосы настолько чёрные, что аж блестели, словно намасленные крылья ворона. И такие длинные, говорили, что могли окутать её, как плащом. И при этом белейшая кожа... Никогда не позволяла, чтобы её коснулись лучи солнца. Даже в не слишком ясный день служанка всегда носила над ней зонт.
– Ты прекрасно всё запомнил, – усмехнулся Ловефелл.
– Ну что ж, – вздохнул Генри. – И я был в неё влюблён, что тут скрывать. Но эта дама была не для таких, как я. Одаривала отношениями лишь тех, кто имел тугую мошну. А впрочем, даже и этого не хватало. Мало ли богатых купцов к ней подкатывали? Однако она выбирала не только богатых, но и значительных. И даже из них, опять-таки, не так много было тех, кто мог похвастаться, что помешал своим ковшом в её котелке.
– Ведьма-куртизанка, – улыбнулся Ловефелл. – Она, должно быть, была исключительной женщиной.
– И что ей дала эта исключительность? Лишь горстка пепла осталась. – Трактирщик пожал плечами. – Да и красоту потеряла, как наши её схватили. Даже на костёр её везли в капюшоне, потому что, думаю, лицо её было жестоко изуродовано.
– Её везли в капюшоне? – Изумился Ловефелл.
– А кроме того, что, если она кого-нибудь сглазит? – Буркнул Брандт. – Вы сами знаете, мастер Ловефелл, как ужасны могут быть ведьмы, если их довести до крайности.
– Ты прав, Генри, – покивал головой инквизитор. – Скажи мне, слышал ли ты, что потом случилось с её сыном?
– Исчез, мастер Ловефелл. О том, что этот малыш – ведьмин бастард, никто не знал, кроме одного старого монаха, а я как-то случайно услышал, как именно этот монах говорил об этом с аббатом. Ой, взбесился отец Ансельм, как Бог знает кто... Я думал, ему кровь в мозг ударит, так он орал.
Эта история объясняла, почему записей о приёме и уходе парня нельзя было найти в монастырской книге. Просто на всякий случай их вымарали.
– Ты один из нас, Генри, так что поговорим откровенно. – Инквизитор притворился, что не замечает, как при словах "ты один из нас" лицо трактирщика покрывается румянцем гордости. – Сам знаешь, как иногда бывает с ведьмами. Иногда это сумасшедшие, иногда обычные отравительницы, иногда знахарки. А что говорили о Прекрасной Катерине? Она действительно была ведьмой?
– Мастер Ловефелл, я знаю, как бывает, вам не нужно мне этого объяснять. Но насколько я слышал, если уж она не была ведьмой, то ведьм вообще не бывает.
Информация, конечно, требовала проверки источников, так как нельзя было верить слухам и тому, что болтали горожане по трактирам, тем не менее, тот факт, что Катерину считали грозной ведьмой, уже многое значил.
– Может, ты знаешь, кто её выдал?
– Говорили, что Соломон Гриен. – Ловефелл не мог не заметить, что Генри понизил голос, когда произносил это имя.
– Кто он такой?
– Сейчас? Покойник, мастер Ловефелл. Или, скорее, точнее будет сказать, почти покойник. Внутренности у него заживо гниют. Ужасная судьба, мастер Ловефелл, страшная. Так иногда начинает кричать, что его слышат аж на соседней улице.
– Почему же он сам не избавит себя от страданий?
– Грех ведь это смертный... – начал было Генри, но вспомнил, с кем имеет дело, поэтому лишь улыбнулся и закончил другим тоном: – Гриен не покончит с жизнью, потому что до сих пор надеется на выздоровление. Видите ли, мастер Ловефелл, эта болезнь иногда исчезает. На неделю, две, но зато потом возвращается с новой силой...
Инквизитор задумался.
– Мастер Ловефелл? – Напомнил о себе Брандт.
– Да?
– Если вы хотите его посетить, я расскажу вам, как это устроить.
– Буду благодарен. Не знаешь, зачем он это сделал?
– Деньги, что же ещё. Прекрасная Катерина переписала на него дом, загородное поместье и дала на хранение облигации на огромные суммы. Когда её осудили, он всё получил как на блюдечке.
– То есть, всё как обычно, – вздохнул Ловефелл. – Жажда золота, зависть или семейные разногласия. Вот типичная мотивация доносчика.
– Да, да, в последний раз отец донёс нашим на собственную дочь. Два месяца будет, как её сожгли.
– Ну, ну, – только и сказал инквизитор. – Редко встречается искренний священный пыл, не так ли?
– Именно, – ответил Брандт, хотя, видимо, только из вежливости.
– Большинство людей руководствуется странными предрассудками, заставляющими их верить в узы крови или дружбы, но не понимают, что передача своего друга или родственника в руки инквизиторов – самое глубокое проявление любви. Разве нет?
– Я не посмел бы оспаривать ваши слова, мастер Ловефелл, – быстро ответил Брандт.
"Но ты в них не веришь", – подумал инквизитор, – "и поэтому ты всего лишь трактирщик, и единственное, что тебе осталось, это право сентиментально называть инквизиторов "нашими"".
– Возвращаясь к этому Гриену. Кто он, или кем был? Купцом? Советником?
– О нём говорили, что он знает обо всём, что происходит в городе. И что если крыса пёрнет на берегу реки, то старому Соломону через две молитвы об этом доложат.
– Так вот оно что, – проворчал Ловефелл, уже догадавшись, о чём идёт речь.
– В Кобленце досадить людям Гриена это всё равно что самому себе намылить верёвку. Со всего города он собирал дань, а все советники были у него в кармане.
– И такой человек позарился на имущество блудницы?
– Нет, нет, мастер Ловефелл, это не совсем так, вы уж меня извините. Она не была какой-нибудь там шлюхой, и это не были какие-нибудь там гроши.
– Разве?
– А вы разве не знаете, мастер Ловефелл? Наверное, в Инквизиториуме вам объяснят точнее, ведь они должны иметь нотариальную опись изъятого имущества. Но говорили, что Соломон мог и сто тысяч крон заработать на этом деле.
Инквизитор с пониманием покачал головой. Сто тысяч крон на самом деле были суммой, за которую большинство граждан Империи обвинили бы в колдовстве не только любовницу, но и собственную сестру и мать. Даже для кого-то столь могущественного, как Гриен, это должна была быть цифра, вызывающая восхитительный трепет. Ловефелл допил вино и отставил пустой кубок.
– Покорнейше благодарю за информацию, которой ты со мной поделился. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь хороших людей, ты знаешь, к кому обратиться, не так ли?
– Это была честь для меня, мастер Ловефелл. Всегда пожалуйста, только скажите, чем я могу вам послужить...
– Спасибо. – Инквизитор пожал ему руку и вышел из таверны.
Он не должен был предупреждать, чтобы Брандт держал рот на замке и никому не рассказывал об этой беседе. В конце концов, трактирщик когда-то учился в Академии Инквизиториума и знал, чего могут ожидать те, кто имеет слишком длинные языки и слишком большую склонность ими трепать.
"Значит, пришло время посетить "наших", как называл их Генри", – подумал Ловефелл. – "Время посмотреть, как выглядят документы по этому делу".
* * *
На этот раз инквизитор снова намеревался использовать письма, подтверждающие, что он является полномочным представителем епископа Хез-Хезрона, номинального главы всего Инквизиториума в Империи. Это давало Ловефеллу очень широкие полномочия, хотя, как он знал по опыту, эти полномочия следовало использовать очень умеренно. Местные инквизиторы не особенно любили посторонних, распоряжающихся на их территории, даже если эти посторонние располагали епископскими документами. Что ж, каждый руководитель местного отделения любил быть петухом на своём подворье и не хотел видеть другого петуха, взирающего на него без уважения. А кобленецкое подворье выглядело по-настоящему шикарно. Штаб-квартира Инквизиториума была построенным в форме подковы двухэтажным дворцом, внутренний двор которого окаймляла колоннада. Подкову замыкал железный украшенный забор, а от мощных ворот вела аллея, на которую свысока взирали статуи Апостолов. Ловефеллу никогда не нравилась пышность, которой славились некоторые местные отделения Святого Официума, особенно те, что находились в людных и богатых городах. Но он понимал, что такова историческая необходимость. Поражать. Подавлять. Источать блеск могущества. Случалось, однако, что богатство оказывало губительное влияние на эффективность и энтузиазм братьев-инквизиторов. Всё чаще они оказывались в близких отношениях с местными патрициями, участвовали в финансовых операциях и спекуляциях, занимались торговлей, приобретали владения, судились с арендаторами. И так далее, и так далее. Где-то во всём этом угасал простой, искренний дух первых инквизиторов, которые несли по всей земле стяг святой веры, не заботясь о том, есть ли чем прикрыть спину.
Руководителем Инквизиториума в Кобленце был Зигмунд Шонгауэр – старый, многоопытный инквизитор, славный тем, что много лет назад принимал участие в "лугдунских событиях", во время которых костры пылали день и ночь. Это он устроил огромное аутодафе на лугдунском рынке, где в течение одного вечера были сожжены почти двести почитателей сатаны. Но времена пылкой юности уже миновали, и Шонгауэр как глава кобленецких инквизиторов проявлял далеко идущую сдержанность в выдвижении обвинений. И даже выглядел он вполне добродушно с седой щетиной, покрывающей подбородок и щёки. Волосы на лице также частично заслоняли искорёженную шрамом верхнюю губу – след от удара камня, брошенного греховной рукой. Но Шонгауэр, несмотря на годы, прошедшие со времён, когда он распространял веру с горячей простотой, определённо не был ни мягким, ни добродушным человеком. Хотя, должно быть, огорчался, хорошо понимая, что его убрали на задний план, и в Кобленце он проводит что-то вроде почётной пенсии.
Он дружески поприветствовал Ловефелла, хотя и с легко чувствующейся осторожностью. Они сели в кабинете за вином, засахаренными фруктами и глазированными пряничками, а Ловефелл мысленно улыбнулся, поскольку все знали об огромной слабости Шонгауэра к сладкому.
– Чем я могу тебе служить, Арнольд? – спросил он. – И с какой миссией отправил тебя наш милостивый епископ, одари его, Боже, милостью Своей?
Он потянулся к вазе с фруктами, тщательно выбрал себе большую фигу. Закусил её пряничком и заел засахаренным цветком фиалки.
– Я бы не назвал это миссией, – ответил лёгким тоном Ловефелл. – Это всего лишь вопрос, касающийся одного дела прошлых лет, которое, Бог мне свидетель, не знаю, почему заинтересовало Его Преосвященство.
– Мы так тщательно ведём книги, что вы найдёте в них всё, чёрным по белому. Но, быть может, я смогу вам помочь, не прибегая к документам, поскольку, по милости Божией, память у меня ещё хоть куда.
– Буду весьма обязан, – вежливо ответил Ловефелл. – В таком случае, я позволю себе изложить вам дело. Его Преосвященство интересует процесс против ведьмы, которую называли, если мне не изменяет память, Прекрасной Катериной.
Ловефелл, произнося эти слова, внимательно смотрел в лицо старого инквизитора. Однако, он не заметил в нём ничего подозрительного. Шонгауэр только кивнул.
– А кто бы не вспомнил этого дела? Красивая женщина, скажу я тебе, Арнольд. Я вижу её перед глазами, как будто это было сегодня. При императорском дворе не нашлось бы женщины прекрасней. Что поделать, если вместо того, чтобы остановиться на соблазнении мужчин, она занялась тёмным искусством?
– Доказательства были неопровержимы, я полагаю?
Шонгауэр нахмурился, словно насторожившись или опечалившись, но на самом деле он задумался над тем, что взять теперь, цукат из цедры апельсина или маленькую игрушечку из марципана. В конце концов, взял и то, и другое.
– А как же? Да, конечно. Я передам тебе все документы, но да, да, неопровержимы. Трудно найти лучше. У неё была тайная комнатка в доме, в которой она держала все инструменты, необходимые ей для совершения ведьмовских практик. И богатая библиотека. Бог знает, откуда она взяла такие чрезвычайно редкие предметы.
Шонгауэр слишком поздно понял, что одной фразой сказал слишком много. Но не подал виду. Ловефелл, однако, не собирался упускать такого подарка.
– Бог знает? – Повторил он слова Шонгауэра. – Вы не выяснили этого в ходе допросов?
– Нет. К сожалению, – сухо ответил начальник Инквизиториума.
– Но ведь она не умерла в ходе допросов, поскольку, как я слышал, на костёр её везли живой. Так почему же вы не вели допросов до тех пор, пока не было бы получено полное признание?
– Я уже не помню дела так подробно. – Шонгауэр махнул рукой. – Так что будет лучше, если ты заглянешь в документы, Арнольд, не полагаясь на мою ненадёжную память.
– Ты говорил, Зигмунд, что помнишь дело как сегодня, так что осмелюсь полагать...
Шонгауэр с явным гневом укусил пряничек.
– Я сказал, что я помню ведьму, а не все обстоятельства процесса, – сказал он резко. – Не пытайся ловить меня на слове, Арнольд, ибо, как мне кажется, я не на допросе?
– Упаси Боже! – Воскликнул Ловефелл. – Откуда подобная мысль?! Смиренно прошу прощения, если я посмел чем-то обидеть...
Шонгауэр улыбнулся и снова махнул рукой.
– Нет, мальчик, нет. Ты не обидел меня, – ответил он с мягким снисхождением. – Это лишь гнев старого человека на самого себя, что память уже начинает ему изменять. И ты, поверь мне, тоже испытаешь сомнительные радости, связанные с пожилым возрастом, хоть этого тебе, конечно, и не желаю.
Ловефелла позабавило это высказывание, ибо он был уверен, что мог бы быть дедом деда Шонгауэра. Если не прадедом прадеда... Но откуда начальник кобленецкого Инквизиториума мог об этом знать?
– Спасибо, что согласились уделить мне время, и попрошу, в таком случае, все связанные с делом документы. Протокол обыска, протоколы допросов и описание самой казни.
– Конечно, я прикажу немедленно их тебе доставить, Арнольд, и надеюсь, что, пока ты не завершишь своё задание, ты не откажешься воспользоваться нашим гостеприимством.
– Я буду польщён, – ответил, вставая, Ловефелл.