Диалекты Искаженного добавляют к "ортодоксальной" версии еще несколько тысяч редких или производных знаков, и миллионы комбинаций, которые в "классике" либо недопустимы, либо имеют совершенно иную интерпретацию. Все диалекты, вероятно, не знает никто, кроме Гайгевайса, Бога Мудрости; ведь каждый из них – плод многолетних трудов того или иного великого волшебника или целой заклинательной школы, с собственными традициями и определенным, отличным от других, вектором исследований. Появление диалектов – результат безуспешных попыток сделать Искаженное Наречье тем, чем оно не было и никогда не сможет стать – языком Истинным, универсальным, языком самого бытия, а не только проявленного, феноменального мира.
Конкретно этого диалекта Эдрик не знал, но всякая вариация Искаженного Наречья имеет в основе "ортодоксальную" версию, надстраивая над ней свою собственную знаково-смысловую конструкцию. Поэтому основной рисунок волшбы отследить было возможно – по крайней мере, теоретически.
Он услышал, как кто-то отодвигает кресло, чтобы занять место напротив. Поднял глаза и увидел молодую кареглазую девушку, с любопытством рассматривавшую его самого, а также – загромоздившие стол оборонительные рубежи из книг. Одета девушка была неброско, но со вкусом. Цвета тканей, фактура и вид подобраны умело и точно, однако никаких особенных украшений нет и драгоценностей – тоже.
"Камеристка какой-нибудь знатной дамы, – подумал Эдрик. – Или дочка небогатого дворянина. А вероятнее всего – и то, и другое сразу".
Девушка улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые, будто жемчуг.
– Здравствуйте, – сказала она. Эдрик кивнул. У него не было настроения изображать галантную суету. "Что ей от меня нужно?" – подумал он.
– Я уже не первый день вижу вас в библиотеке, – сказала девица. – Кто вы?
– Эдрик Мардельт. А вас как зовут?
– Вельнис.
– Просто Вельнис?
– Просто Вельнис. Вас это удивляет? Значит, вы нездешний. У нас не дают женщинам вторых имен до тех пор, пока они не выйдут замуж. А вы откуда? Из Хальстальфара?
Эдрик понимал, почему она так решила: высокий рост, прямые русые волосы и голубые глаза считались типичными для представителей этой страны. Правда, в последние века все так перемешалось…
– Нет, – произнес он. – Я ильсильварец.
– Вот как? Никогда бы не подумала.
Он равнодушно пожал плечами. Он не испытывал ни малейшего желания рассказывать о том, что собственная мать отказалась от него сразу после рождения. И вероятнее всего – потому, что зачат он был в результате насилия, совершенного над ней каким-нибудь хальстальфарским солдатом. Во всяком случае, знаменитый поход Изгнанных Орденов на Ильсильвар случился приблизительно за год до даты его предположительного рождения. Добавим русые волосы и голубые глаза против темных (или даже черных) глаз и волос, свойственных ильсильварцам, – и получим очень, очень правдоподобную версию событий, предшествовавших появлению на свет Эдрика Мардельта.
– Что ты читаешь? – спросила Вельнис. Навязчивое знакомство, переход на "ты" после нескольких фраз при других обстоятельствах заставили бы Эдрика предположить, что девица совсем не против где-нибудь в укромном местечке поупражняться с ним в любовной игре. Он знал, что нравится женщинам, и никогда не стеснялся пользоваться этим. Но сейчас… тут было что-то другое. Он не умел видеть души людей так же ясно, как Фремберг, но и того, что он чувствовал, хватало, чтобы понять: она не испытывает к нему влечения. Не было ни игры, ни кокетства. Чистый интерес, не замутненный ничем посторонним. Как у ребенка.
Он показал ей книгу.
– А-аа… – потянула Вельнис. – Абрут Ласкабри… никудышный некромант и еще худший философ.
Он не удивился – хотя и мог бы. Камеристке не полагается знать таких вещей. Камеристке вообще не полагается знать Искаженное Наречье. Однако она знала и кто такой Абрут Ласкабри, и на каком языке написано на обложке его имя. И это могло свидетельствовать только о том, что…
– Ты колдунья? – спросил Эдрик, хотя и так был уверен, что нет.
Вельнис улыбнулась.
– Нет.
Он кивнул.
– Значит, ты сингайл.
Она уже не улыбалась – смеялась.
– Ну… немножко.
Сингайл – поэт-мистик. Развлечение, распространенное в среде томящейся от безделья знати. Искаженное Наречье предназначалось для записи колдовских формул, и даже для общения оно не годилось… сингайлы же использовали его для поэзии. Со "стихами" сингайлов Эдрик был знаком весьма поверхностно, но подозревал, и не без оснований, что основана эта "поэзия" на полном пренебрежении какими бы то ни было правилами колдовского языка. У всякого заклятья есть свой ритм, в котором оно произносится и творится – но почувствовать его может лишь тот, кто практикует волшбу. Сингайлы, в большинстве своем, практикой либо не занимались вовсе, либо знали о ней крайне мало. Для них был важен не ритм, а рифма, важна не внутренняя связность, а внешняя соразмерность. Никто не мог объяснить, зачем они пишут стихи на Искаженном. Наверное, прежде всего потому, что это было дьявольски сложно. Во-вторых, потому, что в самом языке колдунов заключена какая-то тайна. Сингайлы тянулись к ней, хотели постигнуть и превзойти… но в результате – только опошляли язык колдунов. Наблюдавшие их собрания рассказывали, как они с важным видом произносят всякую тарабарщину, несут невразумительную чушь, наполняющую сердца непосвященных мистическим трепетом и заставляющую профессиональных магов в отчаянье хвататься за голову. У сингайлов был свой собственный интеллектуальный мирок, своя элитарная культура, свой язык и свои ценности, не понятные никому за пределами их круга.
…Эдрик не поддержал ее веселья.
– Зря, – сказал он. – Идиотское развлечение.
Он думал, она обидится. И ошибся. Не переставая улыбаться, она поставила локоть на стол, положила на ладонь подбородок и с любопытством принялась разглядывать своего нелюбезного собеседника.
Иногда сингайлам, по случайности, в ходе своих литературных экспериментов удавалось составить настоящее заклятье. Последствия бывали самыми непредсказуемыми: от пожара в кабинете, вызванного неуправляемым огненным шаром до внезапного увеличения ушей у горе-поэта в момент прочтения им трогательной сингайловской лирики.
– Почему? – спросила Вельнис. У Эдрика возникло ощущение, что она прекрасно знает ответ и спрашивает лишь для того, чтобы поддержать беседу. А если повезет – еще и поспорить с "моралистом".
Поэтому он ограничился коротким замечанием:
– Ты сама знаешь.
– Мы осторожненько, – произнесла она с таким видом, как будто бы оправдывалась. Впрочем – и это было видно по ее смеющимся глазам – она и не думала оправдываться.
– Недостает острых ощущений? – спросил Эдрик. Предложение прогуляться ночью в портовом районе он не стал озвучивать. Это было бы уже откровенным хамством.
– Ага. Во дворце так скучно. Так… безопасно. – Она наморщила носик с таким видом, как будто бы ей было противно даже произносить слово "безопасность". – Чему ты улыбаешься?
– Своим наблюдениям. Бродяги мечтают о доме, домоседы – о дороге…
– Наверное, человеку естественно стремиться к тому, чего ему недостает. О чем мечтаешь ты?
– Ни о чем.
– Совсем? – спросила она самым нейтральным тоном, стараясь не показать разочарования.
– Совсем. – Эдрик улыбнулся. – Я не мечтатель. Я прагматик. Я предпочитаю добиваться цели, а не думать о том, как было бы замечательно, если бы я ее достиг.
Вельнис окинула его взглядом – как будто пыталась понять, насколько он соответствует тому, что о себе говорит. О сделанных выводах – в лучшую для Эдрика сторону или в худшую – сообщать не стала. Спросила, кивнув на заваленный стол:
– Что ты здесь ищешь?
– Книгу.
– Какую?
– Пока еще и сам не знаю.
– Ты не похож на книгочея.
– Да уж… – Эдрик рассмеялся. Потянулся, хрустнув косточками. – А на кого похож?
– На учителя танцев.
Эдрик изобразил на своем лице веселье пополам с изумлением. Сделанное девушкой предположение его позабавило…
– Ты не похож на бездельника, – пояснила она. – Ты мог бы быть рыцарем или младшим сыном какого-нибудь барона. Но у тебя нет мозолей на ладонях и двигаешься ты… слишком легко. Как будто бы ничего не весишь.
Эдрик с деланным удивлением воззрился на свои руки.
– Вот уж не думал, что похож на мыльный пузырь… – произнес он.
– Возможно, я неудачно выразилась… Точнее сказать… когда ты идешь, кажется, что ты весишь столько, сколько сам хочешь. Ровно столько, чтобы не утруждать себя при ходьбе.
Продолжая демонстрировать улыбку, он подумал – уже без всякого веселья: "Интересно, что еще она углядела?.."
– Так легко двигается у нас во дворце только один человек, – продолжала Вельнис. – Его зовут Яклет Самкрельт, и он учитель танцев. Правда… и с ним у вас больше отличий, чем сходств.
– Да? И чем же мы отличаемся?
– Он виляет задницей при ходьбе, а ты – нет.
Последняя реплика требовала если не смеха, то хотя бы улыбки, и он улыбнулся.
– Вижу, ты любишь наблюдать за людьми.
– А тут больше нечем заняться, – пожаловалась Вельнис. – Скучно. Разве что зарыться в книги… – Она показала глазами на разделявший их стол. – Но люди куда интереснее книг.
– Это правда. Но на этот раз наблюдательность тебя подвела. Я наемник, и танцую куда хуже, чем дерусь.
– А как же…
Он поднял руки, показывая ей чистые ладони и одновременно поясняя:
– Годы вынужденного безделья, вот и все.
– А ты не потерял форму?
Эдрик неопределенно мотнул головой – движение, которое можно было истолковать и как отрицание, и как согласие. Он не понимал, к чему она клонит.
Вельнис, копируя его жест, подняла ладони. У нее были узкие, аристократические кисти рук, нежные тонкие пальцы… от природы. Были. Когда-то. В результате упражнений кисть стала шире и сильнее, на сгибе между указательным и большим пальцами и на внутренней стороне руки были ясно видны бугорки огрубевшей кожи…
– Не хочешь развеяться? – предложила она. – Заодно и проверишь свои навыки.
Эдрик улыбнулся.
– Я не дерусь с женщинами.
Девушка осуждающе посмотрела на него. Опустила руки.
– Кто тебя учил? – спросил Эдрик.
– Риерс, – произнесла она со значительным видом.
– Кто это?
– Телохранитель княжны. Пойдем, – позвала она с лукавой улыбкой. – Не обязательно избивать меня до полусмерти. Просто покажешь, насколько ты хорош.
Продолжая улыбаться, он покачал головой.
– Я и так знаю.
– Вот зануда, – Вельнис поднялась, чтобы уйти. Теперь она не пыталась скрыть разочарования.
* * *
Возвращаясь вечером в гостиницу, он задержался во дворе для того, чтобы понаблюдать за солдатами. Двое стояли у ворот, неторопливо беседуя о чем-то. Еще двое скучали у бойниц наверху южной стены. Быстрым шагом пересек двор рыцарь в плетеной кольчуге и при мече. Лейтенант, появившись из низенькой дверцы юго-восточной башни, занялся проверкой постов. Еще минуту Эдрик следил за ним – пристально, но без интереса; бесстрастно, но очень внимательно. Затем, получив все, что ему было нужно, двинулся к воротам, ощущая, как с каждым шагом тяжелеет его тело. Он создавал в своем сознании образ – не думая о нем, а выстраивая определенную конструкцию внутренних ощущений, которые, будучи приняты как настоящие, отразятся и вне сознания, станут кажущимися свойствами тела. "Если ты захочешь устать – ты устанешь" – говорила настоятельница Лемерейн, когда он, измотанный упражнениями, валился с ног… Обычно ее слова означали, что тренировка будет продолжена, и немедленно – как наказание за то, что он позволил себе устать. Одна из аксиом Школы гласила, что слабость порождается не телом, а духом; усталость ощущается не потому, что измотано тело, а потому, что истощена воля. Учителя Эдрика полагали, что только воля определяет состояние всех семи тел – или семи душ – которыми наделен человек. Воля проявляет себя в желаниях: у необученного, слабого, ленивого желания беспорядочны; у прошедшего обучение – определены и осознаны. В конце концов Эдрик научился желать так, чтобы не уставать никогда. Теперь от него требовалось совершить обратное превращение. Как оказалось, иногда сила может стать слабостью – например, если сила позволяет себя обнаружить. Девчонка на удивление наблюдательна, но то, что заметила она, может заметить и любой другой человек. Обычно они слишком поглощены своими мыслями, болячками, маленькими мирками личных проблем, но не исключено, что в самый неподходящий момент один из них может прозреть. Даже с простыми обывателями это иногда случается. Нужно перестраховаться. Нужно двигаться, как они, думать, как они, вожделеть, как они… Тогда он останется неузнанным. Не стоит привлекать к себе лишнее внимание.
Через два дня Эдрик снова встретил ее в библиотеке. Вельнис стояла перед большим книжным шкафом и задумчиво разглядывала корешки. Эдрику она кивнула, как старому знакомому.
Вскоре после того, как он приволок из подвала очередную кипу, уселся за стол и приступил к переводу, Вельнис заняла место напротив, положив перед собой около десятка книг, вытащенных из шкафа.
– Решила составить мне компанию? – полюбопытствовал Эдрик.
– Моя госпожа любит читать. Вот… выбираю для нее.
– Прости за вопрос… ты фрейлина княжны или ее камеристка?
– Хм. Ну ты и хам. Будь я фрейлиной, следовало бы, самое меньшее, влепить тебе пощечину.
– Значит, камеристка.
Вельнис не ответила. После продолжительного молчания (каждый деловито шуршал страницами) спросила:
– Как ты думаешь, что лучше отнести ей – "Священный напиток" Ямруза Экдельта или "Размышления о божественном естестве" Рэкла Сакайта Сильгера?
Эдрик оторвался от чтения и с любопытством посмотрел на девушку. "Странный выбор… – подумал он. – Неужели княжне интересно разбираться в этой зауми?"
– Сильгер в переводе? – спросил он.
– Нет, в оригинале. На стханатском.
– Твоя госпожа сможет это прочитать?
– А почему нет? – Вельнис не отвела глаз.
– Сколько ей лет?
– Мы одногодки.
– Ты знаешь, о чем эта книга?
Вельнис кивнула.
– Принеси ей лучше любовную лирику, – посоветовал Эдрик.
– Любовная лирика будет интересна ей лишь в том случае, если стихи написал сингайл, – парировала Вельнис. – Но измывательства над языком магов надоели моей госпоже несколько месяцев тому назад. Теперь ее привлекают философские категории, отношение между сущностью и явлением, реальным и кажущимся, актом и потенцией…
Эдрик молча слушал ее, стараясь понять, насколько всерьез она говорит о… о том, что говорит. "Вот откуда она знает Наречье, – пришла мысль. – Княжне от скуки нечем заняться, кроме чтения, и ее компаньонка, чтобы не потерять место, вынуждена читать те же книги, и интересоваться тем же, чем интересуется госпожа…"
– Думаю, ты куда лучше меня знаешь, чем увлекается княжна, – произнес Эдрик. – "Размышления" Сильгера – если продраться через тяжеловесный слог – по-своему… любопытны. Хотя это и странное чтение для молодой девушки. Вторую книгу я не читал. Ничего не могу сказать о ней.
– Ямруз строит свою философию на древней легенде, которую ты наверняка слышал, – начала рассказывать Вельнис, и Эдрику стало ясно, что уж она-то читала обе книги. – На легенде о том, как божественный напиток анкавалэн, эссенция бессмертия и творческой силы, был утерян богами в их войне, случившейся в начале времен. Утерян и пролит дождем в новосотворенном мире… Ямруз говорит, что "напиток" – лишь образ, поэтическая метафора, а что представлял собой анкавалэн на самом деле, нам невозможно и представить, как невозможно вообразить и божество вне человеческого или животного образа и как невозможно постигнуть свойства божеств вне известных нам индивидуальных и природных свойств. Анкавалэн проник в людей, и сделался их частью, самой тайной, самой невидимой… в другом месте. Впрочем, Ямруз выдвигает предположение, что именно капли этого напитка превратили нас в то, что мы есть, отделив от животных… но при этом сущность анкавалэна так и остается скрытой, недоступной для нас, а ведь она то – что нас образует. Далее он рассуждает о человеческой природе и о том, при каких обстоятельствах эта бессмертная сущность могла бы быть пробуждена к действию, стать действующей силой, а не потенцией…
Она замолчала.
– И?.. – спросил Эдрик.
– Он пишет, что прежде всего должно измениться сознание. Мы плаваем на поверхности восприятия. Нужно заглянуть вглубь.
– Сменить внешнее восприятие на внутреннее?
– Нет, нет… Так мы ничего не добьемся. Поменяем одну картинку на другую. Вместо иллюзии, которую создают наши глаза, будем видеть иллюзию, которую создает разум. Будем жить во снах. Это очень важный момент, и Ямруз предупреждает об опасности.
– И что он предлагает? – Эдрику стало интересно. Как правило, мистики в поисках выхода из тюрьмы видимого мира, попадали в одну и ту же ловушку. Отвергая видимый мир, они придавали статус "реального" собственным фантазиям. Обращая взор от внешнего к внутреннему – они вовсе забывали о внешнем, старались изо всех сил отгородиться от окружающей реальности.
– Ямруз пишет, что восприятие должно стать… объемным, – Вельнис задумчиво почесала кончик носа. – Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но образы, которые он использует, заставляют задуматься. Он говорит: представьте себе сундук. На лицевой стенке одна картинка. Это наше обычное, "внешнее" восприятие, то, что мы видим глазами. На боковой стенке другая картинка. Это наш внутренний мир, очень интересный и сложный. Но нет никакой пользы менять одну картинку на другую. Мы должны видеть не ту или другую стенку, а сундук целиком.
– Так видят мир бессмертные и боги, – заметил Эдрик.
– Да, – Вельнис кивнула. – Разница только в том, что их "сундуки" пусты. Или заполнены различными предметами, но главного сокровища – анкавалэна – у богов и бессмертных нет. Оно есть у людей.
– Мало увидеть "сундук", – сказал Эдрик. – "Сундук" заперт на замок, и нужно найти к нему ключ.
– Хм… – Девушка задумалась. – Ямруз об этом ничего не пишет.
"Если бы писал, я бы заподозрил, что он проходил обучение в Школе", – подумал Эдрик.
– И какой, по-твоему, это ключ? – Вельнис испытующе посмотрела на собеседника.
– Какой?.. – Эдрик рассмеялся. – Если бы я знал, я бы давно уже открыл "сундук". Но… ты не забыла, что мы говорим о метафоре Ямруза?
– Ты считаешь, она неверна?
– Метафора – это только метафора.
– Мне думается, она очень хорошо отражает настоящее положение дел… И твои слова про ключ и замок – тоже.
– Брось. Я всего лишь тебе подыграл.
Некоторое время Вельнис молчала.
– Знаешь, – сказала она затем. – Я думаю, это любовь.
– Что именно?
– Ключ. Ключ, которым открывается замок.