– Все-таки ты жмот, – констатировал Вадим. – Правильно, зачем выкидывать бабки, если комп может и на табуреточке постоять. А что будет, когда следующий аппарат купишь? Кухонный стол туда поволочешь?
– Ну, не знаю… Поживем – увидим.
Вадик закурил, стряхнул пепел в обломок кокосовой скорлупы, служивший пепельницей, уставился на меня раздраженным взглядом.
– Знаешь, в чем твой дефект? – спросил он.
– У меня нет дефектов.
– Есть. Есть ярко выраженный дефект. Бывает такое: человек приятный, просто красавчик, одет с иголочки, а рот откроет – хоть стой, хоть падай. Зубы – как деревенский забор, половины штакетин не хватает, вторая половина – гнилая. И сразу видно – задница этот человек, на зубах экономит. Экономит на своем здоровье, на комфорте, на имидже своем. В общем, на самом главном.
Такой вот у меня друг Вадик. Любит философские обобщения. Только почему-то его жизненные примеры всегда облачены в стоматологическую форму.
– У меня зубы в порядке.
– Твои гнилые зубы – эта вот квартира, – Вадик ткнул пальцем в кучу грязных тарелок, за неимением буфета сваленных на подоконнике. – Зайти сюда страшно. Сам не понимаю, что делаю в этой помойке.
– Ты мой друг. Тебе приятно сидеть и пить со мной пиво.
– Противно мне. Если бы ты был бедным, я бы спонсировал тебя по дружбе, сам бы купил все, что нужно. Так ведь ты богаче меня в десять раз, жадюга.
– Плевать мне на материальные ценности, – я еще пытался обороняться, – не это главное в жизни, Вадик…
– А что главное?! – взорвался Вадим. – Жить в бомжатнике?! Что у тебя за жизнь? Никуда ты не ходишь. В телевизор таращишься да пиво лопаешь. Из хаты своей, по-моему, совсем уже не вылезаешь…
– Ну почему? А бильярд?
– Пошел ты со своим бильярдом!
Вадик поднялся на ноги и собрался уходить. Почему-то я понял, что уходит он навсегда. Это меня добило.
– Сдаюсь, – сказал я. – Будет у меня мебель. Завтра же приступлю к ее покупке. Может, посоветуешь чего?
3
Была у меня двоюродная тетушка – одна из малых веточек весьма разветвленного семейного древа. Прожила она всю жизнь в Костроме, в полном одиночестве, прошла длинный жизненный путь от молодой девы – к деве старой – до просто старушки. Интеллигентная такая старушенция – работала библиотекарем (старшим). С пятидесятых годов сохранилась у нее привычка – выпивать каждый день, после работы, полбокала хорошего виноградного вина. Кажется, это было "Мукузани", хотя не исключено, что "Ркацители", или даже "Хванчкара" – точно не помню, лишние подробности стираются из памяти. Жила она, не тужила, отличалась отменным здоровьем, пока один из вредных докторов (все они вредные) не дал ей совет бросить пить. "Алкоголь – яд, – сказал он, – яд в любом виде и любом количестве. Вы разрушаете им свою печень". Было, это помнится, во время тотальной борьбы с пьянством под руководством генсека Горбачева. И тетушка, как дисциплинированный член партии, завязала с дурной привычкой.
На следующий день после безоговорочного отказа от вина тетушка оступилась на ровной дороге, упала и сломала ногу. Четыре месяца пролежала в больнице – кость плохо срасталась. Предупреждение было послано ей свыше, но она не вняла ему – предпочла верить в миф о разрушаемой печени. Через неделю после выхода из больницы мальчишки, игравшие во дворе в футбол, засветили тете мячом в лоб. Нечаянно, разумеется. И снова – месяц на больничном, сотрясение мозга. Вместо того, чтобы принимать многочисленные лекарства, ей нужно было выпить полстаканчика "Мукузани", и все в мире снова пришло бы в порядок. Но она упорно шла собственным путем. Шла недолго. Ее разодрал медведь. Факт невероятный, фантастический – больной облезлый медведь забрел из леса на улицу Костромы и напал на человека, совершающего вечерний моцион перед сном. Человеком этим оказалась моя тетя. Об этом написали все газеты Советского Союза. Вы можете сказать: причем тут вино, что ты несешь? Это просто дикое совпадение. А я так думаю – не зря совпало. В этом мире многие события происходят впустую, никчемно, никого ни к чему не обязывая, но в случае с моей тетушкой взаимосвязь налицо. Для меня это очевидно.
Нужно осторожнее обходиться со своими многолетними привычками. Пять лет, после развода со второй женой, я прожил в халупах без приличной мебели. И когда решил все-таки обзавестись ею, в довесок приобрел Хуча.
С тех пор, как я закончил институт, это оказалось самым серьезным изменением в моей жизни.
4
Хуча сосватал мне все тот же Вадик.
– Ты видел обстановку у меня дома? – спросил он. – Мебель видел? Все это сделал один человек. Один единственный. Коля его зовут. Я пришлю его к тебе. Он займется твоим сараем, приведет его в божеский вид.
– А какой он, этот Коля? – спросил я.
– Нормальный парнишка. Туповатый, правда, слегка привязчивый, но дело знает.
– Туповатый – и знает? – усомнился я.
– Он работает по журналам. Посмотрит на картинку и может сделать один к одному, как на западе. Талант у него такой, сам увидишь. А что в голове у него пусто… Тебе какая разница? Он же не на компьютере у тебя работать будет.
Такое объяснение меня убедило.
Хуч явился на следующий день, когда я еще спал, в жуткую ранищу – в одиннадцать часов утра. Сонно шлепая тапками по грязному линолеуму, я добрел до двери и спросил:
– Кто там?
– Насчет мебели пришли, – сказал голос снаружи.
Я открыл. На лестничной площадке стоял тощий долговязый парень и переминался с ноги на ногу. Его короткие белые волосы стояли дыбом. Под нижней губой выросла маленькая козлиная бородка.
– Коля? – спросил я.
– Хуч, – сказал он и протянул огромную лапу с длинными, на удивление аристократичными пальцами.
Я пожал его руку.
– Хуч – это что такое? – поинтересовался я.
– Это я, – сказал он и осклабился. – Ну это, типа, кликуха, погоняло у меня такое. Я привык.
Уже потом я узнал, что Хуч сам придумал себе это имя. Вроде бы, за любовь к одноименному напитку. Вот ведь как забавно – по-английски Hooch звучит вполне нормально, а по-русски – неприлично, как и любое короткое слово, начинающееся на "ху". Только придурок может выдумать себе такую кличку.
Рядом с Хучем стоял древний дерматиновый чемодан, обвязанный для надежности бельевой веревкой. В левой руке Хуч держал жестяную банку какого-то пойла. Открытую.
– Ты по-английски сечешь? – спросил он.
– Без проблем.
– Здорово! – обрадовался Хуч. – А ну-ка, переведи вот это, – он ткнул пальцем в надпись.
"Weak alcoholic drink" – было написано там.
– Бухло для ослабленных алкоголиков, – перевел я.
– Ага, точно! В самый раз для меня, – парень подхватил свой чемодан и попер в прихожую. – Вадя сказал, те чо-то сделать надо. Давай смотреть…
Хуч делал стол две недели.
Возился он долго – видать, тянул удовольствие. Мешал мне работать. В чемодане у него оказались электродрель, электрорубанок, электролобзик и еще несколько приспособлений, производящих дьявольский электрический шум. Шум действовал на нервы мне и моим соседям. Соседи приходили разбираться, обещали пожаловаться в милицию, я откупился двумя бутылками дешевой водки. К тому же полкомнаты было теперь завалено ламинированными плитами, торцовой лентой, заглушками, роликами, анодированными саморезами… Названия этих предметов я узнал от Хуча – он произносил их с нескрываемым удовольствием, по сто раз в день. Я перекочевал в спальню, обустроил там рабочее место, пытался хоть как-то работать, сроки заказов поджимали… Хуч не оставлял меня и там. Он ежеминутно бросал работу и вился вокруг меня с жужжанием, как назойливая муха.
Диалог в моей спальне (я сижу на кровати и терзаю свихнувшийся "Фотошоп", Хуч просунулся торсом в полуоткрытую дверь):
– Хозяин, можно на пару слов?
– Ну, что еще?
– Я тут вот что придумал: у тебя ведь три телевизора?
– Это называется мониторами.
– Йес. Три монитора. А потом, может, и больше будет?
– Может.
– Йес! Но они же тебе не все сразу нужны будут?
– Все сразу. Я же тебе объяснял…
– Ну и ладно. Все или не все… – Хуч чешет пальцами в белобрысой головенке. – В общем, я тебе типа пары тележек сделаю, на минироликах, чтобы телевизоры туда-сюда катались.
Опять телевизоры…
– Ладно, делай.
– А ролики какие поставить, черные или белые?
– Все равно.
– Понятно… – Хуч уже заполз в комнату всем своим длинным туловищем, как глист-интервент. – А ты чего тут делаешь?
– Графику.
– Какую?
– Графическую. Слушай, Хуч, иди отсюда, а? Не видишь, софт у меня не тянет. Совсем долбанулся, каждые полчаса перезагружаю.
– Софт – это что?
– Программное обеспечение.
– Давай я тебе все устрою, – уверенно предлагает Хуч. – Там, внутри, наверное, контакты окислились. Я те все зачищу, а если надо, запаяю.
Хуч уверен, что может починить все на свете. Он уже брался ремонтировать мой старый радиоприемник, в результате появилась горсть лишних деталей, приемник же как был трупом, так им и остался.
– Все, труба! – я с остервенением нажимаю кнопку перезагрузки и встаю на ноги. – Надо все заново устанавливать. Хватит с меня, отдохнуть надо. Идем пить пиво.
– Вау! – вопит Хуч.
Хуч питает слабость к английскому языку и даже заявляет, что учит его. Выучил он пока лишь три слова – "Йес", "Ноу" и "Вау", и вставляет их куда попало, к месту и не к месту.
5
Стол обошелся мне недешево, но получился шикарным – это следует признать. Правда, пользоваться я им не собирался, привык работать в спальне – меня и так устраивало. Вадик перехитрил меня: он заявился в гости, якобы для того, чтобы обмыть обновление в мебели, и напоил меня коньяком. А потом, пользуясь моим бесчувственным состоянием, перетащил всю мою технику в кабинет и расставил на столе в соответствии со своими эстетическими понятиями. Порушил при этом с трудом налаженную локальную сеть. Когда я очухался на следующий вечер, то обнаружил, что единственное, что мне остается – слепить все заново на новом столе. Что я и сделал, чертыхаясь и жмурясь от головной боли.
Это Хуч Вадику наябедничал. Но я не разозлился на Хуча. На Хуча вообще невозможно было злиться. К тому же я привык к нему.
Я в немалой степени раб привычки. Новое отторгаю с ходу, но уж если к чему привык – клещами не вырвешь.
Поэтому предложение Хуча построить в моей спальне кровать и стеллаж для книг я принял. В журнальных картинках я запутался – все интерьеры казались мне одинаковыми, лощено-глянцевыми, неестественно красивыми, поэтому мой палец ткнул в первую попавшуюся.
Полтора месяца я спал на полу в кабинете – Хуч, как всегда, не спешил. А потом я впервые улегся на новой кровати, на навороченный матрац за полторы тысячи баксов. Я накрылся свежим атласным покрывалом – его купил Хуч (за мои деньги, разумеется). Я лежал на спине и смотрел в потолок, оклеенный обоями со светящимися в темноте звездочками.
Я думал о том, что, оказывается, не так уж это и плохо – жить в красивой комнате.
Потом наступила очередь кухни.
По вечерам мы играли с Хучем в нарды и слушали рок-н-ролл по радио, настроенному на "Нижегородскую волну".
Нарды по сути своей – штука несложная. Если играешь давно, то комбинации выставляешь автоматически, и все зависит от везения, от того, как лягут кости. На Хуча эта закономерность не распространялась – с его глупостью он мог испортить любую партию, при самом феноменальном везении. Выигрывал всегда я, а если побеждал Хуч, то по одной лишь причине – время от времени я поддавался. Меня это устраивало. Хуч радовался победе, как ребенок.
Потом Хуч начал осваивать американский пул – я взял его с собой в местную бильярдную, где играл каждую пятницу по пять-шесть часов подряд. Здесь дело пошло лучше чем в нардах, глазомер у парня был что надо, руки –точны и тверды. Через несколько месяцев Хуч выиграл первую сотню рублей у чеченца Руслана, и это означало, что он стал бильярдистом средней руки. Со мной, конечно, ему было не тягаться, но в паре мы действовали довольно прилично.
Таким образом, с Хучем мы не то что сдружились, но скорешились. Он не обижался на мое покровительственное обращение, меня устраивало в нем полное отсутствие апломба, неприхотливость и незлобивость. Откровенно говоря, Хуч заполнил в моей жизни пустое место – огромное, как пустыня Гоби. После того, как я развелся со второй женой, отношения мои с женщинами как-то не налаживались надолго. Юные девушки, которые нравились мне, соглашались любить меня только за деньги, а ровесницы (это значит – под сорок), уже не вызывали особых симпатий.
Тогда я не думал об этом, но сейчас понимаю, что в то время Хуч стал членом моей семьи, младшим братишкой – добрым, симпатичным, умственно слегка неполноценным. Словом, таким, о котором приятно заботиться.
Никаких надежд на улучшение мозговой деятельности у него не предвиделось. Он забывал сложные слова, с трудом читал, и громко вопил свое "Вау" при каждом удобном случае.
Зато он никогда не ругался матом. В бильярдной его любили все – даже те юные девушки, которые не любили меня бесплатно.
6
Однажды Хуч сказал такую фразу:
– Какой процессор нужен для девяносто восьмого "Виндовса"? Двухсотый Пентиум потянет? Или слабоват будет?
Он озадачил меня. Несколько дней подряд он отсутствовал, бросив почти законченную работу на кухне. Телефона у Хуча не было, адреса его я не знал, а позвонить Вадику ленился – надеялся, что Хуч объявится сам по себе. Так оно и случилось. Объявился.
– Ты где был?
– Пиво пил, гы-ы… – Хуч любил общаться при помощи фраз из рекламы. – Мить, так двухсотый подойдет? Йес или ноу?
– Ноу, – сказал я, – не подойдет. На "двухсотку" нужно девяносто пятый ставить, не выше. Зачем это тебе?
– Я компьютер купил.
– Компьютер?!
– Да. Учиться на нем буду. Чтобы как ты быть. Графику делать. Я читал, что такая трехмерная программа есть, не помню как называется. Там можно чертеж мебели сделать и со всех сторон его смотреть, поворачивать.
– Читал? – переспросил я, не веря своим ушам. – Где читал?
– В книжке. Она про компьютеры.
Хуч полез в чемодан и выудил оттуда книжонку в желтой мягкой обложке. "WINDOWS-98 для чайников" – гласило ее название.
– Ну и как там, понятно что-нибудь? – спросил я, едва удерживаясь, чтоб не сказать какую-нибудь ироничную гадость.
– А чо, нормально. Я думал, ничо вообще не просеку, а там типа все как по полочкам разложено. Шаг за шагом. По пять страниц в день – все понятно.
– Поэтому тебя три дня не было?
– Ага. – Хуч осклабился. – Йес.
– Ты лежал кверху пузом и читал эту дребедень?
– Йес.
Я открыл книгу на первой странице.
– Что такое "Виндоус"?
– Это операционная система.
– Рабочий стол – это что?
– Ну, это то, что на экране. Там иконки нарисованы. Когда по иконке щелкаешь, запускается программа…
Я устроил небольшой экзамен и выяснил, что Хуч добросовестно усвоил текст, и даже выучил его большими кусками. В принципе, ничего сложного – подумаешь, книжонка для "чайников". Только не для Хуча.
Одно из двух – либо он совершил трудовой подвиг, либо неожиданно поумнел. Я не верил в чудеса и склонялся к первому предположению. Как вскоре выяснилось, я ошибся.
Хуч доделывал кухню долго, урывками, постоянно пропадая на несколько дней. В те дни, когда он все-таки появлялся, то не столько работал, сколько торчал у меня за спиной, наблюдал за трудовым процессом и задавал вопросы, становившиеся все более изощренными. А потом начал давать и советы. Я отмахивался от него, как от назойливого насекомого.
Доконал он меня через неделю, когда помог справиться с неразрешимой до сих пор проблемой глючащего "Фотошопа". Запинаясь и путаясь в словах, Хуч пояснил мне, как изменить настройки программы. При этом выяснилось, что он поставил "Фотошоп" на свой домашний компьютер и успел изучить его вдоль и поперек.
– Хуч, – сказал я тогда, – признавайся, что с тобой случилось. Колись, братишка. Ты прямо как тот парень из "Газонокосильшика" – умнеешь на глазах. Это меня пугает. Так просто это не случается.
Голубые глазки Хуча забегали, длинный нос шмыгнул, рука привычно полезла в соломенный затылок. Хуч смутился.
– Это… Ну как сказать… Плитка у меня в туалете такая. Я когда в толчке сижу, на плитку смотрю и умнее становлюсь.
– А водицу из унитаза не пьешь? Для просветления разума?
– Не, ну ладно прикалываться. Я те правду говорю. Приходи ко мне, сам увидишь.
Так я попал в гости к Хучу.
7
Хуч, оказывается, был счастливым обладателем отдельной квартиры. Квартиру купила ему мать – еще в советские времена, про запас. Маманя Хуча была директором овощебазы, могла позволить себе такое. Что можно сказать о квартиренке Хуча? Сущий недомерок – кухня малюсенькая, комната в двенадцать квадратных метров. Единственная роскошь – раздельные туалет и ванна, то и другое микроскопических размеров. Оглядел я эти апартаменты, хмыкнул – мебель самопальная, корявая, все в недоделанном и полуразобранном состоянии. В нашей стране сапожник должен обходиться без сапог – традиция обязывает.
Пришел я не просто так, притащил Хучу системный блок с Пентиумом-II – мне такое старье было уже без надобности, а парню в радость. Подарок надлежало обмыть, чем мы немедленно и занялись. Тяпнули пивка, причем весьма основательно, эффект усугубили водочкой, и уже через час я почувствовал необходимость посетить туалет. Поскольку градус я набрал к тому времени немалый, то журчать сверху не стал, промазать боялся, а спустил штаны и чинно сел сверху. Тут и вспомнил о мифической плитке, делающей человека умнее. Пьяно пошарил взглядом по стенам…
И тут меня прошибло. Показалось, что окатило ледяной водой – настолько сильным было ощущение. Хмель сошел в долю секунды, я сидел на унитазе, дрожал от холода и смотрел на эту самую плитку.
Надо сказать, что плитка в сортире Хуча была хоть куда – такого идиотского, несуразного узора видеть мне еще не приходилось. Зеленые ромбы и розовые треугольники, составленные в безобразном порядке, противоречащем всем принципам эстетики. Рисунок на плитках был замутненным, смазанным, словно машина, наносящая краску, производила сплошной брак.
На этой отдельно взятой плитке узор был тем же самым, только четким. Болезненно четким. Плитка находилась чуть ниже уровня глаз – не уткнуться в нее взглядом было невозможно.
Я встал, натянул штаны и направился в кухню.
– Ты сам клал плитку? – спросил я Хуча.
– Не, я не умею. Я только по дереву работаю.
– А кто? Кто ее клал?
– Мужик один.
– Как его зовут?
– Игорь. Сказал, что Игорь. Фамилию не знаю, не спрашивал.
– Откуда он взялся?
– Не знаю откуда, – Игорь пожал плечами. – Он сам пришел. Сказал – дешево. Работа недорого, и плитка тоже дешевая. Я чо, против?
– И когда он все это сделал?
– А недавно. Когда я тебе кухню делал, он как раз у меня и работал.
– Кто же за ним присматривал?