Несколько дней Кессаа вовсе не могла спать, просто проваливалась в темноту, страстно надеясь увидеть сына дома Рейду хотя бы во сне. А через неделю после того как Ирунг потребовал, чтобы Кессаа вновь начала танцевать, Илит принесла для нее записку. На лоскуте пергамента неровным почерком были выведены слова: "Кессаа, помнишь ли ты меня? Я хочу говорить с тобой. Сегодня храм охраняют стражники дома Рейду. Я приду в сад на второй колотушке перед полуночью. Лебб".
Сердце Кессаа замерло в груди, потом вдруг забилось и едва не вырвалось под темные храмовые своды.
– Высокий! – подмигнула девушке Илит. – Волосы светлые, плечи широкие. Красавец! Но добрый! Не посмотрел, что я рабыня, за руку взял, серебряную монету не пожалел, сунул пергамент и попросил передать тебе в руки.
– Ой! – пролепетала Кессаа. – Что же делать?
– Вот так вопрос? – усмехнулась Илит. – С этим как раз ясно – идти. Спрашивать о другом надо: что не делать? А тут я тебе помогу – никаких прикосновений и клятв. С его стороны, конечно, с твоей – неприступность и холодность. Ты вот что помни. Парень, пусть он даже влюблен в тебя без памяти, пусть даже женой тебя хочет сделать, о главном не забывает. А что главное для мужчины – всем известно: тело твое сладкое. Но стоит это тело мужчине предоставить, как тут же оказывается, что он и влюблен не очень сильно, и насчет женитьбы подумает, да и вообще, "дай-ка сначала еще тела, а уж потом поговорим".
– Что же делать? – с тоской повторила Кессаа.
– Ничего, – вздохнула Илит. – Вот, пусть один из приятелей твоих седых с тобой сходит, посидит в отдалении.
Посидеть вызвался Гуринг, самый молодой из стариков. Он аккуратно расправил на коленях бороду, поднял сутулые плечи и уселся у чаши фонтана. Кессаа застыла тенью у куста душистой рионы. Лебб появился вместе с ударом молотка привратника, который бродил где-то в галереях храма. Молодой тан Рейду захрустел сапогами по песку, покрывающему дорожки сада, недоуменно покосился на Гуринга, борода которого поблескивала белым в лучах Селенги, и остановился перед Кессаа.
– Я хочу услышать твой голос, – вымолвил он наконец.
– Ты пришел слушать или говорить? – проговорила в ответ Кессаа.
– И голос столь же прекрасен! – восхищенно прошептал Лебб. – А лицо? Ты ли это?
– Кого ты ищешь, Лебб? – спросила Кессаа, боясь только одного, что ее собственный голос прервется как луч Селенги облачной ночью.
– Прекраснейшую дочь Скира! – воскликнул Лебб. – Я должен убедиться, что твой чудесный голос принадлежит ей!
– Он принадлежит мне. – Кессаа задрожала и потянула с лица платок.
– Мелаген, внучка богини Сето, да утолится ее скорбь! – почти вскричал Лебб. – Это ты?!
– Меня зовут Кессаа! – гордо выпрямилась девушка.
– Я понял. – Лебб придвинулся к ней. – Я запомню твое имя навсегда. Оно достойно обозначить отблеск Селенги в зеркале тихого моря!
– Море обманчиво. – Кессаа шагнула назад. – Иногда оно штормит.
– Гордым ли сайдам бояться волн? – улыбнулся Лебб.
– Бояться не следует, – Кессаа отпрянула еще на шаг, – но меряться гордостью с морем – тоже.
– Чего же хочет от меня море? – с интересом наклонил голову Лебб.
– Только одного, – опустила глаза Кессаа, – чтобы твои желания не изменяли твоей чести, Лебб.
Молодой Рейду попытался сделать еще шаг, но Гуринг предупреждающе кашлянул. Лебб замер, вытер пот со лба, разочарованно вздохнул и прошептал:
– Ради твоей красоты, Кессаа, всякий воин был бы готов забыть о чести. Я пришлю тебе письмо. Если я не увижу тебя еще раз, мои глаза высохнут, как две капли воды, упавшие в пыль…
– Неплохой парень, – проскрипел Гуринг, когда Лебб развернулся и исчез за воротами. – Выражается, правда, витиевато, но это пройдет. Неплохой парень, но каким он станет человеком – никому не известно. Все люди рождаются и умирают одинаково, но живут по-разному. Есть люди, которые всегда остаются людьми. Есть те, которые не были ими никогда. Но большинство напоминает медведей. Медведь – самый страшный зверь, страшнее его только юррг. Правда, редки юррги даже в бальских лесах. Так вот медведь питается ягодой и плодами лесных деревьев. Любит корни и стебли болотной травы. Осенью набивает живот так, что становится похожим на шар. Многие медведи питаются так до самой смерти. Но если медведь испробует теплой крови, не будет хищника страшней! Этот парень именно таков. Поверь мне, девочка. Он добрый пока, но не мудрый. А доброта без мудрости легко превращается в глупость. Он не слушал твои слова, он слушал только жар собственной крови.
– Я поняла, – рассеянно прошептала Кессаа, прислушиваясь только к тому, что происходило внутри нее. Лицо, руки – все тело горело! Сердце выпрыгивало из груди! – Я поняла, – повторила Кессаа, счастливо улыбаясь.
Глава шестнадцатая
Отыщись на просторах Оветты достойный противник гордых сайдов, да соберись он захватить скирские земли, дальше Борки все одно не прошел бы. И кроме Борки хватило бы ему преград. Дорога мимо омасской крепости узка, а бастионы ее высоки. Ласский мост через Даж крепок, но не крепче умения скирских магов, которые всегда готовы обрушить его в воды неистовой реки. Стены самого Скира неприступны.
И все же Борка – вот предел мечтаний всякого врага. Когда сайды обосновались в Скире и пошли на юг, с опаской обходя проклятую еще чужими богами Суйку, именно здесь тогдашний конг наметил предел Скира. Он не был так уж глуп, предполагая, что нельзя завоевать бескрайнюю землю. Только если часть ее. Еще в древние времена, когда ладьи сайдов уходили в разбойничьи походы от берега древнего Гобенгена, старики наставляли молодых и яростных: берите золото и камни, везите шкуры и снедь, захватывайте рабов и женщин, но не пытайтесь овладеть чужой землей. Ведь всякому сайду сызмальства было известно: если натягивать маленький кусок бычьей шкуры на большой щит, рано или поздно шкура лопнет, а вот чтобы щит сломался, такого еще никогда не случалось.
На языке народа, который сайды частью истребили, частью оттеснили в южные леса, слово "Борка" означало "Сломанные горы". Они и вправду были сломанными. Стиснули их с двух сторон ощетинившийся непроходимыми рифами Борский залив и делающая последний изгиб прощающаяся с Молочными пиками река Даж. Стиснули и переломали, смешали в каменное крошево, в котором и троп никаких не было, потому что всякое ущелье обрывалось в еще более глубокое ущелье, а всякая скала служила лишь вестницей еще более неприступных скал. Двадцать лиг каменного безумия от Даж до моря и только одно узкое плато, что как полоска засохшего меда вытянулось с севера на юг. На нем конг и построил крепость Борку, которая еще задолго до того, как стала крепостью, превратилась в шумный городок.
Конечно, борский рынок не сравнился бы не только со скирским торжищем, но даже и с дештским, крупнее которого, по слухам, вообще в Оветте не было. Но именно в Борке стояли пошлинные башни, в которых скапливалась монета, собираемая с купцов и с простых путников. А еще выше пошлинных башен вздымались тяжелые бастионы борской крепости, строительство которой закончилось, когда уже и Дешта пала к ногам сайдов. С десяток конгов в Скире сменилось, пока не был положен последний камень в укрепление. Но зато когда это произошло, сайды не только сами уверились в собственной мощи, но и уверили в этом всех окрестных правителей.
Всякий путник, ступивший на скирский тракт и вышедший перед началом Сломанных гор из северных, некогда бальских чащ, видел перед собой сначала нагромождения скал и выдолбленную узкую дорогу между ними. Через лигу он выбирался на плато, и перед ним вставали башни. Вначале путник больше ничего не мог разглядеть: ни городка, что надежно прятался за башнями, ни высокой стены, ни бездонного ущелья, через которое ему еще придется пройти по узкому каменному мосту, ни пошлинных башен на этой стороне ущелья. Он видел только башни далекой крепости и шел к ним, ехал на лошади или в повозке.
Вот ведь, думалось, наверное, какому-нибудь купцу, зачем же такие высокие башни, если боги и так защитили скирскую землю этими ужасными горами? Хватило бы башен и вполовину ниже. Ехал так этот купец, ехал, и вдруг начинал задумываться: отчего же башни не становятся ближе, а словно вырастают над окрестными горами? Еще проезжал лигу или две купец, но все еще не видел моста и даже не мог разглядеть ворот в соединяющей башни стене. И только преодолев от начала плато почти десять лиг, понимал бедолага, что такое действительная мощь, действительная высота и в чем заключается сила Скира.
Куда там чужеземному купцу, если даже обычные сайды нет-нет да и поговаривали, что боги построили эти укрепления. И то верно, разве могут рассказывать собственную историю камни, политые потом и кровью тысяч и тысяч рабов? А иных свидетелей уже не осталось в борской крепости.
– Ирунг, всякий раз, когда сомнения в правильности выбранного пути начинают беспокоить меня, я отправляюсь в Борку. Ее камни успокаивают.
Конг всесильного Скира, кутаясь в меховой плащ, стоял у высокого окна одной из башен и сквозь неровное стекло смотрел на уходящую к югу дорогу. За его спиной маг у тяжелого резного стола отдавал должное печеной оленине, запивая ее лучшим вином. На скирском боо, музыкальном инструменте, напоминающем кривую трубу с натянутыми внутри изгиба струнами, слепой музыкант вытренькивал прозрачную мелодию. Иногда он ловил губами тонкий мундштук и заполнял пустоту между нежными звонами тягучим голосом трубы. На застилавших пол шкурах танцевали рабыни, все одеяние которых составляли золотые браслеты на руках, шее, талии, щиколотках. Прислуживали за столом старшие женщины, закутанные в темные одежды до самых глаз.
– А меня успокаивает хорошая еда! – крякнул Ирунг. – Но окончательно я успокоюсь, когда послы, что съезжаются сейчас в Дешту, поставят печати на договорах со Скиром и разъедутся восвояси.
– Разве могут печати на договорах дарить спокойствие? – обернулся Димуинн.
– Я понимаю, что тебя гложет, – кивнул маг, вытирая жирные губы. – Кого-кого, а уж нас никакие печати никогда не останавливали. Так ведь и в этот раз не мы надеемся на силу печатей, а наши соседи!
– Нара! – окликнул конг согнувшуюся в почтительном поклоне женщину. – Уйдите отсюда и танцовщиц уберите. Эту, – он ткнул пальцем в одну из рабынь, – отведи в мои покои. Да приготовь ее как следует…
– Она только похожа на Кессаа, – почтительно заметил Ирунг.
– Я не пытаюсь утолить жажду. – Димуинн опрокинул в глотку кубок вина и, дождавшись, когда и слепой музыкант покинет зал, продолжил: – Уже хотя бы потому, что ее никто не сможет утолить, кроме самой Кессаа. Но сейчас я говорю не о ней! Никогда еще не случалось, чтобы в начале зимы, когда Скир окутывает покой, я чувствовал такое волнение, которое бывает только перед битвой!
– Это легко объяснить, – вздохнул Ирунг. – Ответственность лежит на тебе. Но ответственность сильного конга лучше, чем раздоры на совете танов, о которых нынешний Скир, к счастью, уже начал забывать.
– Он забудет о них окончательно! – раздраженно засмеялся Димуинн. – Но мое волнение не о том. Понимаешь, мне все время кажется, что мы пытаемся стронуть с места и сбросить со склона тяжелый камень. Мы представляем, что может случиться камнепад, но именно камнепад нам и нужен – внизу, под горой, наш враг.
– Именно так, дорогой Димуинн, – склонил голову маг.
– Так, – кивнул конг, – но не только так. Там же, внизу, мне чудится город – мой город, стены которого как раз и осаждает наш враг. И если камнепад окажется слишком сильным, он не только уничтожит врага, но и сотрет с лика Оветты мой дом!
– Риск есть, – согласился Ирунг. – Но у нас нет другого выхода. К тому же именно здесь, когда смотришь на камни Борки, понимаешь, что, сколь бы ни был велик риск, для Скира он ничтожен!
– Об этом я и думаю, – пробормотал Димуинн. – Что говорят лазутчики?
– Наши опасения оправдались, – вздохнул маг. – Кочевники за пределами королевства Гивв не просто готовятся к войне. Степь бурлит. Купцы, которые еще три месяца назад были в Томме, утверждают, что степной город переполнен знатными родами хеннов. Все идет к тому, что у серых появится вождь. Если он окажется сильным воином, на Оветту пойдет не войско из дружин нескольких родов, а ужасная орда. Хотя для нас плохо и то и другое.
– И кто он, этот вождь? – нахмурился Димуинн.
– Пока я не могу назвать тебе имени. – Ирунг поднял кубок. – Претендентов слишком много. Думаю, когда потоки крови из перерезанных глоток хеннских танов иссякнут, мы увидим того, кто останется живым. Вот он-то и будет вождем.
– Не легче ли найти общий язык с одним дикарем, чем с их советом? – прищурился конг.
– Нет. – Маг задумался. – И не только потому, что Скир нанес смертельное оскорбление серым, убив их посла. Это всего лишь избавляет хеннов от необходимости вести с нами хитрую игру. Веры хеннам нет. Не случайно и в прошлые времена ни один купец не ходил в Томму, не набрав сотню-другую охранников. Будущий вождь, кто бы он ни был, обязательно двинет конницу кочевников на Гивв, Крину, Оветь. И, без сомнения, сметет их, даже если правители этих земель попробуют предать союз с нами и захотят покориться степнякам. Хотя вряд ли они решатся сложить мечи. Хенны слишком голодны и свирепы, пленников же они презирают еще более, чем мертвых врагов. Единственная возможность выжить для наших союзников, это бежать в горы, а там долго не продержишься. Всех, кто останется на равнине, кочевники уничтожат или уведут в рабство. А доля степного раба хуже доли табунного пса. Собак, по крайней мере, серые не едят. Они захватят Оветту вплоть до Дешты, но вряд ли это утолит их жажду. Серых слишком много. Пять лет продолжается засуха в степи. Не могу предсказывать следующее лето, но эта зима скорее будет малоснежной. Хотя не всякую жажду утолит и влага… Выгляни в окно, конг! Нашествие неотвратимо! Степь обширна, но и у нее есть предел. С востока она упирается в подножия неприступных гор, с запада обрывается в море, а далеко на юге превращается в мертвую пустыню. И за ней, говорят, есть люди, но в пустыню хенны не пойдут. Зачем, когда богатые королевства под боком?
– Значит, и у нас нет выбора. – Димуинн тяжело опустился на скамью. – Ответь еще раз, стоит ли будить Суррару? Кто может сказать точно, что за мощь скрывается за пеленой? Сможем ли мы сладить с тайной Эмучи, которая сдерживает пока еще государство магов? А что, если отсидимся за Боркой без Суррары? Что, если своими силами сладим с хеннами? Ведь не зря же я еду в Дешту? Неужели даже все силы наших королевств не смогут остановить серых кочевников?
– Мы договариваемся лишь о том, что никто из нас не примет сторону серых. – Ирунг отбросил в сторону кость. – Прекратить стычки на границах друг с другом, чтобы все силы могли быть направлены на оборону от диких. Только смысла в этих переговорах не слишком много. Правители не верят друг другу. Мы не сможем объединить наши войска. Неужели сайдские воины оставят Скир и пойдут защищать Гивв? Или король Радучи будет столь доверчив, чтобы пропустить нас через собственные земли к берегам Ины? И не столь злопамятен, чтобы не расстрелять наших воинов в спину? Не будет этого! Я уже порадуюсь, если король Крины примет остатки разгромленного кочевниками войска Гивв.
– А потом король Радучи примет остатки разгромленных войск Овети и Крины, – зло усмехнулся конг. – Чем больше я думаю об этом, тем больше соглашаюсь, что наш план – единственно возможный выход из этой ситуации. Если только магам Суррары можно верить!
– Верить им как раз необязательно. – Ирунг выбрал следующий кусок оленины. – Да и не ждут они от нас веры. Их предложение передать известный тебе предмет за пелену кроет в себе подвох. Да, скорее всего властители Суррары справятся с пеленой, но что, если они сделают это не разрушая… заклятие? Что, если они смогут им управлять? Ужас охватывает меня, когда я представляю, что сила, способная тысячи лет сдерживать в узких границах неистовых магов, начнет служить им! Нет, предложение Аруха более чем разумно. Тем более что он, пусть и рожденный вне пределов Суррары, точно так же не может преодолеть пелену! Или он не пытался еще в юности пробиться в пределы закрытого королевства? Я не уверен, что мы сможем овладеть силой этого предмета, коль скоро у нас появилась возможность его захватить, но если уж он действительно будет уничтожен, я лично хотел бы убедиться в этом! Арух прав. Тем более что по верованиям тех же баль уничтожить его невозможно. Мы должны захватить его, иначе это сделают воинства Суррары, учитывая, что Эмучи нет, а пелена для обычных убийц не преграда!
– Все так! – ударил кулаком по столу Димуинн. – Если только Зах, неведомый нам правитель Суррары, не играет в собственную игру. Так ли он силен? Кто знает? Согласен с тобой, даже сам Арух никогда не был в Сурраре. Ни один из потомков безумного бога Сурры не может преодолеть древнее проклятие. Все, что мы знаем о государстве магов, пришло из рассказов одиноких купцов, пробившихся через перевалы в корептских землях. Теперь же и в самом деле велика вероятность, что тропы в Суррару появятся и в бальских лесах. Вот только посланные за пелену лазутчики сгинули без следа! Порой мне кажется, что мы собираемся разбить сосуд, не посмотрев, что у него внутри.
– Ты забыл о том, что кто-то из магов Суррары колдовал в Скире, – осторожно напомнил Ирунг. – Помнишь историю с муравьиным медом? Повторяю, мы не должны медлить!
– Помню! – отмахнулся конг. – И то, что мед защищает не только от ран, но и скрывает магию, тоже помню. Меня не удивило это известие. Если тридцать лет назад Зах умудрился вывести из Суррары женщину, несущую в чреве семя мага, сумел устроить на расстоянии ее судьбу, с помощью слуг – не магов, заметь! – сумел воспитать ребенка и сделать его своим послом, почему я должен сомневаться в его возможностях сделать это не только с Арухом? А что, если маги Суррары пытаются с помощью муравьиного меда преодолеть пелену? Меня больше занимает, не могут ли они заключить союз и с хеннами?
– Ты прекрасно знаешь, что с хеннами невозможно заключать союзы! – не согласился Ирунг. – А уж колдунов они убивают сразу. Их шаманы не терпят соперничества!
– Пожалуй, – нахмурился Димуинн. – И все же я не нахожу себе места. К тому же мне кажется, что Арух боится! Боится древнего заклятия, окружившего бывшую вотчину бога Сурры пеленой, но настаивает на том, чтобы перенести… камень в Скир, потому что Заха боится еще больше!
– Пусть боится, – усмехнулся Ирунг. – Не забывай, Димуинн, у нас его кровь!
– А наша кровь у него! – раздраженно бросил конг.
– Один он ничего не может сделать, – покачал головой маг. – А Тини открыто ненавидит его, считает твоего советника выскочкой и хитрецом. К тому же не забывай, Димуинн, мы не четверо равных, а трое союзников властителя Скира! Я, конечно, уже не так шустр, как Арух, и не так красив, как Тини, но не устрашился бы, даже вздумай они объединиться!
– Этого не будет никогда! – отмахнулся конг. – Арух труслив и расчетлив, Тини слишком умна и осторожна. Тини… Когда-то я хотел сделать ее своей танкой, но она уже успела стать жрицей. Жаль, что я не был знаком с ее сестрой. Судя по дочери, она была еще прекраснее. Кто же все-таки отец Кессаа, Ирунг? Тебе не показалось, что в ее стати есть примесь высокого рода?