Грустно стало колдунье. Она даже не оглянулась на развилку мертвых улиц у холма, где нечисть продолжала уничтожать сама себя, на самом деле не принося себе ни малейшего урона. Айра шла по следам непонятного воина баль и странной девчонки, которая все больше казалась ей похожей на нее саму. Она была очень слаба, много слабее Айры. И не только потому, что никто не учил магии эту сумасшедшую танцовщицу храма Сади, не только потому, что была она вымотана то ли испытаниями, то ли странной ворожбой со смертью, которую Айра почувствовала еще на входе в Суйку. Она слабее горела. Она была как свет звезды в сравнении с обжигающим пламенем костра.
На мгновение Айра подумала, что для сравнения костра со звездой надо бы приблизиться к звезде, но тут же отвлеклась. На южном выходе из Суйки вновь начиналась какая-то странная ворожба. Что же это за враг, который заставляет ворожею забыть даже то немногое, что она успела почерпнуть из манускриптов и некоторых наблюдений? Что это за враг, в оскаленный зев которого мечутся не только сила, но и дух ворожеи? Что же это за враг, если неумеха в отчаянии сумела призвать стихии природы?
Когда Айра добежала до последних ворот, огромный болотный течень уже был мертв. Куски его тела покрывали полосу от скал, окаймляющих темную падь до берега моря. Земля дымилась, и встать на нее было невозможно. Колдунья пригляделась и увидела в кустах силуэт баль. Он уходил, унося на руках девчонку.
"Ну вот, – подумала Айра. – Теперь можно и отдохнуть. Подожду, пока дорожка остынет, а то сапожки испорчу. Пусть теперь Смиголь поупражняется против этой девчонки. Хотя что от нее осталось? Не соперница она мне теперь, не соперница".
Айра присела у арки, протягивая озябшие руки к земляному жару, и внезапно подумала, что смотрит вслед беглянке, как смотрит воин вслед малолетнему сыну врага, которого сейчас можно раздавить пальцем, но через некоторое время не победишь и мечом.
– А это мы еще посмотрим, – зло прошептала колдунья.
Смиголь все делал обстоятельно. Его отец, который был удачливым рыбаком, с детства приучил крепыша сына к тому, чтобы перед выходом в море не торопясь проверить на берегу каждый узелок снасти, каждый шов в корпусе ладьи, запасы пищи и воды, нитки и запасной парус. Перемерить, сколько веревок в бухтах, а сколько в мотках. Пересчитать амулеты для морских демонов и прочитать нужное количество раз наговоры для удачи и попутного ветра. Эта неторопливость исчезала в море. Там все делалось очень быстро, хотя и не менее надежно.
Таким Смиголь и вырос: неторопливым и быстрым, обстоятельным и умеющим действовать без лишних раздумий. А уж когда отец заметил, что от наговоров, произнесенных сыном, действительно польза случается, тут-то рыбацкая доля белоголового молодого сайда и закончилась. В дом к рыбаку пришел Синг. Отец попытался протестовать – не хотел он в сыне видеть храмового служку, – но полтора десятка золотых мгновенно склеили ему рот.
Постепенно Смиголь вошел во вкус новых занятий. Его обстоятельность сослужила ему хорошую службу. То, что приходило к Тируху в виде удач и догадок, то, что бурлило у Айры в крови, Смиголь осваивал благодаря усидчивости и собственным, не таким явным, но не менее действенным талантам. И вот теперь он вел себя так, как будто собирался выйти в море. Но не с отцом, а в одиночку. Его даже присланные Арухом воины не заинтересовали. Он договорился с десятником, что позовет их, когда потребуется помощь, и приступил к подготовке.
"Каждая рыбка своего крючка, своей сетки требует", – неторопливо размышлял Смиголь. Баль, по слухам, отличный воин, но хромой. Значит, беглецы двигаться будут медленно, потому как никакую скотину через Суйку они провести не смогут. Что ж, времени для подготовки хорошей встречи более чем достаточно.
Первым делом – расставить ловушки. Натянуть прозрачную нитку, да не одну, а дюжину, благо пауки для этого не нужны, достаточно гусеницы листовертки, что на зиму под корой залегла. Бери кокон и разматывай понемногу. Вроде бы обрывки паутины меж стылых ветвей колышутся, а попробуй смахни ее. Наговорчик незаметный в нитке, но действенный. Железом коснешься, все равно что в барабан над головой насторожившегося мага ударишь. Рукой махнешь, еще и сам закричишь диким голосом, потому как нитка ядом пропитана – кожу жжет как спица раскаленная, палец может отрезать.
А если нитку баль заметит да наклонится, под ковром хвои горошинки серебрянки подавит. Вот у колдуна колокольчики в голове и зазвенят. А там только шагни дальше, как раз напротив деревни амулеты прикопаны. Колдуну ничего, а баль сразу родителей вспомнит. Конечно, не течень болотный – не засосет, не сквасит, но ноги отнимутся. А попытается руками шевелить, и руки откажут.
Ну, прорвется баль и через эту полоску – мало ли, перепрыгнет или с дерева на дерево перелезет, даром что хромой, а тут уже новая ловушка – гнойный гриб. Серые колбаски мальчишки деревенские любят ногами поддевать – трещат они, как уголья в печи, да спорами как пеплом плюются. Пусть плюются, только есть такое заклинание, что пепел безвредный в колдовское снадобье превращает. Сунешься в пыльное облако, забудешь, как моргать да как вглядываться. Не навсегда, но на неделю, не меньше. Потому и деревенских пришлось предупредить, чтобы мальчишек в лес не выпускали. Впрочем, они и сами на эту сторону не больно-то шлялись. Зверья тут нет, словно Суйка из леса живность отсасывает, да и ужасом несет со стороны мертвого города. Смиголь хоть и был там, а все одно всякий раз ежился, когда взгляд на север обращал. Не пройти баль до последней преграды, где сам колдун в избушке смотрителя мертвой нехоженой дороги притаился. А если дойдет, тогда Смиголь рассуждать не станет. Тут уж как на рыбалке: крепче сжимай посох да подсекай, точнее, колдуй, парень, если хочешь, чтобы Арух приметил тебя да милостью не оставил.
Да, а с девчонкой-то что делать? Ведь девчонка еще с баль! Вроде бы не без способностей, колдунья или ведьма, которую живой оставить надо. Это трудно. Убить проще. Смиголь это не хуже Айры умел, даже нравилось ему. Это Тируха наизнанку вывернуло, когда Синг привел троих молодых колдунов в городскую тюрьму. Айра дело завершила легко, но без особого желания. Расспросила сначала, за какие преступления узник к смерти определен, да придушила его петелькой невидимой за сотню шагов. И то позеленела с лица, а ее еще самой сильной Синг называет. А вот Смиголь все сделал обстоятельно и с разнообразием. Тирух даже говорить после этого с ним не мог, а зачем ему эти разговоры? Он должен девчонку эту живой взять. Пожалуй, тут сетка ведьмина сгодится. Простое заклинание, но даже Синг против него не устоит. Айру, правда, не удалось испытать, но всему свое время.
Смиголь прикрыл глаза и прошептал про себя заклинание ведьминой сетки. Помнит! Впрочем, и не сомневался он, что вспомнит. Главное, чтобы десятник не забыл, что сидеть ему следует в деревне и ждать дыма над избушкой. Хворост приготовлен, посох в руках, ловушки расставлены, можно было бы и отдохнуть, но что-то сосет в животе. Не от голода, а от предчувствия какого-то. Может, старую рыбацкую присказку против бури прочесть? Помогало когда-то.
Громыхает что-то со стороны Суйки – то ли вой, то ли треск какой. Опять, что ли, медведь или олень на поганую землю забрел? Может быть, если течень, только лапу оттяпает? Вряд ли. Впрочем, у этого теченя хватка как у лучшей ловчей ямы. Самое дрянное же во всей этой истории не глухая деревня с плохой едой, и не холод в ветхой избушке, и не вонючие стражники, которые пристают к селянкам, а то, что не пройдут, конечно, беглецы через Суйку, и придется Смиголю собирать ловушки и сматывать. А может, оставить все как есть? Нечего тут деревенским бродить, а забредут, пусть на себя пеняют.
Баль появился посередине деревни, когда десятник разливал по кубкам уже второй мех. Шагнул в освещенный круг и камень в костер бросил. Или не камень, а горшок круглый, только пламя взметнулось такое, что у троих стражников рожи сразу пузырями пошли, а у десятника еще и усы опалило. Рассмеялся баль и в сумерках к лесу кинулся. Это о нем, что ли, Смиголь говорил, что баль хромой?! Тогда девчонка его вообще, что ли, с крыльями? Ничего, и крылья пооборвутся, и хромота появится.
Десятник едва голос не сорвал, пока молодцы его не прочухались. Цепью на лес пошли, а баль тут как тут – стоит на опушке, усмехается. Что он там крикнул?.. Что никто еще баль в его родном лесу не поймал? Вот сейчас и посмотрим, чей это лес и кто лучший ловец – бравый десятник или юнец колдун. Как он дымы-то собирается запускать, если ночь подступает?
Вошли воины в лес. Кто глаза протирал, а кто от хмельного покачивался. Клинки перед собой выставили, а все одно – кто руки себе о колдовскую нитку посек, а кто и шею не уберег. Вой над лесом поднялся, какой и не во всякой битве случается. А баль словно сквозь землю провалился. Не в иччу же он горную вошел, к ней до середины зимы без кольчужных рукавиц и близко лучше не подходить. Послал десятник двоих молодцов за факелами, и снова крики услышал. Вышел на полянку, а там ребятки его валяются, словно ноги у них отнялись. И десятка воинов у десятника не осталось, но и они к тем, что по поляне на руках ползали, подойти не решились. Ночь ведь уже – кто его знает, какая напасть их укусила. Хорошо еще колдун не подкачал, точно над кронами со стороны избушки его дым светящийся в небо пополз. Знает свое дело юнец!
– За мной бегом! – заорал десятник и повел оставшихся стражников в обход неприятной полянки. Не больше полусотни шагов оставалось до хижины колдуна, уже и костер сквозь стволы проглядывал, когда словно дымом запахло, и кромешная тьма опустилась. Раза четыре приладился лбом о деревья десятник, пока догадался, что не видит ничего. Хорошо еще глаза о сучья не выколол. Судя по вою, не всем из его воинов так повезло. Только старого командира не так-то легко с ног сбить. Приходилось с колдунами схватываться – главное перетерпеть. Глаза не видят, зато уши слышат, и не только вой обезумевших подчиненных, но и треск костра, и даже голос колдуна, который слова незнакомые частит. Неужели колдовство правит? Может быть, зрение вернет?
Не успел десятник рот открыть. Быстр Смиголь оказался, набросил на неясную фигуру ведьмину сетку. Руки притянуло к бокам, рот закрылся самое меньшее до утра. Ноги согнулись и коленями в грудь уперлись. Ни слова сказать, ни вздохнуть. Утром заклинание закончится, а еще целый день потом будешь кости разминать, да неделю суставы вывороченные вправлять.
Смиголь быстр оказался, а баль все одно быстрее. Едва десятник в траву свалился, из темноты нож вылетел. Тот самый, который недавно бальским мечом прикидывался. Ничего не успел подумать Смиголь, иначе изловчился бы заклинание бросить. Но тело у колдунов, если они воинскому искусству не обучены, такое же слабое, как и у скирских торговцев. Нож вошел в горло. Только и сумел Смиголь, что посох не выпустить да животом в костер упасть.
Баль подошел к трупу, вытащил нож, вытер его о спину колдуна и отправился за Рич, которая без сил лежала в якобы непроходимых зарослях колючего кустарника.
Айра вышла к избушке Смиголя утром. По дороге добила трех умирающих стражников, выжгла остатки ловушек, вернула зрение ослепшим, сняла ведьмину сетку с десятника.
От трупа Смиголя пахло паленым мясом. Колдунья перевернула его ногой, наклонилась, отбросила в сторону руку с истлевшим посохом, пригляделась к отверстию в шее.
– Точно так же, – пробормотала вполголоса Айра. – Палач в Скире таким же броском был убит. Но палача убил точно не баль, потому что сидел под замком. И трактирщик в Скоче так же с жизнью расстался. И бродяги торговцы… Значит, ты, Зиди, не один? А ты мне начинаешь нравиться, старый воин. И девчонка твоя. Тем интереснее будет с вами сразиться.
Смиголя Айре было не жалко.
Вечером следующего дня Зиди добрался до перекрестка. Две дороги сходились у деревянного моста через топкий ручей. Одна из Омасса вела к Борке. Вторая, малохоженая, от Суйки. Позаимствованная в деревне лошадь всхрапывала в густых зарослях, выпуская морозный пар. Рич обессиленно лежала на лошадиной шее. Баль рассматривал мост. Возле него горел костер, и десяток стражников поджаривали какую-то дичь.
Подхватил Зиди лошадь под уздцы и отвел в глухой распадок. Сквозь колючие ветви пробрался, костер разжег, чтобы отдохнуть, о Рич позаботиться и обдумать все.
– Ничего, – прошептал сам себе баль. – Неужели я не проберусь мимо этих недотеп? Неужели Борку не миную?
– Вряд ли, – раздался сзади знакомый голос, и удар обрушился на голову Зиди.
Когда баль пришел в себя, он открыл глаза не сразу. От боли раскалывалась голова, затекли руки и ноги, но Зиди оставался неподвижен, пытаясь понять, что произошло.
– Хватит притворяться, – раздался знакомый голос, и Зиди наконец узнал.
– Хеен, – обессиленно прошептал он.
– А ты что думал? – негромко рассмеялся недавний ученик. – Разве мог кто-то, кроме корепта, неслышно подойти к баль?
– И ты не смог бы, – усмехнулся Зиди, поняв, что подвешен за руки к суку, а его ноги и туловище накрепко примотаны к стволу этого же дерева. – У тебя амулет неслышного шага на шее. У Седда украл? Или подарил его тебе тан?
– Одолжил. – Хеен выпрямился, играя ножом Зиди. – Мне чужого не надо, в отличие от тебя. Я и нож этот оставлю. Вот! – Корепт бросил нож к ногам учителя.
– Был рабом, рабом и сдохнешь, – процедил сквозь зубы баль.
– Нет, – покачал головой Хеен, шагнул в сторону, вывел из зарослей лошадь.
Через спину коня была перекинута связанная и завернутая в ткань Рич.
– Вот моя свобода, – шутливо поклонился он Зиди. – Ты думал, что Седду нужен был ты? Нет, ему нужна была она. А мне нужна свобода. И я ее получу.
– Ты не пройдешь Борку! – скрипнул зубами баль. – За ней охотится еще и Димуинн.
– Это забота Седда. – Хеен выпрямился. – Он ждет меня перед Боркой. Впрочем, какое тебе дело, куда я ее повезу? Может быть, обратно в Скир. Хотя зачем мне врать? Тебе же ведь недолго осталось. Хочешь что-нибудь мне сказать?
– Нет, – тряхнул головой Зиди.
– Ну, как знаешь, – кивнул Хеен, вытащил из-за пояса тряпку и, сдавив пленнику скулы, забил ему в рот кляп.
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – произнес корепт, глядя в глаза Зиди. – Что ты убьешь меня. Попробуй. Да, с деревьями и зверями у баль получается лучше, чем у корептов. Но теперь наши шансы равны. Или ты все еще сильнее меня? Не может быть! Неужели ты не почувствовал в последние полгода, что я легко побеждаю тебя на мечах? И ты все равно сильнее?.. Так я тогда еще уравняю нас. Смотри!
Хеен вытащил из-за пазухи стеклянный флакон и, далеко отставив от себя руки, выплеснул его содержимое в лицо Зиди. Баль забился в путах от отвратительного запаха.
– Теперь мы точно равны, – ухмыльнулся корепт, отбрасывая сосуд. – Тебе осталось дня три-четыре, может быть – пять. Не больше. Постарайся что-нибудь придумать, чтобы утолить жажду мести. Я всегда готов сразиться с тобой. Единственное, что я не сделаю, так это не вытащу кляп и не развяжу тебя. Боюсь. Не тебя, заразы! Не могу прикасаться к тебе. Седд хотел, чтобы ты умер самой мучительной смертью из возможных. Колдун, который ему служит, придумал эту смерть, а я тебя с ней познакомил. На твоем лице кровь умершего от волнистой порчи. Завтра твое лицо вздуется буграми. Послезавтра вздуется все тело. Еще через день эти бугры начнут лопаться, и мясо будет отваливаться от тебя кусками, пока ты не сдохнешь! Это очень больно, Зиди. Мне жаль тебя, но это не лечится. Моли богов, чтобы холод усыпил тебя. Прощай!
Глава пятнадцатая
Сколько помнила себя Кессаа, всегда рядом с ней была Илит. Мамой ее Кессаа не называла, но только потому, что не знала этого слова, да и привыкла к звонкому "Илит". Никого больше не было у девчонки, лишь толстый опекун с пронзительными глазами Ирунг и тетка Тини.
Только поговорить все не удавалось у Кессаа с этой теткой, редко она появлялась в доме тана Стейча. А если появлялась, садилась в углу ее комнаты и молчала. Так молчала, что и у самой Кессаа желание поболтать пропадало. Иногда тетка что-то шептала, но Кессаа не могла разобрать слов. Просто голова наполнялась каким-то звоном и девочка словно засыпала на время.
Но тетка уезжала, и все становилось на привычные места. Если бы не Илит, которая учила Кессаа чтению, неумело выводя корявые руны углем на стенках камина, да не крохотный балкон, с которого был виден уголок сада, жизнь девчонки можно было бы признать тоскливой. Правда, Илит рассказывала Кессаа сказки и предания, а так как это были сказки и предания корептов и баль, то вскоре, сама того не понимая, девочка уже шустро щебетала и на этих языках.
Все изменилось, когда Кессаа исполнилось восемь лет. Ирунг принес синюю ленту, которую Илит вплела ей в волосы, и разрешил девочке выйти в общий двор и играть в саду. Проиграла Кессаа в саду до полудня. Сыновья Ирунга, один из которых был старше Кессаа на три года, а второй на год, все утро наблюдали за вторгнувшейся в их владения девчонкой. А когда Илит отправилась на кухню за обедом, повалили Кессаа на землю, содрали с нее одежду и попытались сделать с ней то, на что, по их мнению, единственно и годилось беззащитное существо женского пола. У них ничего не получилось. Не потому, что они были для этого еще слишком малы, а потому что, опомнившись от смешанного с изумлением ужаса, Кессаа завизжала и выкрикнула какие-то слова, что сами пришли ей в голову.
Уже потом Илит рассказала, что руки, которыми мальчишки держали ее, покрылись пузырями, словно их кто-то ошпарил кипятком. Остервенев от боли, молодые Стейчи принялись бить Кессаа детскими плетками, которыми они любили подгонять слуг. Только возраст и малое время помешали им превратить спину и ягодицы Кессаа в кровавое месиво. Но и без того лежать на спине и сидеть девчонка не могла после этого истязания месяц. Ее спасла Илит. Если бы она только коснулась пальцем одного из Стейчей, рабыня поплатилась бы жизнью. Но Илит бросилась под плети, легла на Кессаа, оперлась на локти, чтобы не раздавить рыдающую девчонку, и все то время, пока остервеневшие молодые таны секли ее, ласково успокаивала воспитанницу.
Ирунг не сказал девочке ни слова. Впрочем, он и раньше не разговаривал с ней. Кто она была для него? Оставленным на попечение диким зверьком с острым носиком, темными глазами и иссиня-черными волосами? Когда Кессаа немного оправилась и снова могла выходить во двор, он приказал выставить в саду стражу, хотя и смотрел на маленькую приживалку так, словно не сыновья его напали на нее, а она на них. Рослые стражники большую часть времени дремали на солнце, вполглаза приглядывая за младшими Стейча. А те, знай себе, забавлялись с деревянным оружием, пытались забраться на лошадей, уныло шуршали свитками в тенистой галерее, гнусаво повторяя за наставниками наставления и какие-то правила, изводили и мучили домовых рабов, да упражнялись с деревянными чурбаками и металлическими стержнями, по нескольку раз за день с натугой сгибая руки и меряясь подростковыми мускулами.