Перед самым огнищем Овсянка убежала вперед – рассказать Ольховикам, какая чудесная гостья к ним пожаловала. Заревник задержался: ему на огнище идти не хотелось. А вдруг Смеяна уже рассказала кому-нибудь о его позоре и он окажется посмешищем?
– Вон там. – Выйдя к опушке перелеска, Заревник указал чародейке на тын Ольховиков. – И еще, знаешь, матушка…
– Что, сын мой? – ласково спросила Звенила.
Заревник опустил голову, помялся. Признаваться он стыдился, но в то же время хотелось попытать счастья: а вдруг эта чудесная женщина сумеет помочь его сердечной печали? Ибо бессовестная желтоглазая егоза, отвергнувшая его и выбравшая чернявого холопа, казалась Заревнику все такой же красивой и желанной. Избавившись от тоски и досады, он тут же догадался, что куркутинский холоп сглазил и Смеяну, заморочил ее и дурной ворожбой привлек ее любовь. Обида сменилась гневом, хотелось немедленно кликнуть клич и поднять родичей против злобного чужака. Но в мягкой уверенности женщины-берегини было столько силы, что Заревник верил: она справится с бедой лучше, чем десяток мужчин с топорами и рогатинами.
– Там ты его найдешь, – неловко пробормотал Заревник, не поднимая глаз на Звенилу и не чувствуя ее острого, проницательного и выжидающего взгляда.
Чародейка с тревогой ждала продолжения и с трудом сохраняла внешнее спокойствие. Раз уж она застала Байана живым, то дать ему погибнуть означало погубить и себя саму, окончательно убить доверие Держимира. А если Байана назовут "черным глазом", то спасти его от смерти будет почти невозможно.
– Там с ним одна девка ходит, – запинаясь, продолжал Заревник. – Рыжая такая, глаза как янтарь. Он и ее, как видно, приворожил. Ты бы, матушка, помогла ей.
– Я понимаю тебя, – мягко сказала Звенила. Глядя в смущенное лицо Заревника, она старалась подавить усмешку: ей стало ясно все, что здесь произошло. Несмотря на смуглую кожу и черные глаза, веселый и горячий брат Держимира сумел и в Прямичеве "приворожить" немало девушек. – Я возьму у нее любовь к нему. Ты хочешь, я передам ее тебе?
Заревник вскинул на нее глаза с таким благоговением, что Звенила чуть было не устыдилась. Отнять любовь она могла, а передать – нет. Но чувства речевинских парней и девушек ее не занимали. Она хотела одного – найти Байана и живым вывести его за Истир. Озвень с пятью кметями ждал ее в густых зарослях на берегу, и еще два десятка укрывалось за рекой, готовые броситься сюда по первому знаку. Озвеню во что бы то ни стало требовалось оправдаться, и ради этого он не побоялся бы спалить все речевинские огнища над Истиром.
Ласковым кивком простившись с Заревником, Звенила неспешно пошла в ворота. Ее не заботило, что она скажет хозяевам. Разве мало служительниц Макоши ходит от одного рода к другому, помогая лечебными травами, снимая сглазы, не обращая внимания на границы племен? Все говорлинские племена – единый народ, почитающий одних и тех же богов.
* * *
– Макошь будь с тобой, кума! Не знаю я ничего, и не говори! – Бабка Гладина отмахивалась обеими руками, не желая даже слушать Овсянку.
– Да как так – не знаешь? – недоумевала Перепелиха. – Был же у вас такой холоп, черный весь, вы его еще Грачом кликали. Был или нет?
– Может, и был, а я знать ничего не знаю! Прости – корова у меня…
Бабка Гладина устремилась в хлев, а Овсянка изумленно развела руками. Как это – большуха у себя дома не знает, был холоп или не был! Когда про любого нового человека сразу узнают все на пять дней пути!
– Пойдем у Варовита спросим, – сказала она Звениле. – Уж у него-то авось память не отшибло! Был же у них такой холоп, не примерещилось же нам всем! Я сама его сколько раз видела! И все со Смеянкой!
Но и у Варовита гостьи добились немного толку. Старейшина, правда, не притворялся, что у него отшибло память и он не помнит никакого холопа, но разговаривать об этом явно не хотел.
– Ну, может, и был такой холоп… – неохотно говорил он, отводя глаза и хмурясь. – Да только что-то мы его давно не видали… Делся куда-то, сбежал, наверное, да и ну его к лешему…
– Послушай, добрый человек! – принялась убеждать Звенила. – Он вам много вреда сделает!
Ровная мягкая улыбка ей трудно давалась: ее колотила внутренняя дрожь, от которой даже подвески звенели. Почему они не хотят говорить о нем? Где он? Что они с ним сделали? Тревога томила и мучила Звенилу, как зубная боль, она с трудом сдерживалась.
– Сына моего он сглазил! – горячо подхватила Овсянка, почти перебив ведунью. – Ты бы его видел, дед! Не ел, не пил, на белый свет не глядел! Уж мы его и водой, и словом, и кнутом – ничего не могло сглаза снять! Вот, Макоши спасибо, мудрая женщина нам помогла парня от порчи избавить! – Овсянка размашисто поклонилась Звениле и снова обратилась к Варовиту: – И как вы не боитесь его на огнище у себя держать? Хоть он парень и здоровый, а все же зря! Перепортит он вам всех женщин, всех детей, всю скотину! Гоните его подальше!
– Да уж нет его у нас! – с досадой повторил Варовит. – И не знаю я, где он, и знать не хочу!
– Да не мог ведь он от вас уйти! – воскликнула упрямая Овсянка. – Ваши же бабы рассказывали – Творян на него такой науз наложил, что он с вашей земли нипочем не уйдет!
Варовит досадливо вздохнул, кляня болтливых баб. А Звенила встрепенулась: так вот почему Байан не мог уйти сам! Но куда же они его дели?
– Ты, дед, смотри! – начиная сердиться, пригрозила Овсянка. – Я ведь молчать не буду, нашим мужикам скажу! И Мякине скажу! Вам, может, пять гривен жалко, а нам не надо, чтобы он нам всех детей перепортил! Не знаешь, где он, – так наши сами придут поищут!
– Да ты что, кума! – рассердился Варовит. – Полудянка тебе голову на лугу закружила! Да разве стал бы я дурного человека у себя прятать! У меня, чай, тоже дети есть, я из ума не выжил! Был он, говорю тебе, да нету! Не знаю я, куда его Смеянка задевала!
– Так ты у Смеянки-то и спроси! – напористо подсказала Овсянка. – И вот что я тебе скажу, дед: кабы эта девка была моя, я бы ей водиться с холопом черным не дала бы! Она у вас и так непутевая, а он еще и ее сглазит – совсем пропадет! Вот как мой Заревник едва не пропал…
– Так, говоришь, матушка, сняла ты с Заревника порчу? – спросила бабка Гладина. Из хлева она вернулась удивительно быстро, не в силах оставаться в стороне от такого важного дела.
Овсянка принялась снова рассказывать об избавлении Заревника, а Звенила незаметно оглядывалась вокруг. С каждым мгновением чувство тревоги становилось острее, Звенила незаметно покусывала губы и сжимала кулаки, чтобы пальцы не дрожали. Она чуяла след знакомого духа, знала, что Байан-А-Тан где-то близко. Его образ она смутно угадывала в мыслях и этого старика, и его неразговорчивой жены. Баян где-то рядом, но куда его спрятали?
– Может, и правда, дед, расспросить Смеянку? – нерешительно предложила бабка Гладина. – Что-то она тоже вот уж третий день невеселая ходит…
– Оно верно… – пробормотал Варовит. – Невеселая…
Со времени приезда князя Велемога прошло уже больше недели, и все это время Грач не появлялся на огнище Ольховиков. Смеяна часто исчезала из дома, уносила горбушки хлеба, и старик не сомневался, что она прячет своего холопа где-то в лесу, но не расспрашивал, опасаясь, что городник как-нибудь дознается. Но последние три дня девчонка уже не пропадала от рассвета до заката, а почти все время проводила дома, такая скучная, что бабки и тетки забеспокоились, не заболела ли их егоза. Она не смеялась, не пела, не играла с младшими, а сидела, вяло тюкая пестом о дно ступки. Послушав Овсянку, Варовит и Гладина встревожились: а вдруг и правда сглаз?
Боговита с его кметями сегодня не было: он уехал к Чернопольцам, у которых имелись богатые дубравы, и назад его ждали дня через три-четыре. Сегодня можно вспомнить и о Граче.
– Ну, Смеянку так Смеяну! – согласился Варовит и повел Звенилу в избу деда Добрени.
– Вот она знает! – сказала Гладина, показав чародейке Смеяну. Та лишь на миг подняла глаза, бросила на пришедших равнодушный взгляд и снова обратилась к своей ступке.
А Звенила окинула ее жадным взором, как будто хотела съесть. Рыжеволосая девушка выделялась среди русых Ольховиков, и чародейка сразу вспомнила слова Заревника. Несомненно, это она. Даже не подходя близко, Звенила видела на челе девушки тень Байана: она думала о нем. Она обязательно что-то знает. Только эта девчонка осталась последним препятствием, отделявшим чародейку от Байана, от Держимира и его долгожданной благодарности. Впившись в Смеяну взглядом, Звенила с трудом сдерживала желание вцепиться в рыжую, как коршун в курочку. Но в полутьме избы не было видно теней, мелькнувших на ее лице.
– День тебе добрый, милая! – ласково сказала Звенила.
Шагнув к Смеяне, она хотела погладить ее по голове, но девушка вдруг вскочила, прянула в сторону и замерла, сжимая в руке пест, как будто на нее замахнулись. Ленивое равнодушие на ее лице мигом сменилось настороженностью, а глаза вспыхнули в полутьме избы таким ярким желтым светом, что все вздрогнули.
– Да ты что, глупая? – прикрикнула бабка Гладина, сердясь, что тоже испугалась. – Мудрая женщина тебе помочь хочет, порчи поискать. Куда ты своего черноглазого девала?
– Не знаю я ничего! – буркнула Смеяна, неприязненно глядя на Звенилу.
Она сама не знала, почему эта женщина с подвесками-лапками вызвала у нее такое острое враждебное чувство, но ей вдруг захотелось царапаться. Испугавшись, как бы родичи сейчас не увидели в ней рысь, как тогда увидела Синичка, Смеяна бросила пест на лавку и выбежала из избы.
Варовит и три женщины переглянулись, озабоченно качая головами.
– Ох, испортили девку! – жалостливо забормотала Овсянка. – Вот и с моим точно так же было: сидит один, на свет не глядит, говорить не хочет!
– Никогда с ней такого не было! – подхватила бабка Гладина. – Как подменили девку! Говорила я тебе, дед: продать бы тебе того черного и на огнище не водить! Чтоб ему пропасть, собаке! Ох, Макошь-Матушка! Брегана Охранительница!
– Не тревожьтесь, добрые люди! – заговорила Звенила. – Я помогу вам! Я попрошу Вечернюю Зарю и Священный Истир помочь вам. Злой человек к вам не вернется. Но я должна знать, где он.
Варовит и Гладина переглянулись и ничего не ответили.
* * *
Уходящее солнце бросало багровые отблески на широкий Истир, и священная река снова стала пламенной дорогой, ведущей в Надвечный Мир. На высоком берегу издалека виднелась фигура женщины в белой рубахе, с поднятыми вслед за солнцем лебедиными крыльями. Она казалась берегиней, провожающей с неба отца своего Дажьбога.
– Мать наша, Заря Вечерняя! – протяжно взывала Звенила, и серебряные подвески на браслетах звенели в лад ее словам. – Возьми золотые ключи, замкни род человеческий от черного навья, от лихой болезни, от порчи, от сглаза, от лютого зверя! Обставь вокруг нас тын железный, столбы булатны, и чтобы тына того оком не окинуть, глазом не увидеть, коню не перескочить, птице не перелететь! Возьми у Сварога-Отца Огня Небесного, пусти вкруг тына того огненну реку! Отгони навье черное, отгони недруга всякого, каждого восвояси: водяного в воду, лешего в лес под бревно скрипучее, под коренье сырое, а ветряного под куст и под гору крутую! Заключи их там на весь век тремя ключами железными, тремя замками булатными! И заговор мой не на час, не на день, не на месяц, не на год, а на весь век, пока свет живет!
У ног чародейки стояла широкая глиняная чаша, полная воды. Отблески зари окрасили ее в багряный цвет, словно пролили в нее часть небесного пламени. Женщины Ольховиков и Перепелов, тесной стайкой жавшиеся на опушке, благоговейно складывали руки.
– Вот это вещая женщина! – восхищенно шептали они, не сводя глаз с белой фигуры над рекой. – Вот это сила дана! А Творян наш что, ругается только…
Смеяна тоже наблюдала за ворожбой дрёмической гостьи, но без малейшего благоговения. Ей эта женщина упорно не нравилась. Разговоры бабок и теток о сглазе причиняли ей досаду: она просто скучала по Грачу. Нет, она не жалела о том, что дала ему свободу, но ей очень не хватало его. И огнище, и берег Истира, и рощи, и луговины, где они бывали вместе, теперь казались ей опустевшими и тоскливыми. Она-то хорошо знала, что за "сглаз" поразил Заревника, и возмущалась подлым наветом. Ах, как вовремя она догадалась перегрызть науз! Будь Грач еще здесь, за одно подозрение о "черном глазе" мужики обоих родов забили бы его осиновыми кольями, и даже князь не помог бы. И эта пучеглазая туда же! Смеяна чуяла, что в этой женщине с бледным лицом не так уж много истинной силы, а вот ее тайный злой умысел виделся вполне отчетливо. Но чтобы прочитать и понять его, требовалось гораздо больше мудрости, чем имела Смеяна. Она даже подумывала, не сходить ли к Творяну. Но не хотелось: ведун наверняка страшно зол на нее за то, что она нарушила его науз. Родня не догадывается об этом ее "подвиге", но Творян наверняка знает, не может не знать!
Окончив ворожбу, Звенила подняла чашу с заревой водой и бережно понесла на огнище. Ее лицо было умиротворенным, полным таинственного смысла. Она сделала свое дело: и Вечерняя Заря, и Озвеневы кмети на том берегу услышали ее.
* * *
Приближалась полночь. Опустилась темнота, даже самые озорные парни и девушки, напрыгавшись в последних хороводах перед Купалой, разошлись по домам и угомонились, набираясь сил для завтрашних гуляний. Огнище Ольховиков спало. В избе старейшины, где устроили на ночь пришлую чародейку, было тихо, только дед Варовит похрапывал и неразборчиво бормотал во сне. В углу под лавкой кто-то возился и шуршал с неровными перерывами. Может, мышь, а скорее, кикимора. Судя по тому, как смело она себя вела – шуршать при госте, – кто-то из хозяев ее прикармливал.
Чувствуя приближение полночи, Звенила приподнялась, спустила ноги на пол. Возле ее лавки спали на полу двое Варовитовых внуков, чье место она заняла, и гостья едва сумела поставить ногу так, чтобы на них не наступить. Мальчик перевернулся во сне, и чародейка забормотала сонный заговор. Она подождала еще немного, но никто не проснулся, дед Варовит также неразборчиво приговаривал во сне. Это даже к лучшему: его бормотание заглушило тихие шаги чародейки и легчайшее позвякивание ее подвесок.
Неслышной белой тенью Звенила выбралась из избы и скользнула к воротам. Вместо прежнего засова их запирал изнутри огромный кованый замок. Напуганный появлением лиходеев, Варовит послал Заботу к кузнецам Лебедина, не доверяя такое важное дело Даяну, и теперь был почти спокоен. Самолично закрывая огнище на ночь, он клал огромный ключ к себе в изголовье. Даян посмеивался, что этаким ключом можно медведя убить, если в лоб стукнуть. "Зато надежно!" – отвечал довольный Варовит.
Он не знал, что сам пустил врага в дом и что дрёмической чародейке вовсе не понадобится ключ.
Подойдя к воротам, Звенила развязала мешочек на поясе и достала из нее сухой стебель травы с длинными узкими листьями, заостренными, как наконечники стрел. Это была та самая разрыв-трава, которую так и не стали искать Байан-А-Тан и Смеяна. Прильнув к воротам, Звенила пробормотала что-то почти неслышное и прикоснулась стеблем разрыв-травы к замку. Тут же раздался железный щелчок, конец кованой дужки освободился, и раскрытый замок повис в скобах. Звенила ловко вытащила его, бесшумно опустила на землю и выскользнула за приоткрытую створку.
– У-ху! – легко, певуче крикнула чародейка, подняв ладони ко рту.
Даже настоящая сова не отличила бы ее голос от голоса серой ночной хозяйки. Закрыв глаза, чародейка ждала, считая про себя. На "шестнадцать" из глубины леса послышалось в ответ:
– У-у-гу!
Звенила спрятала разрыв-траву и стала ждать. Через недолгое время поблизости засопели, и рядом с женщиной появился Озвень.
– Долго же ты добирался! – шепотом упрекнула Звенила. – Сколько ты привел?
– Двадцать пять со мной, – прошептал он, но его шепот у другого человека мог бы сойти за обычный голос.
– А сколько было в прошлый раз? – ехидно спросила Звенила, отойдя от створки и пропуская воеводу во двор. – Иди же, медведь, теперь тут не глиногорская дружина, а всего-навсего два десятка смердов. С ними-то ты справишься?
– Ты не нашла его? – шепнул кто-то из кметей. – Зачем нам это огнище? Где Байан?
– Он у них, но они его прячут! Ищите! Я его не видела, но хозяева знают, где он!
– Дайте огня, – велел Озвень.
Одна за другой во двор огнища проникали темные фигуры. Это были все те же "лешие", кто неполный месяц назад сражался на Истире со Светловоем и Проченом. Бурые и зеленые рубахи делали их почти невидимыми в темноте, мягкие сапоги ступали привычно тихо.
– Перун с нами! – шепнул Озвень. – Давай! Если кто его найдет – сразу труби, и уходим!
Разбившись на пять пятерок, кмети подобрались к пяти избам огнища и по крику совы разом кинулись внутрь. Не давая спящим хозяевам опомниться, они ловко и быстро вязали всех подряд – стариков, детей и женщин; мужчин и парней умелыми ударами по голове загоняли в беспамятство, чтобы меньше возиться. Огнище быстро наполнилось недоуменными и испуганными криками, женскими воплями, плачем детей, причитаниями. Ослепленные светом факелов, ничего не понимающие Ольховики от ужаса не имели сил сопротивляться, даже не понимая, кто на них напал: люди или черные навьи. А "лешие", не обращая внимания на крики, быстро делали свое дело. В считанные мгновения все огнище было в их руках.
– Этот у них старший! – Звенила указала Озвеню на Варовита. – Его не бейте!
Два кметя связали Варовиту руки и поставили перед воеводой. Старейшина судорожно потряхивал головой, изо рта его вырывалось невнятное хриплое бормотание, в выпученных глазах бился ужас.
– А ну говори, пень старый, – куда девали? – рявкнул Озвень, надвигаясь на старика всей своей грузной тенью. – А ну!
– Что? За что на нас? Макошь-Матушка! – бессвязно бормотал Варовит, ничего не понимая.
Все это было как страшный сон, когда снится то самое, чего больше всего боишься: толпа чужих на огнище, связанные сыновья, огонь факелов, грозные окрики чужаков и причитания женщин.
– Тебя спрашивают, где дрёмич, который жил у вас в холопах! – пояснила ему Звенила. – Вы звали его Грачом. Где он?
– Ах, вот ты какая, лебедь белая… – проговорил Варовит, начиная соображать. – А мы тебя в дом-то пустили, ах, дураки…
Озвень схватил его за бороду и вздернул голову старика вверх.
– Ты говори, пока добром спрашивают, гриб трухлявый! – проревел воевода в лицо Варовиту. – Где он? Давно красного петуха не видал? Так сейчас увидишь? Где?
– Не знаю, – едва сумел выговорить Варовит, хрипя и задыхаясь. – Не знаю! Давно…
Озвень коротко и сильно ударил его под грудь, и старик захрипел, закашлялся, согнулся бы, но воевода не выпускал из рук его бороды. Тело Варовита задергалось, голова затряслась.
– Худо тебе будет! И всем щенкам твоим! Говори!
Варовит только мотал головой и натужно кашлял.
– Да не знаем мы, где он, проклятый! – отчаянно завопила бабка Гладина. У нее тоже были связаны руки, но ее никто не держал; вскочив с лавки, она бросилась в ноги Озвеню, продолжая вопить: – Не знаем, Макошь и Обета видят, не знаем! Не погуби, батюшка! Дней с десять как в лес ушел и пропал!
– Они на него науз надели – он не мог уйти! – вскрикнула Звенила. – Они знают! Знают!