- Раз так, кормить вашу дочку в Чистограде нужно только тем, что скажу. Не во всяком вареве яд различим, поэтому некоторые явства лучше не пробовать. И помните - ошибусь, так помрем обе.
Несколько мгновений госпожа моя матушка размышляла над сказанным, потом кивнула, спесиво изогнув губы. Хотела ещё что-то заявить, но я её опередила:
- И вот что, госпожа Морислана. Сегодня я ходила в Неверовку, так там.
Она недовольно нахмурилась.
- Я плачу тебе не за то, чтобы ты пользовала крестьян. Твое время принадлежит мне. И нечего его тратить на.
- Там вашу Парафену окормили травой, которая выжигает ум! - Выпалила я.
Моя матушка сначала глянула недоверчиво. Но потом брови её изогнулись. Светло-голубые глаза, которые до того были прищурены, распахнулись. Черные дыры зрачков расширились, выдавая испуг.
- С чего ты это взяла?
- Трава саможориха. - Отчеканила я. - Все признаки.
Настороженный страх на лице Морисланы сменился узнаванием и ужасом. Вот это да, госпожа моя матушка знает одну из тридцати калечащих трав?
- Кто? - Голос у неё снова охрип - но теперь это была не сонная хрипотца, а разъяренное шипенье загнанной в угол кошки. - Когда? Где?
- Восемь дней назад. - Сообщила я. - Парафену нашли обеспамятевшей на опушке леса, стало быть, там и. окормили. Ну а кто, неизвестно. Я хотела было поспрашивать сельских, не видал ли кто чужих в ту пору, но решила, что сначала о том надо рассказать тебе, госпожа.
Ярость на лице Морисланы потихоньку утихала. Глядела она вроде как на меня, но взгляд её с моим не встречался. Похоже, моя матушка крута и вспыхивает, как щепа, по первой же искре. Но и в разум возвращается так же быстро. И притом не делает ничего без оглядки, без того, чтобы хорошенько обдумать.
- Да, это не твое дело. - Даже голос у неё лился теперь ровно. - Я займусь тем случаем сама. Что с Парафеной?
- Лечение начато. Но пока ничего сказать не могу. - Я пожала плечами. - Через четыре дня станет ясно, вспомнит ли она себя.
- А того, кто её накормил травой, она тоже вспомнит?
Я качнула головой - нет. Похоже, госпожа моя матушка знала о саможорихе, но травницкого дела не проходила. Иначе не задала бы такого вопроса. Потому я добавила:
- Даже при хорошем раскладе, когда противояд сразу дают, память не вся возвращается. А тут восемь дней прошло. Хорошо, если разговаривать и ходить снова начнет.
- Ты сказала, это станет ясно через четыре дня? - Нетерпеливо спросила госпожа.
Я кивнула.
- Ещё четыре дня Парафене нужно будет накладывать на голову припарки из травы нижинки. Потом все, только чудову травку пить. Тогда и поглядим.
И испуг, и задумчивость - все это дивную королевишну в кресле только украсило. По щекам, до этого бледным, плеснуло румянцем. Белые пальцы без единой мозоли, сначала впившиеся в резной подлокотник, теперь оглаживали его завитушки длинными, мягкими движениями.
- Что ж. Я думала отправиться в Чистоград послезавтра. Но из-за Парафены мы задержимся. Лечи её.
- Уж не сомневайтесь. - От чистого сердца пообещала я.
Вот и будет время, чтобы заняться мальцом. А навестить его придется самое малое три раза - такую беду, как у него, раньше не выведешь.
Госпожа Морислана неспешно обронила, отрывая меня от мыслей о мальчишка:
- Рада видеть у тебя такое усердие к службе. Но помни, никому не слова о саможорихе. К моей бывшей служанке уже вызывали местную травницу?
- Говорят, Раньша из Балыково приходила. - Сообщила я. - Но она пришла слишком рано, когда меток на ногтях ещё не было. Вот и решила, что это обычный удар.
- Славно, - тихо сказала госпожа Морислана. - Пусть все так и думают. Поглядим, что будет. Когда займешься приворотным зельем?
- Да хоть сегодня. - Может, и для Саньши сварю, подумала я. Только сначала надо про того норвина разузнать. - Пусть баба Котря освободит мне поварню к вечеру. И казанок даст поновее, не прохудившийся.
- У тебя будет все, что тебе нужно. - Царственно сказала госпожа Морислана, все ещё размышляя о чем-то своем и поглаживая подлокотник. - Я знаю, что зелье варят впрок в летнюю пору, значит, позаботься о том, чтобы сделать запасы. Учти, если дело затянется, мы останемся в Чистограде на всю зиму. Тогда потребуется много.
- Сделаю. - Пообещала я. - Однако, раз боитесь отравы, не мешало бы и лечащих трав запасти. И место для сушки трав потребно, чтобы солнце не било, да ветром обдувало.
- Сенник свободен. - Сказала госпожа. - Мой супруг его построил по своим олгарским обычаям, так что там как раз и солнца нет, и сквозняки гуляют. Понадобится ещё.
Хлопнула дверь, и в горенку влетела девица в белом платье, шитом серебром и вишневыми нитями. Разрезы по бокам сливались с сорочицей из белейшего полотна, и только серебряная шнуровка выдавала те места, где одеяние бесстыже расходилось, открывая исподнее.
Ростом она была повыше меня, а годами заметно моложе, если судить по детскому, нежно-белому лицу. Госпожа Морислана красотой её превосходила в разы - у пришедшей и брови выщипаны, а все не то, и ровного очертания крыл, как у матушки, не получилось. И глаза темные, да не играют, и волосы густые, а блестят не так, потусклее будут. Губы полные, но влажной ягодой, как у Морисланы, не смотрятся. Однако в лице девицы проглядывало сходство с госпожой нашей матушкой.
Морислана гибко извернулась на кресле, глянула назад, в сторону двери. От её движения перекинутые через спинку расчесанные пряди соскользнули ей на грудь, засияв в солнечных лучах отблеском, какой дает только вощенный дуб.
- Счастлив день! - Почти выкрикнула девица, и я узнала слова, с которыми въезжал в наше село бродячий торговец Гусим. - А это кто, матушка?
Она не ткнула в меня пальцем, но я все равно ощутила себя товаром, выставленным на погляд - с таким жадным любопытством уставилась на меня пришедшая.
Хорошо хоть больная рука по-прежнему была за спиной. Но девице хватило и лица, чтобы через мгновенье глянуть на меня с жалостью. Пополам с легким отвращением.
- Это травница, которую я наняла, Арания. - Ответила госпожа Морислана. И предупреждающе, с холодком, глянула на меня. - Помнишь, я говорила тебе перед отъездом.
- Да-да. - Нетерпеливо сказала девица, приближаясь быстрым шагом - и сделав мне знак рукой, отойди, мол. - Понимаю, ты должна обговорить важные дела, кого и как опаивать. Однако мы ещё не в Чистограде, и у меня есть к тебе дела, матушка.
Я отступила к окну. Девица встала перед матерью, заняв точнехонько то место, где до этого стояла я. От окна мне видна была только спина моей сестрички. И волосы, причесанные не по-нашему - две косы, заплетенные над ушами, перекинутые назад, на уровне лопаток связанные вместе, в толстую веревицу, густо обвешанную серебряными бляхами. Посередке каждой бляхи кровавым зрачком блестел темно-алый камень.
- Эта швея из Балыкова ужасна. Разве так шьют для госпожи? В её разрезах не видно исподней сорочицы, края сходятся, словно она шьет для простолюдинки.
Госпожа Морислана со своего места махнула мне рукой, прогоняя. Я зашагала к выходу. За моей спиной сестрица разливалась соловьем, требуя мастерицу выгнать, а платья пошить уже в Чистограде, где знают, как должна выглядеть госпожа.
Вернувшись в свою светелку, я наконец разложила свои вещи. В углу нашелся небольшой пустой сундучок, над ним к стене был приделан обломок оленьего рога. Летнюю справу и платки я уложила в сундучок, рядом расставила обутки, телогрею повесила на вешало из рога, а зимнюю справу вновь увязала в узел и сунула под кровать. По-хорошему, следовало бы попросить ещё один сундучок, но через несколько дней Морисланна увезет меня в Чистоград, так что смысла обустраиваться не было.
Продранный сарафан я поменяла на другой. А прореху спешно зашила, отыскав заботливо уложенные бабкой Мироной в узел нитки и иголку.
Покончив с вещами, я проведала травы в корзинке, оставленные в углу за кроватью. Они слегка приувяли, но до вечера могли и потерпеть. Раньше поварню навряд ли освободят, а варить приворотное при людях нельзя - крепость не та. Зелье, оно суеты и чужого глаза не терпит, говаривала бабка Мирона.
Покончив со всем, я вышла. И первым делом увидела околачивающегося за дверью норвина - не Сокуга, а второго, Рогора, как называла его баба Котря. Вот только Рогор ли он? Если настоящее имя Сокуга Скъёг или Скъйог, как сказала Саньша, то и этого родная матушка по-другому должна была кликать.
- День добрый. - Сказал мне норвин.
Свечи в подсвечниках-деревьях не горели, весь зал освещало единственное узкое окно, выходившее на боковую сторону дома, поэтому здесь было сумрачно. Но даже в полутьме я разглядела, что норвин смотрит на меня спокойно.
Как будто мое уродство его не только не отвращало - но и уродством не казалось.
- Подобру тебе, добрый человек. Я Триша-травница. - Уважительно сказала я. Потом припомнила свое намеренье расспросить второго норвина о Сокуге, ради Саньши. И спросила:
- А тебя матушка как нарекла?
- Ргъёр. Но ваши зовут меня Рогор. Ты тоже можешь. - Норвин шевельнул бровями, добавил: - Я теперь буду сопровождать тебя повсюду. Так приказала госпожа.
Мысли мои перескочили с Саньшиных печалей на другое.
- А что так? - Изумилась я чисто для порядка, хотя причину уже знала.
Сильно перепугалась госпожа моя матушка. Или хочет поберечься на всякий случай? Ишь ты, даже ко мне защитника приставила. Правда, одного, а сколько будет охранять Аранию?
Я одернула себя. Нечего считать, чего и сколько выделят моей младшей сестре. Это зависть, а от неё ничего хорошего в голову не приходит.
- У господина Эреша есть враги. - Невозмутимо ответил норвин.
И замолчал, чуть отступив в сторону. На кожаном ремне, что подхватывал такую же, как у Сокуга, безрукавную рубаху с глубоким запахом, был подвешен длинный тесак.
Вот только сомневалась я почему-то, что враги были у господина Эреша - ярость моей матушки при вести о Парафене говорила о другом. Но вслух я эти думки высказывать не стала. Просто кивнула норвину и двинулась вперед.
Подходя к лестнице, я вдруг услышала удивительные звуки, доносившиеся с первого поверха. Пока мы шли вниз, они становились все громче. Даже Рогор, бухавший сапогами по ступеням, не мог их заглушить. У нас в селе на праздниках плясали под бубен и дудки-сопелки - но эти звуки звучали по другому. Мягче и сильней. Певуче, как родник, журчащий на камнях. Свистяще, как ветер, танцующий в пустых по весне кронах деревьев.
- Эгергус. - Непонятно сказал норвин, поймав мой удивленный взгляд. - Короб из мягкой липы и тридцать две струны из лучшего конского волоса. Госпожа Морислана, которую мы зовем Морислейг, каждый день после обеда играет на эгергусе. И учит этому госпожу Аранейг. Или Аранию, по-вашему.
Вот эту штуку - эгергус - я бы с удовольствием увидела. И с ещё большим удовольствием поиграла бы на ней. Завлекать людей, не наливая им чего-то в рот, а всего лишь заставляя петь липу и конский волос. это почти волшебство.
Я завистливо вздохнула и вышла из дома. Рогор или Ргъёр шел за мной по пятам.
На поварне в этот час была только баба Котря. Красная и распаренная, она перемешивала содержимое громадной сковороды. Пахло жареным луком и незнакомыми мне приправами.
- Ну чо, девка, полдничать наконец пришла? - Провозгласила она, бросив любопытный взгляд на Рогора. - Как там Парафена?
- Плохо. Но есть надежда, что хотя бы встанет. - Уклончиво сказала я. И перевела разговор на другое: - Баба Котря, нет ли чего поснедать? А то я полдня по лесам лазила.
- Да уж как не быть, ягодка. - Добродушно сказала она, отворачиваясь от сковороды и оттирая пот с лица передником. - Я тебе поесть отдельно отложила, вон на загнетке держу, чтобы не остыло. Бери пока миску, хлеб сейчас принесу.
В миске обнаружилась густая баранья похлебка с зырей, приправленная репой и морковью. Мы с бабкой Мироной мясом баловались не каждый день - даже не каждую седьмицу по нынешним временам, потому как на дворе стоял месяц первокур, и время резать скотину ещё не приспело. Прежде чем устроится за столом, я глянула на Рогора. По хорошему, предложить бы ему разделить со мной застолье, но он уже устроился в углу поварни, глядя в окно и выказывая, что не желает ни угощаться, ни даже сидеть рядом со мной.
Что ж, вольному воля. Я устроилась у окошка спиной к норвину. Баба Котря поставила передо мной доску с ломтями хлеба и кружку с родниковой водой.
- Крольча-то как? - Спросила она без особого жара в голосе.
Видно было, что узнать стряпуха желает о другом, но разговор заводит издалека.
- Жалеет он Парафену, смотрит как может. Да только с хозяйством не справляется. - Честно доложила я.
- Охо-хонюшки. - Пропела Котря, встав у самого края стола и подперев щеку одной рукой. - А ты, значит, не одна пришла?
Рогор, батюшка, что ж ты не садишься поближе? Я и тебе чего поснедать наложу.
- Нет. - Коротко ответил норвин.
- А что ж так? - Повариху прямо-таки распирало от любопытства.
- Сюда ты пришел, а есть не желаешь.
Если я ей как-то не объясню, поняла я, она изведется от любопытства. И напридумывает себе всякого.
- Госпожа велела ему меня сопровождать. - Пояснила я. - Боится, как бы не забрела туда, куда не нужно. Вторую травницу быстро не найдешь, вот и заботится.
Баба Котря зыркнула на меня востро, протянула:
- Во-от оно как. Ну да. У нас и волки иногда под окнами шастают. И медведи в дальний малинник, бывает, заходют…
Все её лицо кричало - врешь ты, девка, ох, врешь! Но я больше ничего не сказала, переведя разговор на другое:
- Мне поварня потребуется, баба Котря. Чтобы в ней никого не было, только я. И чистый казанок с большой ложкой. Да, ещё бы горшок с тряпицей.
- Госпожа Морислана уж посылала сказать. - Баба Котря недовольно сморщилась и мысли её, похоже, переметнулись на другое. - Вот, даже ужин готовлю нынче раньше, чем обычно. Ещё немного, и милости просим на поварню.
Она вернулась к сковороде и принялась мешать скворчащую поджарку, не забывая поглядывать томящуюся рядом в котле кислую капусту.
Поев, я решила глянуть на сенник, о котором говорила Морислана. Рогор сказал, что стоит он не в самой усадьбе, а на поляне, в пяти десятках шагов от коровника.
Выйдя через калитку, прятавшуюся за курятником, что лепился к коровнику, мы зашагали по лесу. По дороге мне вспомнилась Саньша, потому я и спросила:
- Уважаемый Рогор, а твой товарищ, норвин по имени Сокуг, здоров ли?
Рогор издал невнятный звук, потом быстро спросил:
- Почему ты об этом спрашиваешь, Тръёшь. Триша-травница?
- Да грустный он больно. Вроде как в боку у него свербит. - Бодро ответила я.
И полезла под старую ель. Там в тени блеснули похожие на детские пяточки бледно-зеленые листики хрящихи, первейшей травки от резей, какие бывают после порченной еды. По спине сыпануло иглами, под сорочицей закололо.
Зато из-под ели я вынырнула с целым кустом хрящихи в руках.
- Если у него где и свербит, то не в боку. - Встретил меня ответом норвин. Глянул оценивающе. - Вот, кстати. не знаешь ли ты, Триша-травница, такого снадобья, чтобы от него затягивались сердечные раны? Я не про отворотное средство. Мой товарищ Скъёг должен затушить огонь в своем сердце, чтобы вновь понести в нем лед нашей родины. Ибо так завещано предками всякому норвину.
Сказано было цветисто, но смысл я поняла. Права была бабка Мирона, когда утверждала, что в миру каждый болен. Только все болеют по-разному - кто втихомолку, кто понарошку, кто сердечной болью, а кто и бессердечием.
- Может, и есть такое средство. - Медленно сказала я. - Да только мне нужно знать все, чтобы не ошибиться. Отчего сердце Сокуга горит?
Боковым зрением я углядела ещё одну хрящиху под соседней елью. Помня то, что сказала госпожа Морислана - а ещё то, что хрящиха могла пригодиться, когда пойду к больному мальцу, запасти её следовало побольше.
- Скъёг, или Сокуг, как вы говорите, из нашей Норвинской слободки в Чистограде. - Торжественно сказал норвин. - У него там была девушка, Иргейк. Она ему обещалась. но её родителям это не понравилось. Они выбрали дочери жениха побогаче, а потом купили у тутешской травницы приворотного и напоили её. Теперь Иргейк счастлива и ждет первого ребенка, а Скъёг носит в сердце пламя.
Я содрогнулась. Приворотное зелье, как и прочие снадобья, людям дала сама Кириметь-кормилица. Однако ни один парень у нас в селе не посмел бы скормить приворотное девице - как бы хороша та не была. Потому как великая богиня даровала своё зелье не мужикам, а бабам. Чтобы облегчить их путь в мужском мире, чтоб могли они выбрать пару себе по сердцу, на прочее не оглядываясь.
Супротив самой Киримети пошли норвины, окормив дочь приворотным. Мирона о таком и помыслить бы не смогла. Время ещё покажет, чем поплатятся родители девицы Иргейк за такое кощунство - ясней ясного, что Кириметь-кормилица заставит их заплатить, по-другому и быть не может.
А мне следовало решить, что делать дальше. Отворотное Сокуг не хотел. Может, дать ему приворотное - вдруг любовь к Соньше залечит сердечную рану? Но понравится ли это Киримети? Да и выйдет ли? Опять же неизвестно, как Соньше будет житься с Сокугом. Если у этих норвинов сами родители дочерей опаивают зельями, как мы коров перед отелом блажной травкой, то и к женкам у них невелик почет, да мало уважение. Пожалеет девка потом, да поздно будет. А ведь Сокуг может и во второй раз отворотного не захотеть. Ещё накуролесит с дурной головы, и Соньша меня недобрым словом помянет.
- Насчет снадобья погляжу. - Уклончиво пообещала я. - Надо будет по лесам походить, приглядеться к здешним травкам. Потом скажу верней.
Норвин молча кивнул и больше к этому не возвращался.
Сенник и впрямь сделали не по-нашему. Посередь поляны на высоких столбах возвышался длинный настил, над ним нависла двускатная крыша из плотно уложенного теса. Щелястые стены набраны из досок - ветерком их продувает, но лосю по зиме не добраться. С умом, словом.
Для сушки травы - лучше и не придумать.
Я заодно прогулялась по поляне, нарвала ещё кой-каких трав, развесила их тут же в сеннике, перевязав пучки скрученными стеблями пырея. Потом зашагала назад. Рогор бессловесной тенью следовал за мной.
Часть хрящихи, ту, которую не оставила сушиться, я увернула в лист лопуха и оставила в углу своей светлицы. Едва с этим было покончено, прибежала незнакомая мне девка со словами, что поварня свободна. И баба Котря ждет, потому как потом ей надо ставить опару.
Подхватив корзинку с зеленью и корнем, приготовленными для приворотного зелья, я помчалась вниз.
Баба Котря уже стояла за дверью поварни, когда я вошла, неся в руках корзину с травами.
- Я на мыльне пока посижу. - Доложилась мне повариха. И стрельнула любопытным взглядом в сторону корзины. - Туда и девки наши придут, побалакаем, языки почешем. А ты, как закончишь, тут же меня извести, сделай милость. Людям ещё вечерять, а мне хлеба месить.
Где мыльня, я не знала, но Рогор, что неотступно маячил за плечом, должен был подсказать. Поэтому я кивнула.
В пустой поварне все приготовили к моему приходу. Огонь в подтопке пылал, на печном приступке стоял небольшой котел с черным от копоти днищем. Изнутри его начистили так, что стенки блестели серым чугуном. Чистый горшок с тряпицей красовался у окна.