* * *
На следующий день Элхадж предпринял попытку раздобыть себе хоть какое-то пропитание. Вспоминая уроки метхе Саона, он разрыл снег, выкопал знакомые корешки и, очистив их от земли, съел. Желудок разочарованно булькнул, принимая в себя столь скудное подношение, и болезненно сжался, требуя продолжения. Следующая порция кореньев с первыми нежными листочками лишь еще больше раздразнила аппетит. Горчащие, жесткие, они ничуть не утоляли голод – только служили ехидным напоминанием о том, что бывает и обычная пища. Что-нибудь вроде наваристой каши с кусочками сала…
Элхадж поднялся, отряхнул руки и зашагал дальше, отгоняя призрак котелка с варящимся мясом.
"Корни суть пища мерзкая", – шепелявил старый метхе, – "но некоторое время не даст умереть с голоду".
– Я бы предпочел нечто более сытное, – вздохнул Элхадж, – хотя бы грибы…
Но в степи не было и грибов, а потому приходилось довольствоваться корешками.
Так Элхадж шел, и шел, и ему казалось, что идет он довольно быстро, но на самом деле усталость брала свое. В итоге за весь день синх прошел куда меньше, чем за предыдущий; все повторялось – ведь точно также он брел когда-то по заснеженному лесу, а затем, чуть позже, и за бодро вышагивающим Дар-Тееном. Хорошо еще, что зима уходила из Эртинойса, да к дыханию весны примешивалось тепло неблизких пока что Диких земель.
А потом пришли волки. На самом деле, не было ничего странного в том, что они появились; наоборот, удивляться следовало тому, что стая вышла на след одиноко бредущего синха только к концу второго дня путешествия. Элхадж только выругался и ускорил шаг. Надрывный, тоскливый вой полнил серые сумерки, обволакивал, лишая всякой надежды.
– Что же ты молчишь? – синх таращился в землю, словно мог увидеть подземелья Шейниры, – ты же сама избрала меня? И неужели дашь теперь погибнуть?
Тишина в ответ. Только дыхание сбилось, закололо в боку, и идти стало труднее. Синх, хватая ртом холодный воздух, остановился. Сейчас… еще немного, и он сможет идти дальше, продираясь сквозь страх и всю безнадежность своего положения… Потому как волчья стая в степи – это верная смерть. Даже если щер не удрал бы в стойбище. Серые прожорливые твари никогда не оставляют след.
"Но если Шейнира избрала меня своим вестником в Эртинойсе, я же не могу погибнуть вот так?" – Элхадж обернулся, и тут же панический, животный ужас охватил его. На вершине ближайшего холма темнела одинокая фигура зверя.
"Или… все-таки могу?!!"
Не выдержав, Элхадж побежал. Задыхаясь и хрипя, ничего не слыша вокруг кроме суматошного биения двух своих сердец.
"Бежишь? Ну-ну", – пропищал в сознании ехидный голосок, – "ты только быстрее устанешь, быстрее свалишься – и тогда… О, тогда тебя будут рвать на части, растаскивая горячие, дымящиеся внутренности по снегу…"
– Где же ты, великая Мать?!! – выкрикнул синх, – неужели ты не можешь мне помочь и сейчас? Ты ведь уже помогла один раз, но этого так мало!
Шейнира молчала.
Еще один быстрый взгляд назад, и синх с необычайной ясностью осознал, что бороться дальше нет смысла. По фиолетовому снегу лилась темная масса, и Элхаджу даже померещилось, что он различает алчно горящие искры глаз.
– Да будь же ты проклята! – выдохнул синх и остановился. Выдернул из-за пояса нож – единственное оружие, оставшееся после позорного бегства щера… И повернулся лицом к приближающимся волкам.
… Еще одна попытка воззвать к богине. Пустая, бесполезная. Острые когти страха, сжимающие сердца – а вдруг Она нашла кого-нибудь другого, более подходящего для роли освободителя, и Элхадж стал попросту не нужен?
…Злость. На себя самого, на молчаливую богиню, покинувшую свой народ, на слепую Судьбу, без устали плетущую нить его, Элхаджа, жизни.
… Жалость. И безмолвный вопль, который никогда и никто не услышит, кроме богов.
"Я не хочу умирать!"
Матерый волк – серый, мохнатый – весь сжимается, готовясь к прыжку. Легко отталкивается от земли, застывая на бесконечный и последний миг в хрустальном воздухе. Элхадж поднимает нож, прекрасно понимая, что жалкая железка не спасет от зубов оголодавших хищников.
– Нет! – горло выталкивает последний полукрик-полувздох, и…
Страшный, сминающий ребра удар в грудь, а затем – душный, терпкий запах зверя и что-то горячее на пальцах.
* * *
…Над ним было небо. Бархатно-черное, необъятное, усыпанное колючими кристаллами звезд.
Потом шум в ушах стих, и Элхадж услышал голоса. Кто-то находился рядом, и этот кто-то говорил на чистейшем наречии синхов.
"Но это невозможно! Откуда они здесь?"
Мысль эта промелькнула, но тут же утонула в клочьях тумана. Вся голова была налита мутными сгустками, и каждое, даже незначительное движение отдавалось болью в затылке.
– Кажется, он очнулся, – прозвучал голос синхи, – метхе, посмотри, что с ним.
На фоне божественно-недоступного неба появилась голова синха, обтянутая шелушащейся коричневой кожей. Слезящиеся красные глазки, почти стершиеся от старости полосы…
– Метхе Саон? – растерянно выдохнул Элхадж.
– Кажется, он просто бредит. – старик коснулся его лба и поморщился, – у него сильный жар, Антхеора.
– Он себе затылок разбил о камень.
В поле зрения возникла зеленая головка синхи с яркими изумрудными глазищами. Черные полоски вокруг глаз и на лбу делали ее похожей на лесную кошку, только ушей с кисточками не хватало.
– Наверное, нам стоит отвезти его к жрецу, – пробормотала названная Антхеорой, – иначе все наши усилия пропадут даром. Мы же не можем дать ему умереть прямо здесь?
Элхадж прикрыл глаза. Происходящее казалось невозможным; последним, что он помнил, был распластавшийся в воздухе волк. Огромный, поджарый хищник. Разверстая пасть и влажный блеск белоснежных зубов…
– Что-что? – Антхеора грациозно склонила голову к лицу Элхаджа, – он что-то говорит.
– Волки, – повторил он, – где?..
– А, вот в чем дело! – синха улыбнулась, – волки разбежались. Наши стрелы настигли вожака в тот миг, когда, казалось, тебе уже ничего не поможет… Но он все равно упал на тебя, а ты ударился головой.
"Наши стрелы", – повторил про себя Элхадж, – "значит, меня спасли синхи. Но как они очутились здесь, да еще в это время?"
Ему очень хотелось расспросить обо всем эту очаровательную синху, но слова путались, не желая выстраиваться во фразы. Элхадж устало закрыл глаза. Болела нещадно голова, даже просто смотреть было тяжело.
– Поднимайте его, – прозвучал рядом властный голос синха. Не старого метхе, а зрелого мужчины.
Несколько пар сильных рук осторожно приподняли Элхаджа, кто-то сунул под голову свернутую шкуру. Через считанные мгновения синх уже лежал на чем-то жестком.
"Носилки", – догадался он, – "они меня отнесут… куда?"
С трудом оглядевшись и выдирая из тумана фигуры синхов на щерах, Элхадж попытался сосчитать число своих спасителей. Пять, десять… больше? Или это двоится в глазах?
Снова появился старый синх, и рядом Антхеора.
– Тебе лучше заснуть, – проскрипел метхе, – путь предстоит неблизкий.
– Как вы меня… нашли? – Элхадж из последних сил боролся с вязкой дремотой.
– Об этом тебе скажет наш жрец, – ответил старик, – спи.
Перед тем, как погрузиться в мутный сон, Элхадж успел подумать о том, что все-таки Шейнира не бросила его. И ему стало стыдно оттого, что он посмел злиться на нее. На Темную Шейниру, которая, даже будучи в оковах, заботилась о своем избраннике.
Кто еще, если не она, мог послать синхов в ночную степь?
…О том, как его привезли в жарко истопленный каменный дом, Элхадж помнил слабо. Боль прочно угнездилась в голове, и порой синху начинало казаться, что там, под черепом, засела зловредная личинка – которая час от часу становится все больше и распухает, грозя выдавить мозг через уши. Он едва осознавал, как его поили, как склонялся к нему пожилой, но не старый еще синх, как чужие пальцы осторожно ощупывали затылок…
– Череп треснул, – донесся издалека равнодушный голос синха, – он отправится в царство Шейниры, если не принести жертву.
А потом и боль, и туман, что клубился перед глазами – все исчезло. Остались добротные деревянные балки под потолком, увешанные гирляндами сушеных ящериц, дразнящий запах бульона и сутулый синх, сидящий рядом с постелью.
Элхадж осторожно шевельнулся. На миг стало страшно оттого, что толстая, растущая личинка может вновь заворочаться в голове – но нет. Ничего не произошло.
Синх, что неподвижно сидел на табурете, повернулся, внимательно посмотрел на Элхаджа; оказалось, это был тот самый, который говорил про треснувший череп.
– С возвращением в мир живых, – сухо сказал он и пожевал губами, – Шейнира благоволит к тебе, и приняла нашу жертву.
Элхадж осторожно приподнялся на локте, огляделся: оказывается, он лежал на просторном ложе у добротно сложенной стены. Посреди дома топилась каменная печь, и там же, над огнем, весело булькал котелок, источая весьма аппетитный аромат вареной дичи. Хозяин же всего этого продолжал спокойно сидеть на грубо срубленном табурете и внимательно разглядывал Элхаджа.
– Меня зовут Гвесанж, – наконец проговорил он, но как-то нехотя, – я жрец этого города…
– Города?!!
– Да, – последовал величественный кивок, – последнего истинного города синхов на границе Диких земель.
"Город!" – Элхадж с трудом поверил собственным ушам. Когда-то, очень давно, метхе Саон рассказывал о том, что, утратив покровительство Шейниры, синхи разбрелись кто куда по всему Эртинойсу. Ан нет, оказывается, остался еще и настоящий город, где жили соплеменники – свободные, никем не преследуемые. Элхаджу стало легко на душе; но к радости от того, что он очутился у своих, примешивалась горчинка сомнений. Если место, где он находится сейчас, на окраине Диких земель, то синхам пришлось проделать немалый путь, прежде чем они очутились в степях.
Элхадж посмотрел на жреца – оказалось, тот все это время внимательно разглядывал его и даже не счел нужным отвести взгляд.
– Я был в степи, – вымолвил Элхадж, – разве синхи этого города так часто совершают вылазки за пределы Диких земель?
Жрец склонил голову к плечу.
– Мне кажется, Темная Мать правильно подсказывает мне, о чем ты хочешь спросить, собрат. Тебя интересует, каким образом твои сородичи оказались в нужном месте в нужное время?
Элхадж молча кивнул. Горечь сомнений, подозрительный сквознячок по хребту становились все ощутимее.
– Если тебе в самом деле это интересно, я расскажу, – Гвесанж ухмыльнулся, обнажив пожелтевшие редкие зубы.
– С радостью выслушаю тебя, брат, – сказал Элхадж, щурясь на покачивающихся в потоках теплого воздуха ящериц.
Ему не понравилась ухмылка жреца, но он решил не терзать себя сомнениями, а поглядеть, что будет дальше. В конце концов, разве Шейнира не явила свою милость еще раз, буквально вырвав из волчьих зубов?
* * *
– Мы поклоняемся великой матери всех синхов, но платим дань уважения и прочим богам, – начал Гвесанж, – Великому Сумеречному Санаулу, Фэнтару Воинственному, многомудрому Хинкатапи, чей взгляд проникает даже сквозь каменную твердь покрова Эртинойса, и – Великому Дракону, стерегущему время. Тому, что спит, объяв Эртинойс, и будет спать до тех пор, пока не нарушается порядок вещей, и все идет так, как должно. А потому, Элхадж, когда в наш город явилась сама Хранительница, мы встретили ее как подобает, устилая ее путь вечнозелеными ветвями кипарисов, мы проводили ее в лучший дом, и я беседовал с ней, познавая мудрость веков. Ты ведь никогда не видел ее, Элхадж? И неудивительно. Немногие были удостоены чести лицезреть саму Хранительницу…
– Не понимаю, – синх мотнул головой, – я никогда не слышал о…
– Разве ты не слышал о Храме Дракона? – тонкие губы Гвесанжа на миг скривила презрительная улыбка, – впрочем, немудрено. Ты ведь вырос бродягой, и наверняка даже книг в руках не держал.
"Держал", – подумал Элхадж, зло глядя на жреца. Последний нравился ему все меньше и меньше. Веяло от его тощей и сутулой фигуры неясной, мутной угрозой, и Элхадж пока что не понимал, чем может ему угрожать синх, его же и исцеливший.
– Впрочем, это неважно, – Гвесанж беспечно махнул костлявой рукой, – важно то, что Хранительница, да-да, именно она, эта древняя ийлура с глазами цвета янтаря, предупредила нас о том, что ровно через два дня нам следует собрать самых крепких мужчин, взять луки, и выехать в степь, к Двугорбатому холму. Она говорила о том, что в наш город держит путь возлюбленное дитя Шейниры, и что нам не следует упускать возможность оказать помощь этому собрату. У меня не было причин сомневаться в словах Хранительницы… И вот – наши мужчины подоспели в самый последний миг, когда тебя уже ничто не могло спасти.
Помолчав, жрец добавил:
– Да тебя и так ничего не спасло бы, не принеси я Шейнире обильную жертву. Я отдал ей молодую, полную жизни синху, потому что твоя жизнь казалась мне дороже.
Элхадж подобрался на постели.
– Слова твои смущают мой разум, – сказал он, – ты говоришь, что исцелила меня Шейнира, но… Ведь богиня давно не отвечает своим детям!
Гвесанж снисходительно улыбнулся.
– Ты слишком молод, Элхадж, и слишком наивен. Да, Шейнира темная перестала отвечать на молитвы синхов… Хотя мы и не знаем, почему…
"Я знаю", – подумал Элхадж, но промолчал.
– Но она редко отказывает в помощи тем, кто приносит жертву, – веско закончил фразу Гвесанж. Уточнил: – желанную для Шейниры жертву.
И тут же, поднявшись, приказал:
– А теперь отдыхай. У тебя еще будет несколько дней, чтобы побеседовать со мной. Знаешь ли, мне до жути любопытно, что такого нашла в тебе Мать, и отчего так печется о тебе Храм Дракона? Печется, но предпочитает, чтобы каштаны из огня таскали другие?
* * *
На эти вопросы Элхадж и сам не знал ответа. Предпочитая помалкивать о том, что Шейнира видела в нем своего освободителя, и совершенно не понимая, при чем тут Храм Дракона и неведомая Хранительница, молодой синх оказался плохим собеседником для жреца. Гвесанж злился и недоумевал одновременно, раздраженно скреб когтями столешницу – но так ничего нового и не узнал. Потому все попытки разговорить Элхаджа закончились тем, что жрец предложил тому взять кого-нибудь из мужчин в проводники и совершать прогулки по городу.
"Потому как этот город – в самом деле последний. Синхи, утратив веру, разбрелись по Эртинойсу. А, потеряв веру, ступили на путь гибели".
На вопрос Элхаджа, когда можно будет покинуть гостеприимный дом жреца и продолжить свой путь на юг, тот лишь покачал головой и ничего не ответил.
"А это значит, что я здесь пленник", – заключил Элхадж и покорно опустил глаза.
В конце концов, в плену он уже побывал, и не где-нибудь, а у степных ийлуров. Смог выбраться и оттуда… Конечно, жреца обвести вокруг пальца будет сложнее, но…
"Пока я жив, дорога всегда найдется".
И, утешив себя таким образом, Элхадж выбрал себе в проводники рослого синха с кожей цвета молодой листвы и ярко прорисованными полосами, что говорило о молодости, физической силе и здоровье, но вовсе не гарантировало наличие ума.
…Элхадж вырос в дороге и никогда не видел ничего, кроме глиняных мазанок, "гнезд". Метхе Саон все время талдычил одно и тоже – мол, наши "гнезда" – это самые что ни на есть настоящие дома, в которых раньше жили синхи. Оказалось, врал старый метхе. Может быть, хотел, чтобы его воспитанники верили в то, что жизнь не такая уж плохая штука. А может быть, по старости и сам уже свыкся с мыслью о том, что той, другой жизни никогда и не было. Настоящие дома синхов оказались совершенно не похожими на те убогие строения, в которых провел свою юность Элхадж.
Гуляя среди округлых, приземистых башенок с коническими крышами, он с интересом рассматривал каменную кладку, высокие пороги, каждый из которых был непременно украшен раковинами неведомых Элхаджу моллюсков, прилаженных к строительному раствору. Окна были небольшими, овальными и непременно забранными тонкими пластинами слюды, которая так и искрилась на солнце. В загонах топтались щеры, с хрустом пережевывая сочные побеги вперемешку с жирными жабами, которых приносили мешками из-за невысоких городских стен; женщины непременно занимались приготовлением пищи – порой из какой-нибудь приоткрытой двери сочились такие запахи, что Элхаджу только и оставалось, что глотать слюни. Ну, а мужчины ходили на охоту – по-простому, вооружившись луками. Это наводило на мысль о том, что все-таки Шейнира не помогает им убивать зверье, и приходится полагаться только на собственное умение.
Кстати, здесь было тепло. И душно. Элхадж, конечно, слышал, что в Диких землях зимой тепло, а летом – жара, но даже представить себе не мог такой разницы между степью и влажным, исходящим испарениями лесом.
"И это только край Диких земель", – думал он, – "А что же будет южнее?"
В том, что это самое "южнее" ему предстоит, синх даже не сомневался.
– Я хочу посмотреть ворота города, – объявил Элхадж своему проводнику.
Тот, оказавшись парнем немногословным (то ли в силу привычки, то ли по причине недостатка мыслей в голове), кивнул и указал пальцем вдоль ряда аккуратных домиков.
– Туда.
– Ну, туда так туда, – Элхадж пожал плечами и неспешно побрел в указанном направлении. Шел он нарочито медленно, рассматривая каждую деталь пути к свободе, стараясь запечатлеть в памяти все, даже незначительные на первый взгляд мелочи… Да и не нужно пока выказывать излишнюю прыть. Пусть себе думают, что недавно оправившийся от раны синх едва передвигает ноги.
Мимо плыли уютные, крепкие дома синхов, щеры, кое-где перед крыльцом играли дети в коротеньких альсунеях из грубого полотна.
– Наверное, такому воину, как ты, скучно жить в городе? – забросил наживку Элхадж. Без особой надежды на продолжение беседы. Так, на всякий случай.
Наживка была с презрением отвергнута.
– Нет ничего лучше истинного города, бродяга.
– Зато я повидал земли, о которых ты и не мечтал, – не удержался Элхадж.
Его проводник величественно промолчал, словно спорить с каким-то скитальцем было ниже его достоинства.
Между тем улица, по которой они шли, становилась все шире – и под конец переросла в треугольную площадь. В центре которой возвышалась малахитовая глыба в форме треугольной призмы.
– А это что? – Элхадж восторженно захлопал глазами, хоть и догадался, что именно. – Наверное, тяжело было такую каменюку сюда притащить?
Синх скривился так, словно разжевал протухшую ящерицу.
– Это, да будет тебе известно, алтарь Шейниры. Наш жрец приносит жертву, когда это необходимо. И богиня ему отвечает.
"Значит, жертва способна взломать своды темницы. На время", – подумалось Элхаджу. Взгляд ненароком зацепился за кучу тряпья у подножия алтаря.
– Я хочу подойти ближе, – сказал синх.
И, не дожидаясь согласия, прибавил шагу. То, что было у малахитовой призмы, притягивало, заставляло оба сердца трепыхаться в груди…