Волшебство оказалось обманом. Духи не являлись на его зов, удивительные миры не спешили распахивать перед ним свои врата, облака и не думали расходиться, когда он желал этого. А потом место старого барона занял его сын, алчный до роскоши и развлечений. Он ввел новые налоги, всеми правдами и неправдами выжимал из крестьян последние соки. Когда наступили тяжелые времена, Лердвих пытался продать что-то из купленного во времена достатка. Но серебряный амулет оказался лишь посеребренным, обсидиановый нож – никому не нужной безделушкой, а жаровня – обычным дешевым барахлом. Секвер и Ана давно простили его, но Лердвих старался бывать дома как можно реже – ему было стыдно смотреть им в глаза…
От отчаянья он стал вызывать демонов, рассчитывая хотя бы с их помощью получить что-то реальное: силу, богатство, власть… Он был готов на сделку с ними, но даже демонам, похоже, он не был интересен – жалкий, слабый мальчишка, возомнивший, будто сможет покорить своей воле мировые стихии…
И вот-то тогда и произошла эта удивительная встреча. Путешественник, так и не назвавший своего имени, вернул ему угаснувшую веру в волшебство, а заодно – и веру в себя самого. Перед появлением незнакомца, Лердвих сидел на земле и думал о самоубийстве; жизнь казалась пустой и бесцельной. Он жаждал смерти, потому что не мог быть в мире с самим собой – колдун подарил ему смерть. Он упал в бездну вместе с черным духом Ламисеры, и образы видимого мира сгинули, он ослеп и оглох; наступила совершенная тьма. Он умер, перешел за черту, перестал быть…
Потом…
Потом Лердвих возродился, и все изменилось. В нем?.. в мире?.. Он не знал, где проходит граница. Он чувствовал какую-то глубинную связь с мирозданием: внешнее переходило во внутреннее и наоборот. Мир был целостен, един в бесконечной борьбе бушевавших в нем сил; жизнь и смерть превращались друг в друга в непрестанном круговороте; и эту целостность обрел теперь и сам Лердвих. Следуя совету незнакомца, в последующие дни, он, изгоняя из головы все мысли, старался вернуть испытанное состояние. Расслабляя тело, он обнаружил, что двигаясь свободно, непроизвольно, будто исполняя какой-то странный танец, он может входить в это состояние быстрее и легче. Как оказалось, состояние имеет свой собственный ритм, и Лердвих мог чувствовать и слышать его. Если он двигался расслабленно, ни о чем не думая и ни к чему не стремясь, ритм заполнял его сознание и тело целиком; танец определял состояние и наоборот. Состояние становилось дверью, за которой открывалась целая вселенная – безвидная, беззвучная, но все же ощущаемая с предельной ясностью; Лердвих не знал, как можно назвать способ, которым он исследовал ее: не зрение, не слух, не обоняние, не осязание, не вкус. Было что-то еще, неуловимое, неопределяемое языком людей, имеющих в своем распоряжении только пять обычных чувств. Если бы ему пришлось рассказывать о своих переживаниях, он сказал бы, пожалуй, что чувствует вокруг какие-то незримые течения, теплые и прохладные, быстрые и медленные, сильные и слабые. Некоторые течения были вне, другие – принадлежали ему самому, исходили из самого его существа; эти вторые, "свои" течения он ощущал так же ясно, как собственные руки и ноги. Впрочем, между "вне" и "внутри" здесь не было непреодолимой границы: он выяснил, что способен расширяться, захватывать внешние течения и управлять ими посредством своих собственных. Как будто бы он снова стал ребенком: еще толком не умея пользоваться собственными "руками", начал хватать все, до чего мог дотянуться. Но именно так – во взаимодействии с внешним миром – он развивался сам…
А потом… потом в деревню пришел еще один человек. Вернее, не совсем человек… Он спрашивал, не видел ли кто-нибудь проезжавшего недавно путника – и описывал в точности того, чей облик врезался в память Лердвиха навсегда.
Это демон в человеческом обличье, говорил второй, сам не принадлежащий к человеческому роду – потому что не бывает у людей желтых кошачьих глаз. Но при нем был знак королевского посланца, и никто не усомнился в его словах.
Он рассказал о злодеянии в замке Рэйнфлик: из дочери бароны вытянули всю жизненную силу и красивая девушка превратилась в сморщенный, иссохший труп. Лердвих не хотел верить – он почти боготворил незнакомца – но в последующие дни не мог забыть о том, что услышал из уст королевского посланца. Неужели все это правда?.. Лакайра была далеко не единственной жертвой незнакомца; если оборотень не лгал, то Лердвих той ночью повстречался с настоящим чудовищем, которому не место среди людей. Но он помнил и другое: незнакомец, кем бы он ни был, помог Лердвиху найти себя. Он вернул в жизнь юноши смысл, показал, что путь, который тот выбрал для себя – не иллюзия, не ложь; заставил поверить, что колдовство возможно, что в тюрьме обыденного мира есть потайная дверь, через которую можно вырваться наружу, в свободный, подлинный мир. Как же к нему теперь относиться? Пусть для Лердвиха он был спасителем, но для многих других он был палачом, нелюдем – и нельзя сказать, что эти "многие" были неправы. Лердвих чувствовал себя так, как будто его разрывали надвое. Две правды противостояли друг другу в его сознании, рвали его на части; и он не мог отказаться ни от одной из правд во имя другой. Палач или спаситель?..
Мучительное внутреннее противостояние закончилось так же внезапно, как началось. В детстве Лердвиха едва не загрызла огромная одичавшая собака; с тех пор он начал бояться собак. Он ничего не мог поделать с собой: в своих мыслях он любил этих существ, но, встречая их, непроизвольно испытывал ужас, словно проваливался сквозь время в тот момент своей жизни, когда здоровенная бешеная тварь, захлебываясь рычанием и лаем, рвала его тело… Он не мог избавиться от страха, и собаки чувствовали его состояние; теперь он сам делал себя их жертвой. Он выглядел забавно, пытаясь убежать или защититься; и вскоре стал предметом насмешек со стороны соседских детей. Прошло пять или шесть лет; два подростка, Лердвих и Карбат, сцепились из-за какой-то ерунды; в отчаянной драке Лердвих победил своего соперника, да еще и посмеялся над ним. Карбат был вне себя от бешенства; он плакал от бессилья и боли, а деревенские дети улюлюкали ему вслед, когда он оставлял поле боя. План мести созрел быстро. Карбат стал науськивать на Лердвиха своего дворового пса, Хага: все ведь знали, что Лердвих боится собак. Один раз Хаг серьезно покусал его; если бы не вмешался Секвер, неизвестно, чем бы все закончилось. Прошли годы, мальчишки выросли и перестали "воевать" друг с другом – хотя неприязнь между ними и сохранилась. Хаг по-прежнему охранял двор, но на цепь его никто не сажал; и если случалось так, что Лердвих проходил мимо и Хаг слышал его запах, то пес бросался проверять: заперты ли ворота. И если оказывалось, что незаперты, то он выскакивал на улицу и пытался добраться до человечка, чей едва замаскированный страх вызывал в нем такую ярость…
Миновала неделя с тех пор, как ушел королевский посланец. Поздним вечером Лердвих возвращался домой. Засов положили небрежно, и ветер распахнул соседские ворота. Хаг выскочил на улицу; в его горле зарождалось глухое рычание, когда он бежал к своему врагу. Внутренности юноши заледенели от страха, но на этот раз страх не обернулся трусливым бегством, он перешел в какое-то иное качество. Мир сдвинулся, дух Ламисеры был здесь, совсем рядом, наполняя сердце восторгом, мучительным экстазом, энергией, выталкивающей человечка за пределы себя… Черная тень Ламисеры рванулась вперед, протянулась от Лердвиха к бегущему псу, и Хаг остановился. Он тоже почувствовал, что все изменилось. Черная фигура, маячившая перед ним, внушала страх и ненависть, от нее веяло смертельным холодом. Хаг припал на брюхо и зарычал, но тень не исчезла, а стала гуще, сильнее; он хотел броситься на нее, но не мог. Тогда он заскулил и отполз…
Равнодушно наблюдая за ним, Лердвих вдруг осознал, что нет никакого духа Ламисеры; есть другой Лердвих, еще пару недель назад неизвестный ему самому – Лердвих Ламисера. Он понял, что человек – нечто большее, чем кажется; понял, что до сих пор знал лишь крошечный кусочек настоящего себя. Он повернулся и пошел к своему дому. По мере того, как слабела сила и таял Лердвих Ламисера, юноша возвращался к своему обычному миру. Но память о произошедшем осталась. Теперь, в "обычном" мире, сделанное уже не вызывало в нем восторга, а только страх. Лердвих понял, что ничем не отличается от человека, разыскиваемого королевским посланником. Пес уже мертв, Лердвих отнял у него жизнь. Пока Хаг еще может ходить, но через несколько дней, а может – часов – издохнет: Лердвих повредил его жизненную сущность так сильно, что исцелить ее уже невозможно. В эти минуты Лердвих узнал о себе несколько неприятных вещей. Он убил Хага, но будь в ту минуту рядом со своей собакой хозяин – пощадил бы Лердвих его? Нет. Он мог убить, чтобы спасти свою жизнь; мог убить того, кто пытался его унизить. Мог ли он убить за оскорбление?.. За одну насмешку?.. Только за то, что тот или иной встречный просто не понравился ему?.. Убить ради мешка с золотом, после которого ни ему, ни Ане, ни детям не придется больше страдать от людей барона, унижаться перед ними, голодать зимой?.. Ради половины мешка?.. А ради одного кошелька с золотом?..
Лердвих смотрел внутрь себя и находил одни и те же ответы: да, да, да… Он вполне способен на все это. Он не знал себя, потому что у него никогда не было подлинной силы. Теперь сила пришла, и он начал раскрываться: но каков он? кто он? Все тот же добрый мечтательный паренек? Уже нет. Чудовище? Возможно. Такое же чудовище, как и тот, за кем охотились власти… Разница в том, что он, Лердвих, только начинает свой путь, а тот, второй, его уже прошел.
Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие плечи. Сила – это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им. Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из "я", а жили своей собственной жизнью, растворяя "я" в себе. Люди полагают, что они свободны, если ничто не препятствует им осуществить свои желания – Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости. Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что – на самом деле – им самим вовсе не являлось… Чтобы обрести подлинную свободу, он должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он не мог и представить.
Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце, об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом – обо всем… У постели Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не проходила.
– Ана, – сказал Лердвих. – Иди спать.
Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой… Пульсируя, сила начала пробуждаться в нем – но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее, выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и цвет… Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на этот счет ничего не говорили – но Лердвих Ламисера знал, и ему не нужны были книги. Сила, которую обрел юноша, могла не только убивать, но и исцелять; вернее сказать, она убивала всегда, но иногда, убивая, могла и даровать жизнь. Он убил болезнь, и тем самым вылечил девочку.
Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом. Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх. Можно было воспользоваться силой одного, чтобы победить другого. Получалось, его свобода состояла в том, чтобы самому выбирать себе господина. Это не так уж много. Но по сравнению с полным рабством, в котором он провел всю свою жизнь – не так уж мало. Пока он думал, что его желания – это он сам, он был их рабом; сейчас его статус изменился – он стал слугой, вольным в выборе хозяина. Он наберется сил, а потом, возможно, найдет способ стать полноправным владыкой в доме своей души… Хотя Лердвих и понимал, как нелегко будет этого достичь. Он начинал смутно догадываться о том, что этот дом – вся вселенная, от Эдема до Дна…
Таковы были его мечты и мысли – как всегда, фантастические, запутанные, отчасти непонятные даже ему самому. Реальность жила своей жизнью. Через два дня явились солдаты и стали выносить из погреба все, что там было. Лицо Секвера побагровело от бешенства, огромные кулаки то сжимались, то разжимались, будто бы их обладатель вот-вот намеревался вцепиться в чье-то горло. Но Ана обнимала мужа, и Секвер ни в кого не вцепился. Он был бессилен что-либо сделать. Бессилен был и Лердвих – только в другом смысле. Он намеревался победить "плохие" желания с помощью "хороших" – но, смотря на наглые морды баронских солдат, он понял, что не хочет побеждать. Смерть раскрылась, словно волшебный цветок теней, и потянулась к людям. Он ощутил незримые токи-течения солдат как свои собственные и вошел в них, он чувствовал разрушительную силу, которой отзывалось каждое прикосновение к их жизненным телам, но не испытывал никаких угрызений совести. Пройдет немного времени – дни, а может, недели – и некоторые из них умрут; другие тяжело заболеют. Он знал, что так будет. Он не сразу понял, как называется то, что он с ними сделал: это дошло до него чуть позже. "Порча" – затасканное словечко, по делу и без его обожают употреблять невежественные суеверные люди… Теперь Лердвих узнал, что же – на самом деле – оно означает.
Глава четырнадцатая
…На следующее утро они продолжили путь к верховьям Велаты. Эдрик знал, что пройдет еще несколько дней, и они увидят далеко впереди изломанную гряду Ханнарок, Гор Гнева. Иногда в Речном Королевстве их еще называют Птичьими Горами – за то, что на их крутых утесах никто, кроме птиц, жить не способен. Ханнарок с севера полукольцом охватывают Пустое Море, чьи мутные, пахнущие серой воды совершенно лишены морских обитателей.
Древняя катастрофа, сотворившая Хеплитскую Пустыню и Выплаканное Море, омертвила Море Мечтаний, которое с тех пор и стали называть Пустым. И хотя за прошедшие века люди основательно заселили почти все земли, которые только можно было заселить, берега Пустого Моря так и остались безлюдными.
Легенды о причинах катастрофы говорят следующее.
Когда-то на небе сияли не два Светила, как теперь, а три: Солнце, Луна и Горгелойг, Черное Светило, пылавшее всеми цветами Тьмы. Земля пребывала в хаосе, людей еще не сотворили, и юные боги не враждовали друг с другом. Точнее сказать, в те дни перворожденные дети Светил богами еще не были, а были только бессмертными. Некоторые так бессмертными и остались.
Идиллия продолжалась до тех пор, пока не разгорелся спор за божественный напиток анкавалэн. В той войне, длившейся довольно долгое время (боги попутно успели заселить землю людьми и прочими бегающими, летающими и ползающими тварями), Черное Солнце низвергли, а из его осколков сотворили ночь.
Луне повезло немногим меньше. Ее плоть была умерщвлена, сила – отнята, а душа скована и заточена внутри ее собственных Сфер. Так Солнце стало высшим над мирами.
Отведав анкавалэна, верные Солнцу бессмертные стали богами и поселились в Эдеме, между Сверкающей Обителью и Верхними Мирами. Лунные Князья были заперты вместе со своей родительницей, а Темных Князей обрекли вечно пребывать на Дне Нижних Миров. Они признали верховную власть Солнца, и за то им позволили править некоторой частью демонических царств – той частью, которой Боги Света не могли повелевать сами: силами зла, смерти, распада и истощения.
Но нашлось несколько приближенных Горгелойга, которые отвергли союз с Солнечными Богами. Они взрастили последнего сотворенного Горгелойгом бессмертного – Солнечного Убийцу, Убивающего. Они называли себя Последовавшими, имея в виду, что идут дорогой Черного Солнца, не изменяя своему творцу и господину, и продолжают воплощать его замысел о том, каким должно быть миру. Но вышло так, что они лишь разделили его участь и были выброшены в ничто вслед за Горгелойгом.
Об этом сложена масса легенд: о том, как Солнце открыло замыслы темных бессмертных богам, о том, как боги трижды приходили на остров, где рос Убивающий и трижды были обмануты Лицемером, примерявшим каждый раз новые лица, о том, как на остров пришел Князь Мертвых, но не смог забрать Убивающего, как началась новая война, которую назовут потом Войной Остывших Светил, и как верные Горгелойгу были разбиты. Элайна, любимица Солнца, зачаровала Убивающего, а боги сковали его нерушимыми оковами. Но (как говорится в тех же легендах) когда настанет конец этого мира, Убивающий вырвется на свободу и низвергнет Солнце. А потом Солнце воскреснет и зло будет уничтожено окончательно.
…В последнем – в полном и окончательном уничтожении всякого зла – Эдрик сильно сомневался. Даже боги в свое время осознали необходимость существования зла и тьмы – как антитезы добру и свету – для поддержания целостности мироздания, начавшего разрушаться после Падения Горгелойга. Если уничтожить Нижние Миры, рухнут и Верхние. А чем тогда станут править боги?
Кроме того, в самой их борьбе зло становилось добром и наоборот – так, что уже невозможно было отличить, где тьма, а где свет. Конечно, люди почитали Богов Света как всесвятых и всеблагих, однако именно громовой жезл Осолагбора расколол материк надвое, из-за чего образовалось Выплаканное Море, и иссушил Страну Хрустальных Городов, превратив ее в Хеплитскую пустыню. Другой бог, Салург, наслал на землю великий дождь, уничтоживший почти все живое – только для того, чтобы умертвить хуриджаров, огненных демонов, рожденных от брака Земли и Ада. Судьбы простых смертных заботили Богов Света меньше всего, когда они использовали свое оружие против темных бессмертных. Даже в легендах, которые включены гешскими жрецами в каноны (не говоря уже о тех, что отринуты и признаны еретическими) – даже в них боги предстают зачастую самыми обычными убийцами, кровосмесителями, клятвопреступниками и ворами.