Кача была так близко, что могла бы их перечесть. Хотя ее не учили сложным вышивальным и вязальным узорам, как богатых наследниц, однако считала она неплохо.
– Неладно-то как… – прошептал красавец-гусар, опустив синие глаза, свесив роскошный седеющий чуб. – Дитя еще малое. Года на четыре помоложе Наташеньки будет…
А Мач, ради которого Авы затеяли все это действо с кристаллом и бубном, сидел на лавке рядом с гусаром, хмуро глядя в другую сторону.
– Замыслы строит… – прошептала над ухом Тоол-Ава. – Как от них от всех отвязаться.
– Война! – сказал Адель и гусару. – А ты думал – впереди полка с саблей наголо? С саблей – это полчаса, а война – это годы. И она не разбирает, кто старый, кто молодой, кто мальчик, кто девочка. Раньше тебе это в голову не приходило?
Гусар вздохнул.
– Тебе еще много чего в голову не приходило… – пробормотала Адель. – Ладно, что-нибудь придумаем…
Кача обернулась, чтобы посмотреть на ближнюю к ней Аву и задать беззвучный вопрос. Она хотела знать, что так озаботило гусара и черноволосую незнакомку. И сразу же нарушилась связь между ней и изображением, истаял звук, лица в кристалле стали мельче тмина…
– Она его в Ригу переправить хочет, – объяснила Наар-Ава. – А это не так просто. Нужно пройти сквозь прусские посты, потом сквозь русские посты.
– Почему же он не может выйти прямо к русским постам? – удивилась Кача.
– Потому что его первым делом примут за лазутчика. Не было в этих местах ни одного русского конного полка с таким мундиром. А этот вояка к месту нового назначения в старом мундире ехал – и поди объясни простому солдату, кто ты таков! И у этих, и у тех мундиры-то похожие! В Курляндии же ему делать нечего – особенно после того, как его тут расстреливать собирались.
– Так ведь все очень просто! – обрадовалась Кача. – Пусть его цыган до Риги доведет! Цыгане все тропинки знают…
Наар-Ава поднесла палец к губам – темное пятнышко на кристалле, плотно заполненное лицами, вновь ожило и зазвучало.
– Уходи-ка, Адель, – посоветовал, опомнившись, Сергей Петрович. – Возвращайся к своим, пока не поздно. Соврешь чего-нибудь… А с нами – пропадешь!
– Какие они мне, дьявол их задери, свои? – возмутилась Адель. – Пруссаки, колбасники? И без меня обойдутся. Как видишь, я сама и все мое имущество – здесь. А что будет дальше – понятия не имею! И ты тоже не имеешь. Вот сабля, вот пистолеты, и Фортуна, ласточка моя, тоже цела и невредима. И упряжную лошадь мы увели, будет у нас заводной. Она у меня тоже добрая лошадка.
– Паризьена! – начал, не подумав, внушение Сергей Петрович и воздел крупные загорелые руки. Маркитантка показала язык. Гусар и онемел.
Мач смотрел в стенку – и на его физиономии было явственно написано: он не понимает, зачем сюда угодил и почему тратит время на нелепое торчание в корчме. Свой долг он уже выполнил – помог похоронить Ринглу как положено. Вспомнив, Мач опять удивился тому, что его поразило у края той крошечной могилки. Лицо девочки было не мертвым, но спящим и счастливым.
Ешка высвободился из крепкого объятия и, взяв за толстую ручку деревянную кружку, мало чем поменьше собственной головы, единым духом проглотил все бывшее в ней темное пиво.
– Дети, – сказал он. – К детям бы сейчас… Хватит с меня! Мало мне того проклятия…
– Проводим мы тебя к детям, – пообещал Сергей Петрович, а Паризьена кивнула.
Мач не сказал ничего.
Кристалл надолго задержался на его лице. И молчал. Совершенно не было слышно, о чем совещаются гусар, цыган и маркитантка. Когда же Кача снова их увидела, они считали рассыпанные по столу деньги. Нужно было заплатить корчмарю, а некоторую кучку Сергей Петрович отсчитал и подвинул к Мачу.
Тот заинтересовался соседней кучкой.
– Это наша, французская монета, – услышала Кача голос Паризьены.
– Монета, да не та, – шепнула ей в ухо Наар-Ава. И девушка вновь отвлеклась от кристалла.
– Дадим мы тебе в приданое некую монетку, – пообещала Наар-Ава. – Если сделаешь все, как нужно.
Кристалл опять показал физиономию Мача. Тот, очевидно, услышал от маркитантки что-то любопытное. В глазах зрел замысел – может статься, и очередной проказы.
– Думай, думай! – зловеще приказала ему Поор-Ава. – Выдумывай себе погибель!
И прикрыла мощной пятерней кристалл.
– Значит, уже теперь?.. – растерянно с просила Кача. Ей все же не хотелось ничьей смерти.
– Не сразу же, – проворчала Поор-Ава.
– И не о том он думал сейчас, о чем надо бы, – добавила Мааса-Ава.– Нужно что-то делать!
Авы стремительно переглянулись и дружно уставились на Качу.
Виирь-Ава огладила кристалл, пошептала ему и стряхнула с рук нечто незримое.
– Мы научим тебя пользоваться кристаллом, – пообещала Хозяйка ветров, Ваам-Ава. – А сейчас придется тебе сходить с Наар-Авой в одно местечко и выполнить там одно поручение.
– В таком виде? – проведя руками по кожаной рубахе, удивленно спросила Кача.
– Твой вид отныне не имеет никакого значения, – загадочно сказала Наар-Ава. – И сейчас ты в этом убедишься. А потом и сама наловчишься…
Наар-Ава достала каменный нож и сверху вниз распорола кору красавицы-ели.
– Вот где у меня сегодня будет вход, – сказала она. – Дерево старое, корни длинные, а где кончится самый тонкий светлый корешок, там я поплыву по нашим заповедным подземным жилам. Это иногда бывает опасно, потому что у жил есть перекрестки, или даже двойные перекрестки, если в том же месте, но ниже, пересеклись две другие жилы. И можно не сразу найти подходящий корень, чтобы выйти из нижнего мира. Когда-нибудь мы тебя и этому обучим.
– Я бы могла дать ей Кехн-Тоола, но подземный путь надежнее, – объяснила Тоол-Ава. – Кехн-Тоол хороший слуга ночью, когда его мало кто может увидеть. А днем понапрасну пугать врага незачем.
Виирь-Ава, Лесная хозяйка, обошла дерево, бормоча и рисуя пальцем на коре знаки.
– Уговаривает дух ели помочь Наар-Аве, – шепнула Мааса-Ава, Хозяйка земли. Кача кивнула, захваченная зрелищем. Тоол-Ава повесила ей через плечо сумку, расшитую кусочками меха.
Наар-Ава обняла ствол так, что щель в коре пришлась посреди груди, и прижалась.
– Возьми меня за плечи и постарайся слиться со мной! – велела она. – Как только можешь! Прижмись! Сильнее! И ни за что не отпускай меня. А то – пропадешь!
Авы, взявшись за руки, соприкасаясь локтями, тесно окружили их. Затылком Кача ощущала волны дыхания.
– Я вхожу, я вхожу… – прошептала Наар-Ава. – Я уже спускаюсь вниз… Я иду, я иду-у-у…
– Долго-долго-долго-долго!.. – заныли Авы, и Кача, как бы повинуясь приказу, – – с ними вместе.
Но она еще не была Авой, она не умела отдаваться магии.
– По длинному корню, по долгому светлому корню!.. – отрешенно твердила Наар-Ава. – Долгим скольженьем, долгим движеньем…
– Тихо-тихо-тихо-тихо!…
Кача усердно повторяла слова, но решительно не понимала происходящего. Она не участвовала в сотворении магии – она все еще была зрительницей и видела странные вещи. Лица Ав с закрытыми глазами понемногу преображались, темнели, черты заострялись, как будто эти суровые лица наливались тяжелым и опасным мраком. Голова красавицы Наар-Авы ушла в плечи, справа явственно обозначился горб. Каче стало страшно.
Она попробовала разжать закостеневшие на плечах Наар-Авы пальцы, чтобы выскользнуть из качающегося круга, но Авы, сомкнувшись, налегли ей на спину и держали крепко.
А тут еще Наар-Ава резко наклонилась вперед, как будто не упиралась только что грудью в столетний ствол. И Кача – с ней вместе.
Со всех сторон обжало ее мощной тяжестью. И шершавая эта тяжесть навалилась на веки.
Под ногами была живая веревка. По ней проходили толчками мягкие волны, и Кача, не переступая, все же продвигалась вперед.
– Добрая ель, сильная ель, мы принесем тебе жертвы, мы ублаготворим тебя!.. – слышала Кача сразу два голоса, слившихся в один, одновременно откуда-то издалека и спереди. – Как светлы твои корни… Уйди! Здесь тебе нет места! Уйди, старик!.. Я – Ава! За мной – семь Ав и восьмая идет следом! Мы – сильнее!..
Сквозь сомкнутые веки Кача увидела бледный силуэт – словно бы старика с бородой по колено, в длинной неподпоясанной рубахе, и на голове у него вспыхнули тусклые искорки венца.
– Ты своих не убережешь! – сказала Наар-Ава, очевидно, на прощание, потому что больше старика не поминала. – Наше ведовство древнее твоего!..
Вдруг ступни обдало холодом – Кача поняла, что это подземная жила.
А потом холод охватил и все тело под кожаной просторной рубахой. Зато отвалилась и сгинула тяжесть. Кача открыла наконец глаза – и увидела перед собой затылок в сером льняном платке. Она сняла руки с поникших плеч, закутанных в старую виллайне, которую в хорошем хозяйстве давно бы определили быть лошадиной попоной, стоявшая перед ней женщина обернулась – и Кача не узнала Наар-Аву.
Теперь это была горбатая старуха, древняя, как башня вавилонская. Только живые темные глаза напоминали о стройной красавице – да и те Наар-Ава сразу же упрятала в морщинистом прищуре отекших век.
Кача шарахнулась от нее.
Наар-Ава, не обращая внимания на спутницу, прислушивалась… Потом, крепко взяв ее за руку, потащила за собой сквозь придорожные кусты, от одинокой старой сосны, вдоль ствола которой шел широкий светлый шрам.
А по дороге навстречу им обеим широко шагал Мач. Была у него такая особенность: при малом росте – поступь здорового мужика.
Справа под мышкой он держал баварскую саблю. И в правой же руке – повод гнедого, который что-то совсем устал – шел, до колен свесив голову.
– Не бойся! – шепнула Наар-Ава, успев удержать Качу от прыжка в кусты. – Он не видит твоего лесного наряда. Да ты и сама посмотри…
Кача ухватилась за кожаную бахрому – но это уже была ее обычная полосатая юбка, обтрепанная по широкому подолу, которую два года назад подарила хозяйка. В том, что юбка старше самой Качи, никто и не сомневался.
– Кача? – глазам своим не веря, спросил Мач.
Наар-Ава, которая только что стояла между парнем и девушкой, как-то незаметно оказалась у Качи за спиной.
– Мач?!. – еще не зная, как объяснить свое присутствие на ночной дороге, воскликнула Кача. И сразу же ей непонятным образом стало ясно, куда и откуда она идет.
А это десять сухих пальцев протянулись сзади к ее затылку…
– Ты где была?
– У крестной. Крестная заболела, меня хозяйка на день к ней отпустила. А ты? Ты домой возвращаешься?
Тут Кача поняла, что на боку у нее, между бедром и ладонью, что-то есть. И сразу же вспомнила – узелок, просто узелок с припасами, а в нем – туесок с недопитой квашей.
– Домой! – отвечал довольный Мач. – Как там без меня? Искали?
– Искали, – сообщила Кача, доставая туесок. – Только теперь барону не до тебя. К нему там, говорят, немцы понаехали. Эти… пруссаки!
– Освобождать? – восторгу Мача не было предела. – Так нужно домой скорее! Если начнут делить господскую землю, я должен быть дома. Ведь будут по числу взрослых сыновей давать, как ты полагаешь? А мои умные братцы обязательно исхитрятся мою землю к рукам прибрать!
И, естественно, протянул руку к туеску.
– Да нет, – задумчиво сказала Кача. – Про это речи пока не было. Немцы приезжают, уезжают, но это – военные господа. Им, наверно, воевать, а не освобождать положено. А наши сидят и ждут, пока на них с неба пироги посыпятся!
– Сама знаешь, чего можно дождаться с неба, особенно когда птички пролетают, – усмехнулся Мач, отхлебывая. – Пойдем. Если ты домой возвращаешься, так нам по дороге.
Наар-Аву он совершенно не замечал.
Десять незримых иголочек нежно прикоснулись к затылку Качи.
– А с какой стати им нас освобождать? – вдруг спросила она. – Мы сидим и молчим, ждем, пока камень родит! Откуда они знают, что нас нужно освобождать? Они нас спрашивали?
С каждым словом в голосе девушки все сильнее закипала ярость.
– Сидим, как кроты в норках! – продолжала она, даже удивляясь собственному воодушевлению. – И ты тоже хорош! Селедок на грядке выращивать – вот и все, на что горазд! Ну, что ты стоишь и руками развел, будто отцовскую усадьбу продал?
– А что я должен делать? – спросил ошарашенный Мачатынь, действительно разводя руками, отчего сабля шлепнулась наземь.
– Откуда я знаю! Ты же обещал, что избавимся от господ! И будем жить себе, поживать на своей землице, а всех чужих с нее прочь прогоним – и немцев, и русских, и поляков, и цыган!.. А уж тогда!..
Ничего такого Мач никогда не говорил, да и не мог говорить – в тех краях, где он жил, вдалеке и от Даугавы с ее плотами и стругами, и от городов, и от торговых путей, латышское население было довольно однородным, иноземцы попадались не настолько часто, чтобы их возненавидеть.
Но в эту минуту он словно услышал в голове свой собственный голос, толкующий про изгнание жадных немцев, грубых русских, хитрых поляков, вороватых цыган… А в голосе Качи, внезапно оборвавшемся на самом главном, звенело такое прекрасное обещание!..
– Ты права! – воскликнул он, подхватывая с земли саблю. – Пока еще они до нас доберутся! Этак опять мы вместо своего урожая первым делом начнем господский убирать, а у самих рожь перестоит и осыплется! Нет, нужно успеть до жатвы освободиться.
– Нужно успеть! – подтвердила Кача. – Ты ступай, ступай… Я сама доберусь. За меня не волнуйся!
И эти слова означали вовсе не то, что она благополучно доберется до дому. Кача вложила в них совсем иное – Мач вполне может быть в ней уверен!
– Постой! Я тебе что-то покажу! – Мач достал монету.
– Ничего не разобрать, – отвечала Кача, и вдруг в глазах прорезалась ночная кошачья зоркость и четкость.
На монете был изображен мужчина в профиль, с короткими волосами, причесанными так, что каждая волнистая прядь выделялась, с голой шеей, с упрямым ртом.
– Это сам французский король Бонапарт! – гордо сказал Мач, уж так гордо, будто он и был Наполеоном Бонапартом. – Вот кто принесет нам свободу!
– Наполеон Бонапарт… – прошептала Кача и уж не слушала больше пылких речей жениха. Более того – они вдруг стали ей совершенно не нужны. Она лишь кивала, думая совсем о другом. Профиль зачаровал девушку. И она медленно отступала, отступала… а невесомо лежащие на плечах пальцы вроде бы и не тянули ее за собой, и все же направляли шаги…
Мач размашисто шагал по дороге, беседуя со своей мудрой невестой, обещая ей златые горы и чудеса в решете. А невеста уже давно пробиралась тесными тропками нижнего мира, держась за уверенно скользящую Наар-Аву.
– Я иду, я иду… – негромко повторяла Наар-Ава, и ее спина распрямлялась. – Возвращаюсь, возвращаюсь, перехожу подземную жилу… Не подхвати меня, подземная жила, я тебе зла не желаю…
– Плавно-плавно-плавно-плавно… – вдруг издали загудели Авы.
И Кача вслед за Наар-Авой отделилась от ели.
– Умница, красавица, бегунья наша лесная, быстроногая! – услышала девушка восторженные и ласковые слова. – Как ты держалась, как говорила! Сразу видно – древняя, мудрая кровь!..
Кача даже смутилась немного. Она не считала, что достойна таких бурных похвал. И когда пыталась вспомнить, что такого наговорила Мачу, – получалось смутно, словно воспоминание о ярком и запутанном сне.
– Что же теперь с ним будет?! – вдруг воскликнула девушка. Она внутренним взором увидела спину быстро шагающего прочь парня – и на фоне светлеющего неба эта крепкая и широкая спина четко выделялась…
– Хочешь знать? – спросила Виирь-Ава. – Ну-ка, попробуй, погляди в кристалл сама.
Заворчал бубен. Кача уставилась на полированную грань, пока еще плоскую. Она страстно желала, чтобы в кристалле возникла уже знакомая ей глубина – и действительно, темное пятнышко появилось, малость просветлело, обозначились крошечные суетливые фигурки, но такие они были точечные, так мельтешили, что девушка ничего не могла понять.
Кача рассердилась. Кача даже замахнулась на кристалл кулаком. Мельтешня притихла. Теперь пятно на грани было совсем светлым – вверху вовсю светило утреннее солнце, внизу теснились широкие спины, подстриженные затылки мужчин, платки женщин, а посередине при желании можно было разглядеть физиономию Мача. Он о чем-то яростно толковал собравшимся людям, и они, судя по всему, были очень его словами довольны. Кача не расслышала, но уверенно угадала одобрительный гул толпы. Вызвать из глубины кристалла звук она еще не умела.
Мач уж больно долгую держал речь – Кача захотела узнать, чем же все кончится. Уловив ее желание, фигурки в кристалле стали двигаться быстрее, как будто их дергали за ниточки. Кача сосредоточилась – фигурки успокоились. Тогда она опять позволила кристаллу ускорить суету – и увидела, как Мачу подвели неоседланную лошадь, как он вскочил ей на спину, крикнул что-то, вызвавшее общий восторг, помахал над головой обнаженной саблей и ускакал.
Тем временем Виирь-Ава провела узкой ладонью по разрезу на коре, и края сошлись.
Авы бесшумно окружили Качу. Она подняла от кристалла голову.
– Нельзя ли его как-нибудь унять? – спросила Кача. – Он же людей под палки да под розги подводит!
– Не он, так другой подведет, такое сейчас время, – объяснила Ваам-Ава. – У каждого времени – свои ветры, а в этом веке вольностью потянуло. И к тому же – что ты так за этот народишко волнуешься? Это больше не твой народ! Ты нашла свой – и радуйся! С нами ты не узнаешь, что такое оплеуха и розги.
– Мы тропами нижнего мира тебя ходить выучим, – ласково сказала Наар-Ава. – Покажем, где входы, где выходы.
– И зелья варить тебя научим, – пообещала Виирь-Ава. – В моих лесах много занятных травок водится. Вот взять хоть ужиную…
– Ужиная травка? – изумилась Кача. – Так она и в самом деле растет?
– Растет, растет! – дружно подтвердили Авы.
– А я думала – сказка…
Виирь-Ава, одной рукой сорвав стебелек и поднеся его к самому носу Качи, другой забрала кристалл.
Но Кача еще успела разглядеть на грани возбужденное лицо своего незадачливого жениха. Мач, очевидно, вопил, широко разевая рот, и были видны рядом такие же возбужденные и вопящие лица.
– Он – сейчас?.. – вдруг вспомнив, что Дитя-Зеркало непременно должно погибнуть за свободу, с ужасом спросила Кача.
– Да оставь ты в покое кристалл! – рассердилась Поор-Ава. – Виирь-Ава, возьми и спрячь его. Если даже сейчас – что с того?
Девушке стало страшно.
– Конечно, ты можешь сейчас убежать от нас, ты же лесная бегунья, найти его, увести, спрятать, – сказала Тоол-Ава. – Но ведь мы все равно найдем для него возможность умереть за свободу. А вот ты никогда не узнаешь одну тайну…
Наар-Ава, стоявшая ближе всех к Каче, достала из-под своих колдовских ожерелий что-то маленькое, блестящее, мгновенно приковавшее взгляд девушки.
Это был желудь и два листка при нем. И желудь, и листки отливали металлическим блеском.
– И ты никогда не узнаешь священную тайну Ав!.. Нашу главную тайну!.. – прошептала Наар-Ава.
– Осторожно! – вскрикнула внезапно Тоол-Ава. – Камень!
Сразу несколько рук рванули Качу прочь от главного камня, к которому она подошла ненароком.
– Рассвет близится, – сказала Поор-Ава. – Никогда не стой здесь ни на рассвете, ни на закате. Даже перед самым рассветом близко не подходи! Тогда камень излучает колдовскую силу.