Потрясенный гусар несколько помолчал. Мач говорил об этом феномене со скучной физиономией, как о деле привычном и поднадоевшем.
Когда высокий Аржан и маленький гнедой пошли крупной рысью, гусар, покрутив носом и фыркнув наподобие коня, выбросил из головы перелетное озеро и спросил весело:
– Тебя как звать-то, наездник?
– Матис, милостивый господин, – доложил парень, но по глазам гусара понял, что это имя ему не больно понравилось. – Можно – Мач. Мачатынь…
– Мачатынь? Постараюсь заучить, – обещал гусар.
– А как мне вас называть, милостивый господин?
Гусар улыбнулся своей молниеносной улыбкой.
– Зачем же господин, да еще милостивый? Ты так своего барина величай. А меня попросту – Сергей Петрович…
Глава шестая, об отце-одиночке
Не успели всадники проехать и четверти версты, дорогу перебежал заяц.
– Плохая примета, – остановил гнедого Мач. – Добра на этом пути не жди. Придется сделать круг…
– И надолго нас задержит твой заяц? – полюбопытствовал Сергей Петрович, против самой приметы не возражая.
– Пустяки, – успокоил Мач. – Сейчас мы Лесного Янку проведем – повернем назад, объедем рощицу, потом мимо молочной мызы – и опять выедем на ту же дорогу. И зайцу уважение окажем, и времени почти не потеряем.
– Ловко ты ладишь с приметами! – рассмеялся гусар.
– А что же делать? Кабы дрожать не умел – совсем бы замерз, – цыганской шуточкой ответил Мач.
Но Лесной Янка все-таки препорядочно задержал их – и вот каким образом.
Проезжая мимо молочной мызы, наездники увидели у изгороди большую толпу. Состояла она исключительно из женщин – а, значит, и шуму производила куда больше, чем митавская рыночная площадь в базарный день.
Мач прислушался.
– Что это у них за столпотворение вавилонское? – удивился Сергей Петрович.
– Кажется, овечьего вора поймали…
Поскольку иначе проехать было невозможно, гусар и Мач оказались довольно близко от разъяренной толпы и увидели с высоты своих коней, что женщины держат вчетвером, заломив ему руки за спину, молодого цыгана. Остальные же, пихая его на все лады, грозили поркой и прочими карами. Чуть подальше на траве лежали пустой мешок и зарезанная овца, рядом с ними плакала навзрыд, сидя на корточках, девочка-пастушка, а над ней нависла молодая крепкая женщина – мать или тетка – и что-то ей сурово втолковывала.
Женщин возмущала не столько сама покража (чем же еще цыгану пропитание добывать?), сколько то, что совершил ее цыган среди бела дня в трех шагах от баронской молочной мызы.
– Покажем ему, как лиса борону тащит! – звенели и буравили уши пронзительные голоса. – Да чтоб его Бог в маленькое окошко увидел, в большое – выбросил!
– Эй, крестная Эде, чья это овца? – окликнул Мач одну из пожилых хозяек.
На его голос женщины обернулись и увидели красавца гусара.
Вся ругань оборвалась на полуслове.
Цыган в недоумении поднял голову.
И поручик Орловский с Мачем увидели юное, смуглое и гордое лицо овечьего воришки.
Цыган был молод, глазаст и тонок до невероятности в своем старом коричневом кафтане на голое тело, туго схваченном в поясе трепаной веревкой. Были на нам также фантастического цвета штаны, заправленные в неописуемую обувку, лет пять назад бывшую, пожалуй, господскими сапогами.
– А ну-ка… – и с этими загадочными словами гусар направил Аржана в толпу. – Отпустите-ка его, голубушки, никуда он от вас не убежит.
Завороженные синим взором и уверенным голосом Сергея Петровича, женщины выпустили заломленные руки цыгана, крепким подзатыльником заставив его поклониться заезжему спасителю. Но цыган стремительно выпрямился.
– Как звать-то тебя, бедолага? – добродушно осведомился гусар.
– Ешкой… – и цыган уставился на него с великим подозрением.
– Это же тот самый, что на прошлой неделе спер овцу у Свикю Симаниса! – объяснила тем временем Мачу крестная. – Только тогда не поймали. Как только господин барон позволяет им через свои земли проезжать! И слоняется вокруг без дела, никакой работы не знает, одна забота – как бы украсть!
– Будут они работать, когда на топорище листья распустятся! – встряла другая женщина, ровесница крестной, с двумя подойниками в руках, и мотнула головой, чтобы хоть так поправить сбившуюся на лоб головную повязку с длинными вышитыми концами.
Ешка молча сверкнул на них огромными глазами.
– А цыган – как барон! – вдруг нахально заявил он. – Оба чужим потом заработанный хлеб едят.
– Господин барон чужих овец не ворует! – возмутилась какая-то старуха, видно, из зажиточных, если судить по четырем покрывалам-сагшам с богатой вышивкой, накинутым на ее плечи даже в жаркий полдень.
– Барону и цыгану сам Бог велел воровать! – отрубил цыган. – Ему – ваши денежки и здоровье, а мне всего-навсего ваших ягнят.
– Ничего себе ягненок! – загалдели женщины. – Врет так, что уши дымятся! Летошняя овца, еще ягнят не приносила!..
– Уж если ловить воров, то и начинали бы с господина барона! – гнул свою линию Ешка.
Женщины перепугались до полусмерти. Они подозревали, кто из них немедленно расскажет старостиной жене про бунтарские речи, да еще добавит из головы, с каким удовольствием работницы баронской мызы эти речи слушали. Над косматой головой бунтаря вознеслись кулаки.
Гусар и Мач переглянулись.
Задиристый оборванец понравился им так же мгновенно, как они сами друг другу по душе пришлись.
Сергей Петрович достал кошелек, заглянул в него, что-то сосчитал в уме и решился.
– Голубушки, красавицы! – воззвал он к женщинам. Те мгновенно утихли и выпрямились, а цыган, сбившийся в клубок у их ног, выглянул из-под локтя, прикрывавшего голову.
Тут гусар еще и улыбнулся впридачу, поскольку эмпирическим путем уже давно уразумел власть своей белозубой улыбки над нежным полом.
– Чья овца-то? – выразительно подбросив кошелек, спросил он.
– Моя овца, моя! – поспешила к нему хозяйка, таща за руку зареванную дочку. – И что за хорошая овца была, в год четыре фунта шерсти давала!
Мачатынь разинул рот – эту молодую овцу недавно впервые стригли, и комплиментов таких она никак не заслужила. Сообразил это и Сергей Петрович.
– Давай-ка уладим по-хорошему, – предложил он. – Я тебе плачу за овечье смертоубийство, останки покойницы остаются тебе же, а ты отпусти-ка сего злодея на все четыре стороны!
Гусар указал кошельком на цыгана.
Женщины зашептались. Овцу все равно было не воскресить, от порки цыгана на баронской конюшне ни у кого денег не прибавится, а офицер, ничего в овцах не понимая, конечно же, не поскупится…
Выпущен цыган был не раньше, чем Мач, взяв из рук Сергея Петровича монеты, вернул ему то, что считал заведомо лишним, и вжал остальные в ладонь хозяйки покойной овцы.
– А ты куда собрался, парень? – спросила крестная, собираясь вслед за другими покинуть место происшествия.
– По распоряжению господина барона еду провожатым! – похвастался парень, хотя никакого распоряжения, конечно же, не было. А гусар, все понимая, значительно кивнул.
Женщины ушли на мызу. Хозяйка овцы, с трудом взвалив ее на плечи, наконец-то ухватила дочку за ухо и стала ее учить уму-разуму. Не землянику собирать надо, когда овец пасешь, а смотреть, не мельтешит ли в кустах цыганская рожа, – вот к чему сводился ум-разум. Девчонка клялась и божилась, что в жизнь свою больше не попробует земляники…
Наконец остались у изгороди трое – гусар, Мач и Ешка.
Ешка вел себя, мягко говоря, странно. Хотя внезапное спасение должно было преисполнить его радостью, лицо цыгана, столь дерзкое в словесной схватке с женщинами, помрачнело. И, не сказав ни слова благодарности, он подобрал свой пустой мешок и побрел в сторону леса.
Сергей Петрович и Мач опять переглянулись.
– Гордый, как цыган, – заметил Мачатынь. – Ишь, идет – носом тучи раздвигает!
– Гордый, – согласился гусар. – По глазам вижу, что со вчерашнего дня не ел, а чести не уронит! Вот что дорого.
Они пустили коней шагом вслед за цыганом.
– Сергей Петрович, вы ж сами просили не мешкать, – осторожно напомнил Мач.
– Твоя правда…
Сергей Петрович решительно послал вперед Аржана и нагнал Ешку.
– Постой, похититель! На вот… держи…
И протянул цыгану горсть – Мач не разобрал, чего, но скорее меди, чем серебра.
Ешка повернулся к всадникам и встал, как-то диковинно скрестив руки за спиной. Он склонил голову набок, весьма критически посмотрел на гусара, а потом вздернул подбородок и зашагал к лесу.
– Да стой ты, лихорадка вавилонская! – возмутился Сергей Петрович. – Не разумеешь, что ли? Деньги тебе дают!
Он опять догнал цыгана.
Ешка опять повернулся, взглянул на гусара глубокомысленно, потом скосил глаза на подъезжавшего Мача и вернулся взором к гусару.
Тот наклонился с седла, а деньги лежали на его протянутой ладони – как раз на уровне цыганского носа.
Тут Ешка совершил странный маневр. Руку он как бы протянул к Сергеевой руке, а сам в то же время чуточку отступил назад.
Сергей Петрович и Мач замерли, как околдованные, наблюдая за странной цыганской повадкой.
Ешка еще чуток отступил, еще длиннее вытянул руку и вдруг быстрым хватким движением смел с гусарской ладони деньги.
Но благодарности от него не дождались.
Мгновенно сунув добычу в карман своих поразительно дырявых штанов, цыган словно преобразился – и плечи расправились, и смущение, владевшее им последнюю минуту, пропало.
– Спасибо бы сказал! – сердито посоветовал ему Мач.
Но цыган не изменил себе.
– Кто ж знал, что по дорогам нынче цыганские благодетели разъезжают! – с прежней гордостью сказал он. А затем решительно повернулся и зашагал прочь.
– Ты посмотри, как выступает! – вдруг воскликнул Сергей Петрович, следя за удалявшимся цыганом. – Почище французского танцмейстера!
И впрямь, удивительная походка была у Ешки – как если бы он открывал большой бал в Версале.
Мача больше занимал вопрос практический.
– Хотел бы я знать, где этот плясун на самом деле поселился, – буркнул он. – Хорошо бы поблизости от нашего двора… Попросить, что ли?
– Странного тебе захотелось соседа.
– Вы, Сергей Петрович, их обычая не знаете. Там, где живут, они не воруют, – успокоил гусара Мач.
– А ведь нетрудно узнать, где у него бивак! – сообразил гусар. – Поехали-ка следом!
– Сами ж велели не мешкать! – удивился Мач.
Гусар вздохнул.
– Большой беды не будет, коли на полчаса и задержусь, – сказал он уныло. – Знал бы ты, до чего мне в тот полк ехать неохота…
Вслед за Ешкой всадники добрались до леса и чуток проехали лесной дорогой. Потом цыган свернул на тропку, а гусар остановил коня.
– Нет, далее я за этим танцмейстером не поеду, – решил он. – В здешних корягах да колдобинах Аржан, неровен час, бабку зашибет, а я ему долгого отдыха предоставить не смогу. И такого коня я здесь уж не достану. Поворачиваем, времени и впрямь в обрез…
– Не забрался же он, как медведь, в самую чащу! Наверно, в трех шагах отсюда и спрятал свою кибитку, ее ведь тоже по колдобинам возить несподручно, – догадался Мач.
И, как подтверждение его словам, из-за зарослей иван-чая на самой опушке вдруг раздалось дружное и звонкое многоголосое:
– Тя-тя!!!
От этого гусар и Мач даже растерялись.
Первым Мач послал гнедого напролом через кусты. За ним без всякого посыла направился и Аржан.
Увидели всадники такую картину.
Ешка стоял посреди поляны, его облепили не то семь, не то восемь цыганят, теребили его, ласкались к нему, что-то ему показывали. Он же, подхватив на руки двоих, верно, самых младших, счастливо улыбался. И хотя привязана была к кибитке-развалюхе та самая кобыла, на которой ездил еще добрый герцог Екаб Курляндский, хотя сушилось над костерком безнадежное тряпье, а котелка что-то не наблюдалось, великое счастье ощутили Сергей Петрович и Мач на этой поляне.
И загрустил вдруг бравый гусар, отвернувшись со вздохом и свесив свой роскошный, подернутый серебром чуб.
И заулыбался Мач, еще помнивший, как с прыжка бросаться отцу на шею…
Цыганята заметили незнакомцев и испуганно примолкли. Ешка сердито глянул на них.
– Принимай гостей! – вдруг стряхнув с себя печаль, бодро воскликнул гусар и соскочил с коня. – Отведаем цыганского гостеприимства!
– Рингла! – позвал Ешка. – Не найдется ли в цыганском хозяйстве чего повкуснее прошлогодней корки?
Из кибитки выглянула девочка лет тринадцати – как та, что пасла, да не упасла злосчастную овцу. Но это была уже не мамина дочка. Она хотела что-то ответить Ешке, но увидела гусара…
Огромные ее черные глаза вспыхнули. Румянец хлынул на смуглые и, увы, не слишком чисто отмытые щеки. Произошло в этот миг чудо, понятное на этой поляне, может быть, только Мачатыню – ведь и он совсем недавно сообразил, что девочка, вместе с которой он пас овец и свиней, выросла, и на ней можно жениться…
А чудо заключалось в том, что не было больше в кибитке чумазой девчонки, на которой, видимо, лежала вся забота о многочисленных братцах, а была юная девушка, озаренная внезапным и острым чувством… похоже, именно первой любовью…
А Сергей Петрович, вовсе ее не заметив, шел к Ешке и цыганятам, улыбаясь, и дети несмело улыбнулись ему в ответ.
Мач тоже соскочил с гнедого и привязал обоих коней к кривой березовой ветке.
– Твои наследники? – спросил гусар цыгана.
– Шестеро – мои, двое – брата, только которые двое – теперь уже не разобрать, – усмехнулся Ешка. – Их для этого всех умывать пришлось бы… А Рингла – приданое.
– Какое приданое? – изумился гусар.
– Негоже брать жену без приданого, – пояснил цыган. – Вот я и взял свою с Ринглой.
– А жена-то где?
– А бес ее знает! – со всей возможной беззаботностью отвечал Ешка. – Как-то утром просыпаемся, а ее нет. Ушла с другим табором.
– А твой-то табор где?
– А бес его знает… Отбился я от своих.
– Шестеро, говоришь? Скольки ж лет ты женился? – не унимался с расспросами Сергей Петрович.
– Да шестнадцати, наверно… Кто ж цыганские годы считать будет? Захотелось жениться – значит, пора.
– И то верно. Что ж, потрудился ты на славу, – заметил Сергей Петрович, запустив обе руки в жесткие волосы двоих мальчишек-шестилеток, или около того…
– Кто рано встал, тот много сделал, – с большим достоинством ответствовал Ешка, молниеносно удержав подзатыльником одно из своих чад от вторжения в Сергееву ташку.
В синих глазах гусара сверкнули развеселые искры, он попытался было совладать с собой, но не сумел – расхохотался так заливисто, что и цыганята, на него глядя, тоже засмеялись.
Мач некоторое время слушал неуемный смех, соображая, к чему же он относится, поскольку к пословице, употребленной цыганом столь кстати, привык сызмала и, как на всякое воспитательное средство, уже не обращал на нее внимания.
Наконец он-таки сообразил…
И очень его расстроило то, что он, уже взрослый парень, до сих пор не умеет принять на равных участие в мужском разговоре.
Мач решил немедленно реабилитироваться в глазах гусара и Ешки.
– Хотел бы я взглянуть на твою жену, – сказал он, а у самого серые глаза уже прищурились, как если бы затевал он новую каверзу, на манер селедочной.
– Чего на нее смотреть… – пожал плечами невозмутимый Ешка. – Была жена, как все цыганские жены. Днем у нее и черт будет ангелом по струнке ходить, а ночью она черт знает чего натворит…
На сей раз Сергей ограничился быстрой улыбкой.
– Замечательное у тебя семейство, – сказал он цыгану. – Жаль, гадалки не нашлось. Поскольку военные действия начались, не худо бы про судьбу свою разведать…
– Как это – без гадалки? У меня девчонка так гадает – все расскажет, что было, что будет, что за пазухой прячешь, на чем сердце успокоится! – вдруг затрещал Ешка, расхваливая товар. – Эй, Рингла! А ну-ка, беги сюда живо, погадай господину! Если цыганке положить грош в левую руку, да два гроша в правую, да еще дать ей платок, и в один угол завязать монетку, все равно какую, а в другой угол – две монетки, но лучше серебряные, а в третий – три, а уж в четвертый лучше всего золотую, и дать цыганке, чтобы она зарыла это ночью на перекрестке…
– То все богатые невесты мои будут! – подхватил Сергей Петрович. – Ну, где же твоя красавица?
Девочка, издали смотревшая на гусара, нерешительно подошла. Должно быть, впервые в жизни застеснялась она своей продранной домотканой юбки, и низко вырезанной, еще материнской кофты, в которую дважды могла завернуться, и босых грязных ног.
Гусар протянул ладонью вверх левую руку, и девочка взяла ее в обе свои бережно, как драгоценную чашу. И застыла очарованная прикосновением.
– Ну, рассказывай скорее, какие ты там чудеса разглядела! – строго велел Ешка.
– Говори, не бойся! – ободрил цыганочку Сергей Петрович. – Сколько войн пережить мне? Когда стану генералом? Или нет – когда наконец получу эскадрон?
Рингла вгляделась в ладонь.
– После этой войны, милостивый господин, других у тебя не будет, – прошептала она. – А погибнешь ты все же в бою… на белом снегу… И виновата в этом будет женщина. Но не твоя суженая…
– А эскадрон как же? – забеспокоился гусар.
Рингла поглядела на него с недоумением.
– Скажи – будет господин большим военным начальником или не будет, – объяснил Ешка.
– Большим – не будет…
– Теперь – про суженую! – Ешка видел, что обычно бойкая девчонка словно язык проглотила, и помогал изо всех сил.
– Ждет? – спросил гусар, с любопытством заглядывая в черные глаза цыганочки своими синими-синими.
– Ждет… – тут девочка горестно вздохнула.
– Что же, не женюсь я на ней? – правильно понял этот вздох Сергей Петрович.
– Женишься ты… – тут милое личико Ринглы не на шутку омрачилось. Видимо, в линиях на ладони увидела она что-то неладное. Но от ясного и ласкового взгляда красавца гусара девочка вдруг осмелела. Острым ноготком она внезапно царапнула широкую ладонь, пометила какую-то из линий, вывела на ней знак и трижды без слюны туда плюнула.
– Ты чего это? Чего дурака валяешь? – напустился на нее Ешка. И ловко ухватил приемную дочку за ухо. Рингла ойкнула, но гусарской руки не выпустила.
– Да будет вам, – сказал, смеясь, Сергей Петрович. – Никакого мне вреда не будет! Ты же не во вред мне ворожила красавица?
– Нет… – прошептала Рингла.
– А что же ты затеяла?
Ответа он не дождался.
– Мало ли что она затеяла… – буркнул Ешка. – Иди, хозяйством занимайся! Рано тебе еще гадать! А жаль – способная она к этому делу… (тут цыган, отпустив девчоночье ухо, уже изготовился держать речь перед гусаром и Мачем). Мать у нее была – ну, мастерица! Кажется, и десяти слов господину не скажет – а уже полная горсть денег! И сколько же она кур с гадания приносила! И варежки порой получит, и холста… И полную корзинку хлеба принесет! Только она ведь по-умному гадала, судьбу наоборот не разворачивала… А эта!..
– Что она такое сделала? – спросил Мач.
Ешка сердито глянул на Ринглу, вовсе не желавшую уходить. Очевидно, уж очень он был недоволен девочкой, раз выдал ее сокровенную тайну.