Нечего было и думать догнать смолятичей, опередивших дружину на целый день, и Светловой увидел знакомые ладьи только у славенской пристани, где останавливались неподалеку от Велесова святилища все торговые караваны. На княжьем дворе Светловой не успел сойти с коня, как навстречу ему выбежала мать. К сорока годам княгиня Жизнеслава постарела, сходство Светловоя с ней стало меньше, чем было в детстве, но он по-прежнему любил ее больше всех на свете. Завидев встревоженное лицо матери, княжич бегом бросился на крыльцо.
– Соколик мой! – вскрикнула княгиня, встретив его на середине ступенек и поспешно обняв. – Что с тобой?
Светловой нежно и заботливо взял ее за плечи: теперь он был выше матери и сам мог укрыть ее в объятиях, как она укрывала его в детстве.
Княгиня торопливо обшаривала тревожным взглядом его руки, ноги, лицо, словно проверяла, тот ли к ней вернулся, кто уходил, не случилось ли с сыном чего-то непоправимого. Заметив тонкий белый шрамик над бровью, которого не было раньше, она переменилась в лице и невольно охнула.
– Мне рассказали, что ты ранен, что у тебя вся голова… – начала княгиня и запнулась, не находя подтверждения своим страхам.
– Ах, это! – Светловой все понял и рассмеялся. – Пустяки. Оцарапали только, видишь, уже все зажило. Тебе смолятичи рассказали?
– Да, сам Прочен говорил: "Сын у вас молодец, витязь настоящий!" А у меня сердце не на месте… – Облегченно вздыхая, княгиня приложила руку к сердцу, словно проверяя, на месте ли оно в самом деле. – Целая битва, говорит, была, а ведь Прочен зря не скажет, – продолжала княгиня, но Светловой перебил мать:
– Погоди, матушка. Он здесь, Прочен этот?
– А где же ему быть? – Княгиня удивилась. Она говорила о смолятическом госте как о старом знакомом. – Они не сильно вас опередили, перед полуднем только приплыли. К отцу пошли, он их сперва в гриднице принял, потом Прочена к себе увел. И по сию пору беседуют. И никого к себе не пускают, только Кременя одного позвали.
– Так кто же он такой? – воскликнул Светловой. – Не купец же, в самом деле! Почему отец его так принимает?
– Какой купец? – Княгиня посмотрела на сына с недоумением. – Прочен же это! Ах! – сообразив, воскликнула она. – Ты ведь забыл его! Уж лет пять, как он у нас был в последний раз! Да нет, все шесть будет! А мне и невдомек… Так он тебе купцом сказался?
– Да, да! – Светловой изнывал от нетерпения. – Так кто же он?
– Да он тысяцкий глиногорский, князя Скородума первый воевода. Как же ты его забыл?
Изумленный княжич не сразу ответил. Да, теперь он вспомнил. Когда шесть с лишним лет назад его опоясывали мечом, воевода Прочен приезжал с подарками от смолятического князя Скородума. Конечно, за шесть лет Прочен изменился, да и не мог двенадцатилетний отрок запомнить всех гостей – слишком много впечатлений обрушилось на него тогда. Но теперь понятно, почему лицо смолятича показалось ему знакомым.
– Зачем же он приехал? – помолчав, спросил Светловой у матери. – Уж не война ли у нас какая намечается?
– Сохрани Макошь! Не знаю. – Княгиня покачала головой. – Меня не звали. Знаешь ведь отца – сперва сам решит, а уж после нам скажет. А я боюсь – как бы не война в самом деле.
– Да что ты, матушка! – Светловой обнял княгиню, стараясь говорить бодро и уверенно. – С кем нам воевать? У нас со всеми землями мир… Это я так, не подумавши ляпнул.
– А иначе зачем тысяцкий в такую даль поедет? Что ему, в Глиногоре заняться нечем?
Успокаивая мать, Светловой думал о дрёмических лиходеях. Новость одно прояснила, а другое запутала. Если дрёмичи напали не просто на купцов, а на самого глиногорского тысяцкого – этому уж точно есть причина. И правда, не приведи теперь Перун войны. Хотя напрямую нападение дрёмичей на смолятинского воеводу речевинов не касалось, Светловой не сомневался – отец в стороне не останется. Да и само нападение случилось на речевинских землях.
Князь Велемог не заставил сына долго теряться в догадках и скоро прислал за ним. В горнице с ним сидели Прочен и Кремень. Воспитатель княжича поседел и стал плохо видеть, отчего постоянно щурился и подавался вперед. Прочен был невозмутим, как и тогда, на реке, но по лицу его Светловой сразу понял, что для него приготовлено какое-то значительное известие.
В этом он не ошибся. Вот только само известие оказалось полной противоположностью тому, чего он ожидал.
По усвоенной с детства привычке Светловой не торопился рассказывать о своих делах, тем более что и радости в таком рассказе было бы немного, а ждал, когда отец спросит его сам. А князь Велемог не спешил с расспросами. Похвалив сына за речную битву, князь оглянулся сначала на Прочена, потом на Кременя, потом посмотрел на Светловоя.
– Хоть и горько мне было слышать, что завелись на Истире лиходеи, а все же рад я, что Небесный Воин тебя туда привел, – заговорил князь. – Теперь не надо мне смолятическим гостям рассказывать, что сын мой вырос молодцом, – сами видели. Сами видели, что ты и в возраст, и в разум вошел, женихом стал. И невеста для тебя уже есть.
Светловой сдержал возглас, но брови его сами собой взметнулись вверх. Он не знал, что так бывает, и не сразу смог справиться со своим лицом – оно не слушалось. Какая невеста?
– Князь Скородум дружбу свою нам заново явил, предлагает родством ее скрепить, – продолжал Велемог. – Ему Макошь послала единственную дочь, зато уж она и красотой, и умом, и вежеством десять других девиц за пояс заткнет. Хочет князь Скородум ее за тебя сосватать. И я с кормильцем твоим рассудил – лучше нее и желать нечего. Славная будет тебе жена, а речевинам княгиня.
– Да куда же спешить? – обеспокоенно подала голос княгиня Жизнеслава, потрясенная не меньше сына. – Всего-то восемнадцать нашему соколику, а Дароване уж двадцать лет, не меньше!
Княгиня нечасто решалась возражать мужу, но сейчас волнение придало ей смелости. Она мечтала женить сына на одной из славенских боярышень, которые выросли у нее на глазах, самой выбрать такую, которая сделает Светловоя счастливым. А тут и выбора никакого не остается – принимай в дом княжну, которую никогда не видели, отдавай своего соколика ненаглядного неведомо кому! Сваты всегда хвалят невесту. Красоту ее и искусство в рукоделии можно проверить, но в душу к ней не заглянешь.
Но князь Велемог принял решение, и не жене было заставить его передумать. Он бросил на нее лишь один взгляд, и княгиня тут же смешалась и замолчала.
– Ничего, – подал голос Кремень. – Двадцать – не сорок. Нашему молодцу пора жениться, а княжна глиногорская как раз ему под стать. Не ровен час – пойдет Держимир дрёмический на нас воевать, вот мы со смолятичами его единым строем встретим, как братья родные!
Князь Велемог одобрительно кивнул. Княгиня Жизнеслава побледнела, задышала чаще, прижала стиснутый кулак к груди. И сватовство, и война, все сразу – для нее это слишком много.
– Княжна Дарована – красавица редкая! – продолжал Прочен, и даже на его невозмутимом лице мелькнул легкий проблеск оживления. – Среди говорлинских княжон такой не бывало давно. Только княгиня Добровзора, Гордеславова дочь…
– О ней нечего вспоминать – она уже бабушка! – прервал его Велемог.
Княгиня Жизнеслава чуть изменилась в лице и опустила глаза. Двадцать пять лет назад князь Велемог сватался к чуроборской княжне Добровзоре Гордеславне и только после ее отказа взял в жены Жизнеславу. А Добровзора, всем известно, потом родила оборотня с волчьей головой. Вот и ищи в жены красавицу!
– А сейчас красивее Дарованы нет на Истире никого! – уверенно продолжал Прочен. – За княжну Даровану сватались многие. Даже Держимир дрёмический сватался за нее. Дважды! – многозначительно отчеканил смолятич.
Княгиня Жизнеслава удивленно покачала головой. Только Светловой не понял, что повторное сватовство гордеца Держимира значит больше, чем восхваления целого полка свах.
– Вот я и подумывал между делом, княже, – продолжал Прочен, снова обращаясь к Велемогу. – Не Держимир ли нас на Истире поджидал?
– Так ведь у нас есть пленные? – Князь посмотрел на сына. – Что ваши оборотни речные рассказывают?
Светловой опустил глаза. Но теперь князь ждал его ответа, и спрятаться от позора было некуда.
– Нет у меня пленных, – как в холодную воду бросаясь, ответил Светловой. – Потерял.
– Как – потерял? – Кремень даже усмехнулся, не понимая. – По дороге, что ли, обронил? Лукошко дырявое было?
– Как – потерял? – совсем другим голосом повторил князь Велемог. Он видел, что сын вовсе не шутит.
С трудом подбирая слова и стараясь ни на кого не глядеть, Светловой начал рассказывать. Никто больше не улыбался; князь, княгиня, оба воеводы ловили каждое его слово.
– Не знали вы Держимира… – многозначительно протянул Прочен. Его голубые глаза заблестели, он словно сам присутствовал там, на берегу Истира, и видел все то, о чем рассказывал Светловой. Многое из этого рассказа было ему знакомо по опыту прошлых лет, и даже в пересказе он понимал гораздо больше неопытного участника событий. – Теперь будете знать!
– Там был Держимир? – воскликнула княгиня, задним числом испугавшись, что ее сын встречался с этим страшным человеком.
– Ну-ка, расскажи получше, кто у них старшим был? – потребовал Кремень.
– Под козлиной мордой прятался, – не поднимая глаз, ответил Светловой. Ему ясно вспомнился широкоплечий и рослый вожак разбойников, краем щита разбивший ему лоб. – Ревел, как лось на гону.
Оба воеводы переглянулись.
– А лет-то ему сколько? – спросил Кремень.
– Под личиной не разглядел.
– А так не догадался? – с едкой насмешкой осведомился Прочен, сощурив глаза.
– Ну, как вам. Лет сорок – пятьдесят, – решился определить Светловой. – Сильный, но не сказать чтобы молодой.
– Нет, это Озвень, – решил Кремень. – Держимир-то лет на десять тебя постарше…
– На одиннадцать, – жестко уточнил князь Велемог. Все это время он молчал, но буравил сына таким взглядом, что княгиня себя не помнила от тревоги.
– На одиннадцать, – согласился Кремень.
– Да Озвень это был, тысяцкий Держимиров! – уверенно повторил Прочен. – И выучка вся Держимирова. Любит он засадные полки – у него все кмети обучены в лесу прятаться и в лесу драться так, что и нечисти лесной за ними не угнаться. Брата его не видал?
– Какого брата? – Светловой бросил на смолятича короткий взгляд. Его подавляла эта подробная осведомленность обоих воевод и отца во всех делах дрёмического князя, по сравнению с ними он чувствовал себя несмышленым ребенком. Он и знать не знал, что у Держимира прямичевского есть какие-то братья. Какое ему дело?
– У старого князя, у Молнеслава, жила куркутинка – черная, что галка, – пустился объяснять Кремень. – У нее мальчишка родился, старше тебя года на три. Черный, лицом куркутин. Князь его на колени не сажал, постыдился под старость, но все знают – сын. И Держимир знает. При себе держит, доверяет, в походы посылает. А тот зол на драку! Не видел его?
Еще бы не видел! Светловой замялся, не зная, что ответить. Он вспомнил парня с черной косой, его перекошенное злобой и болью смуглое лицо, волчий блеск белых зубов и большие пятна крови на песке. Как сказать, что тот был в его руках и ушел? С рассеченным бедром ушел!
– Так я к чему говорю! – Не дождавшись ответа, Прочен снова обратился к Велемогу. – Как в воду глядел! Держимировых рук это дело. Видно, он знал, что не купцы к тебе плывут. Знал, что мы будем княжну Даровану вам сватать. А ему это – нож острый! Он говорил, что раз добром ему княжну не отдают, он хоть как, а возьмет ее!
– Да откуда же он мог узнать? – жестко спросил князь. – Мы сами не знали – значит, от вас, от смолятичей, ручеек бежит!
– У вас в Глиногоре на торгах за день все тайны Мирового Дерева услышать можно! – подхватил Кремень. – Были бы уши!
Прочен не ответил – это правда. Богатый торговый город Глиногор знает и умеет многое, не умеет только одного – хранить тайны.
– Значит, надо поспешить, – сказал князь Велемог. – Тянуть больше нечего. Сваты сговорились – дело за невестой. На Макошиной Неделе будем ждать ее в Засечье…
– Нет, в Велишине, – возразил Прочен. – За невестой к ней в род приезжают – и мы вам ее на нашей земле отдадим.
– Хорошо, пусть в Велишине. – Князь кивнул, не споря о такой мелочи. – Доедем, не заблудимся.
– Мы на своей земле ее убережем. А вот вы…
– И о нас не тревожься! – Князь уколол смолятича взглядом. – Уж теперь мы никаких оборотней к себе не пустим. Верно я говорю?
Князь требовательно взглянул на сына. Тот ничего не заметил – так потрясло его все произошедшее. Его сговорили, почти женили, не спросив даже согласия. Все его существо протестовало – перед глазами встало сияющее лицо Белосветы. Есть она на свете или нет – теперь он знает, какая она, любовь, и назовет своей женой только ту женщину, в которой увидит вернувшуюся Белосвету.
– Да что же ты, батюшка! – воскликнул он и поднял глаза на отца. – Неужели вот так судьбу мою и решишь, а мне и слова сказать не дашь?
Князь не ответил, только брови его вопросительно дрогнули. Казалось, он удивлен, что сын вместо почтительного согласия говорит что-то совсем лишнее.
– Не хочу я на Дароване жениться! – продолжал Светловой. Он пытался говорить решительно, но невольно в его голосе звучала мольба. – Не люба она мне, да и я ей, верно, тоже – мы и не видались никогда.
Князь Велемог подался вперед, опираясь на подлокотники, сдвинул брови, словно с ним вдруг заговорили на непонятном языке. За восемнадцать лет это был первый случай, когда Светловой решился ему возражать. И в чем! В самом важном для всей державы деле, когда речь идет о прочном союзе со Скородумом смолятическим, жизненно важном перед угрозой войны с дрёмичами.
– Да ты сам понимаешь, что говоришь? – недоуменно спросил Велемог. Он так удивился, что даже не разгневался поначалу. – Как так – "не женюсь"? Женишься! Как будто сам не видал Держимировых лиходеев на своей земле! Мало тебя Озвень щитом в лоб приложил? Добавить надо?
– Но я…
– Ты! – с напором повторил князь, и это короткое слово вместило в его устах больше презрения, чем целые потоки брани. – Ты уже себя показал! Теперь слушай, что старшие тебе говорят!
Светловой не выдержал взгляда отца и опустил глаза. Мысли его путались, он не знал, как доказывать свою правоту. Да и есть ли за ним правота? Простой человек подчиняется роду, князь – всему племени. Это верно, но образ Белосветы заслонил перед ним весь мир.
– Молчишь? – раздался над ним тихий голос отца, но и грохот грозы не показался бы страшнее. – Хорошего же я себе наследника вырастил!
Вдруг княгиня Жизнеслава тихо ахнула и привалилась спиной к стене, ее лицо с закрытыми глазами исказилось от боли. Прижав правую руку к сердцу, она пыталась вдохнуть, но не могла, вместо воздуха в ее грудь входил, казалось, острый стальной клинок.
Кремень недовольно крякнул, встал и пошел в верхние сени звать челядь. Велемог и Светловой обменялись взглядами, и каждый хотел обвинить другого. Но Светловою сейчас некогда было обвинять или оправдываться; он кинулся к матери, стал поддерживать ее, бормотать слова ободрения, а сам все метал взгляды на дверь – не идет ли бабка-травница, из-за слабого здоровья княгини жившая здесь же, на княжьем дворе. В верхних сенях уже слышался гомон челяди, суетились девки. Только смолятический воевода Прочен остался сидеть где сидел, и его лицо с холодными голубыми глазами не выражало ни тревоги, ни сострадания.
До вечера Светловой ходил как потерянный. Когда княгине полегчало и тревога о ней отступила, на него снова навалилась растерянность. Еще недавно простая и ясная, его жизнь мгновенно запуталась, как клок кудели, которым поиграла шаловливая кошка. Никогда прежде Светловой не ссорился с отцом, не принужден был выбирать между желанием и необходимостью так, чтобы это затрагивало всю его судьбу. Его больно ранили презрительные слова отца, но мысль о свадьбе с княжной Дарованой Светловоя убивала.
Он только учился бороться и выбирать. И борьба внутри своего сердца оказалась много тяжелее тех двух битв над Истиром.
* * *
На другой день после отъезда княжича бабка Гладина послала Смеяну в лес. В месяц травень, когда все цветет, приходит пора собирать многие целебные зелья. По большей части этим занимался Творян, но Смеяна обладала поистине звериным чутьем на травы, и ведун охотно доверял ей эту часть своей работы. Бабка Гладина дала Смеяне корзинку, острый железный нож и велела нарезать цветков бузины. У старухи и у Варовита часто болела спина, опухали суставы, а отвар из цветков бузины приносил им немалое облегчение. Но бузина – дерево злое, опасное: в нем селятся духи непогребенных, умерших дурной смертью и всякое другое зловредье. Гладина не боялась за Смеяну – ничего ей не сделается, не раз проверено. За все девятнадцать лет жизни – на вид Смеяне казалось меньше, чем было на самом деле, – она ни разу не болела, ни разу ее не кусали змеи, не трогали звери, даже ветки не царапали. Порой старики задумывались, что такая милость леса к непутевой девке неспроста, но лес всегда благосклонен к убогим, к слабоумным, к увечным. И в теплую пору года Смеяна целыми днями пропадала в лесу, счастливо соединяя таким образом работу на пользу рода с собственным удовольствием.
Бузина росла далеко – верст за шесть от огнища, почти на меже с Перепелами. Утро выдалось такое жаркое, что Смеяне было душно в двух рубашках, и она шла не спеша, лениво помахивая корзинкой. Шагая через поле, где катали княжича, Смеяна улыбалась, вспоминая о нем. Со вчерашнего дня почти ни о чем другом и не думала. Ей вспоминались его голубые глаза, смотревшие на нее с добротой и приветом, его открытое лицо, улыбка, и в душе разливалась зарей такая яркая и горячая радость, что Смеяна не замечала насмешек сестер и попреков бабки. Впервые в жизни другой человек подарил ей такое счастье, и за это она готова была сделать для Светловоя все что угодно. Вот только что ему может от нее понадобиться, княжичу, от простой девки, непутевой и не очень-то красивой?
Перелески между полями густо зеленели, и только особая яркая свежесть зелени говорила о том, что сейчас еще весна, а не лето. Дорога совсем просохла, ростки на полях стояли с радующей глаз частотой. Небо ярко голубело, вдали живым серебром поблескивала широкая река. Радость заливала волной душу Смеяны: себя саму она ощущала живой частью этого мира, этой земли и неба, ветра и шума ветвей. Душа ее сливалась с каждым ростком, с жаворонком над полем, с солнечным лучом. Она была почкой на ветвях Мирового Дерева, ствол которого – Священный Истир.
Бросив наземь корзинку, как досадную тяжесть, Смеяна раскинула руки, потянулась, словно хотела лететь вслед за жаворонком, зажмурилась. Горячие солнечные лучи пронизали ее насквозь, она не ощущала своего тела, растворившись в этих лучах и теплом ветре, не чуяла земли под ногами. Нет, не случайно всю жизнь она не походила на других, что-то в ее крови роднило ее с землей, со всем живым, земным и небесным. Что? Этого она не знала, но и не думала об этом сейчас. Ей было хорошо, так хорошо, что… Нет таких человеческих слов, чтобы высказать это. Это поймут ветер, солнце, травы, прибрежная ива, березы под солнцем, весь свой век тысячей языков поющие славу богине Ладе, оживляющей земной мир.