Доктор вынужден был согласиться с очевидным. Нежелание стареть было одной из странностей пациента, если не считать его безумных россказней и панического страха при виде любого незнакомого лица. Грюнблиц даже завидовал Лемке, с годами остававшемуся таким же, каким он его принял из рук тюремного начальства более десяти лет назад. Разве что несколько похудевшим за последние годы…
- Признаться, я считал это следствием хороших, почти что курортных условий содержания пациентов в моей лечебнице… Удобные палаты, максимум внимания персонала, отсутствие изуверских методов, практикуемых в аналогичных заведениях… Здоровое и разнообразное питание, наконец.
- О, да! - поспешил согласиться Кольберг, отлично знавший, что доктор ничего не приукрашивает. - Ваша кухня, дорогой мой Вальтер, достойна лучших кенигсбергских ресторанов. Да что там кенигсбергских - берлинских! Парижских!
- Вы льстите мне, Фридрих, - засмущался доктор. - Я думаю, что…
В этот момент в дверь палаты просунулся все тот же Герберт.
- Герр доктор… Вас просят…
- О-о, только не сейчас! - простонал Грюнблиц. - Пойди скажи, чтобы подождали полчаса… Или пусть лучше придут завтра после обеда…
- Моя служба, доктор, не позволяет таких проволочек! - раздался молодой уверенный голос, дверь распахнулась во всю ширь, а в помещение, отстранив безропотно повиновавшегося дебила, с животным ужасом в глазах взирающего на пришельца, стремительно вошел высокий белокурый мужчина в длинном кожаном плаще и фуражке с высокой тульей.
Демонстрируя в широкой улыбке ряд безупречных зубов, офицер, едва ли достигший тридцатилетнего возраста и как будто сошедший с пропагандистских плакатов ведомства доктора Геббельса, стоял посреди тесной комнаты, неторопливо стаскивая с руки узкую кожаную перчатку. Серебряные руны в петлицах и скаливший зубы не хуже хозяина череп на околыше фуражки светились в полутьме фосфорическим блеском.
Или это только казалось перепуганным медикам, забывшим даже привстать со стульев при виде представителя всемогущей структуры.
- Чем это вы заняты, доктор? - еще шире, если только это допускалось законами анатомии, улыбнулась "белокурая бестия". - Я ожидал, что вы встретите меня в своем кабинете и мне не придется искать вас по всяким подвалам. - Разве вы не получили… Что это? - перебил гестаповец сам себя и, меняясь в лице, сделал шаг к койке, глубоко продавленной каменным телом. - Черт меня побери, со всеми моими потрохами, если это не…
При жизни меня звали Отто фон Бисмарком. Вернее, отец хотел, чтобы я стал точной копией этого великого человека. Он много рассказывал о нем, когда освобождал меня, тогда еще безымянного, из каменной глыбы, в которой я был заточен миллионы лет. Порой диву даешься, как он мог разглядеть в камнях столько непохожих друг на друга существ. Но отец был гением…
Помню, как я впервые увидел свет и лицо человека, которого возлюбил сразу и навсегда. Свет и людей я видел и раньше, но тогда я еще не был человеком, и никаких ассоциаций они во мне не будили. Мне просто сделали больно, оторвали, грубо и неосторожно, от того, с чем я составлял единое целое, и швырнули на гору таких же, как я, частей матери-скалы. А потом долго качали в темноте…
Я возненавидел людей еще тогда, даже не зная, что они люди. Тогда они были просто врагами, изуверами, делающими очень больно, и будили одно лишь желание - мстить. Как я радовался и как радовались мои невольные товарищи, когда одно из этих мягких существ придавил обрушившийся штабель глыб! Как оно забавно кричало и дергалось, когда остальные пытались его освободить… А, главное, сколько из него лилось Жизни, заставляющей вспомнить обрывки чего-то древнего, полузабытого…
Отец показался мне поначалу таким же уродливым и отвратительным, как и остальные. Как я мечтал, чтобы он повторил судьбу того - задавленного… И как горько я потом раскаивался в своих мыслях. Мне бы еще тогда почувствовать, что его рука, касающаяся моей оболочки, совсем иная, чем грубые лапы остальных, что, пытливо вглядываясь в меня, он не ищет, где больнее ударить, а пытается разглядеть мою суть.
Это теперь мне кажется, что я был Отто фон Бисмарком всегда, прямо с того момента, как появилась мать-скала и как ОН пролил на нее Благодать…
Да, он сделал мне больно. Да, он причинил боль гораздо большую, чем те, первые. Те были равнодушны и быстры, а он мучил меня долго. О, как ястрадал тогда!.. Как я хотел, чтобы это мучение когда-нибудь прекратилось… Глупец. Я тогда не понимал, что это сладкая боль, родовые муки. Я бы все отдал за то, чтобы снова почувствовать, как яростная боль сменяется лаской и дорогие губы произносят в первый раз мое имя…
Нет, я не перестал ненавидеть людей и после того, как стал Отто фон Бисмарком, утвердился посреди площади и стал день за днем наблюдать за их суетливой жизнью. Никогда я не перестал мечтать о том, что сделаю с ними, если… Но, увы, есть Закон. И я должен ему повиноваться, если не хочу снова стать мертвым камнем.
Но закон не запретит мне…
8
Краснобалтск, Калининградская область, 200… год.
- Не может быть…
Вера, вооружившись сильной лупой, изучала фотографии, демонстрируемые ей Евгением с такой гордостью, словно на всех были запечатлены его родные дети.
- А вы уверены, что все это - снимки одних и тех же статуй?
- Абсолютно. А вот еще взгляните…
Торжествующий искусствовед выложил перед девушкой очередную толстую "колоду" ярких кодаковских фото.
- Эти я сделал уже со штатива, поэтому о случайных смещениях не может идти речи.
Молодые люди сидели в комнате Евгения уже четвертый час, за окном смеркалось, но они, казалось, совсем забыли о времени.
Князев никогда не решился бы рассказать юной журналистке о своих открытиях, если бы она сама, с милой непосредственностью, первой не подняла волнующую ее тему. С разгрома шалаевской банды (тут ученый ничем не смог помочь новой знакомой - сам появился в городе буквально день спустя) разговор сам собой перескочил на зверское убийство кавказцев, потрясшее их обоих, потом - на исследования Евгения…
Повод зайти в гости нашелся сам собой: Вера, естественно, не могла идти до дому босиком, и Женя рыцарским жестом предложил ей свою обувь. Жест, конечно, красивый, но как вы себе представляете изящную молодую женщину в кроссовках сорок шестого размера? Точно так же не представляла себя в них и она. Равно как и повторную прогулку на сильных мужских руках. Но от вызова такси отказаться не могла… А уже в подъезде кавалер, смущаясь и краснея, предложил "в два счета" починить ей туфли… И починил, между прочим.
- И как вы это объясняете?
Молодому ученому оставалось лишь пожать плечами, поскольку никаких разумных объяснений невозможной в принципе активности статуй он представить не мог. Даже бригады монтажников-шутников по зрелом размышлении были признаны им плодом больной фантазии: повторная съемка выявила изменения еще в целом ряде скульптур, среди которых оказалась даже величественная конная статуя командора Вильгельма фон Мюльхейма в полторы натуральных величины! Ладно бы еще сам конь со всадником - хотя и их не каждый кран поднимет - холм из копошащейся под ногами коня нечисти, венчающий постамент, весил больше всей конной композиции! А ведь ноги загадочно "переступившего" скакуна составляли с основанием единое целое. Да и вообще…
- Но должно же быть этому какое-то разумное объяснение? Оживающие статуи… Да это сюжет бульварного романа!
- Хорошо, - решился Евгений и вынул из шкафа нечто, скрытое под свободно спадающим куском ткани. - Смотрите!
"Покрывало" слетело прочь, и перед Верой предстало изваяние какого-то крылатого уродца со скрюченными когтистыми конечностями, опирающегося на кольчатый крысиный хвост. Морда страшилища была обезображена большой выбоиной, но и та часть, что осталась, никак не позволяла признать его писаным красавцем.
- Что это? - девушка с опаской коснулась широко раскинутых перепончатых крыльев, провела пальцем по мускулистому плечу твари… - Похоже на…
- Да, это копия одной из горгулий, изваянной Юргеном фон Виллендорфом, - кивнул искусствовед. - Той самой, что пребывала в нише дома рядом с местом… Ну, там, где… - он окончательно смешался.
- В том самом закутке, в который затолкали убитого кавказца? - пришла ему на выручку Вера. Поведение Жени ей явно импонировало - он совсем не был похож на тех нагловатых москвичей, с которыми она привыкла общаться, вернее, отшивать их, горячо желавших пообщаться. - Но ведь там сейчас ничего нет.
Недаром, видимо, журналистов называют акулами пера - позже, придя в себя, она побывала на месте преступления и все тщательно осмотрела. Конечно, кроме печальных останков "таксистов", которые к тому времени увезли.
- Сейчас нет… - развел руками собеседник. - Но была.
- А где вы взяли это? - спохватилась девушка. - Неужели…
- Да нет, - поспешил разуверить ее Князев. - Это реконструкция по оставшимся фото и аналогичным статуэткам в других местах. Виллендорф частенько повторялся… А возможно, просто искал совершенство. Камень же не глина - вариант не сомнешь и не начнешь сначала, а бросать незавершенные работы он, судя по всему, не любил… Это гипс, раскрашенный под камень, - почему-то смутился он еще больше. - Акварельными красками…
- Нет, я понимаю… Я не сомневалась, что она не настоящая… То есть… - Вера запуталась и сменила тему: - Неужели вы сами ее сделали?
- А что тут такого? Я поступал в ЛХИ, но не прошел по конкурсу… Но это долгая история… А в армии как-то охладел к живописи и поступил в ЛГИК.
- Вы и в армии служили?
- Конечно, - еще одно пожатие плечами. - В мотострелковых войсках.
Новый знакомый определенно набирал очки в Вериных глазах… На фоне столичных знакомцев, "откосивших" от "почетной обязанности" всеми правдами и неправдами, в основном благодаря толстым кошелькам "предков" и их широким связям, и теперь считавших это все равно что подвигом, Евгений смотрелся кем-то вроде Рэмбо и Штирлица в одном флаконе. Почти как сам Маркелов…
- А это что у него? - поспешила она развеять легкий флер очарования, пока тот, как уже бывало не раз, не превратился в опиум, навсегда отравляющий душу и сердце, и ткнула пальцем в уродливую яму вместо части горгульевской (или горгульевой?) морды.
- О-о! Это самое интересное!.. Где же он?..
Женя охлопал себя по всем карманам и наконец отомкнул один из ящиков стола ключом - солидных размеров, темный от времени, тот сам по себе являлся антиквариатом.
- Ну вот! Опять! - воскликнул Князев, заглядывая в добротную емкость, сработанную немецкими столярами, еще менее склонными к манкированию своими обязанностями, чем французские сапожники. - Взгляните!..
Вера, опасливо вытянув шею, осторожно заглянула за его плечо и увидела нечто серое, мирно возлежащее на ворохе стружек. Стенки ящика оказались настолько изгрызенными, как будто над ними поработало целое семейство мышей или один небольшой бобер.
Девушка почему-то вспомнила, как в "глубоком детстве" один мальчик, в которого она была тайно влюблена, подарил ей большой коробок из-под каких-то импортных спичек (для разжигания каминов, что ли) с заточённым в нем крупным жуком-носорогом. Жук наотрез отказывался от всех видов пищи, даже самой лакомой на взгляд маленькой Веры, зато, не жалея лап, с неутомимостью графа Монте-Кристо днями и ночами скребся изнутри в плотный заморский картон, мало-помалу превращая тот в тонкую стружку… Помнится, "объект воздыханий" неосторожно посоветовал заколоть строптивца булавкой, за что тут же приобрел статус главного врага, в котором и пребывал до самого выпускного класса. А жук сразу же был выпущен на свободу и степенно удалился куда-то, ковыляя на четырех уцелевших лапах из шести…
- Даже не знаю, как буду перед Татьяной Михайловной оправдываться, - посетовал Евгений, осторожно выуживая из разгрызенного ящика… серо-черный, блестящий на изломе камень с острыми краями, немного смахивающий на рубило доисторического человека. - Узнаете?
- Н-н-нет…
- А так? - приложенный к голове статуи, осколок точно вошел в выбоину, почти слившись по цвету с остальной поверхностью.
На Веру злобно смотрела оскаленная мордочка настоящего демона из ночных кошмаров…
* * *
- И все равно в это невозможно поверить…
- Хорошо, - с некоторым раздражением заявил Евгений. - Приходите ко мне после двенадцати и сами услышите, как он скребется в ящике! Да мне уши приходится ватой затыкать, чтобы уснуть… Приходите, приходите!..
Он осекся, поняв всю двусмысленность своего предложения, и замолчал, не глядя на девушку и рисуя подушечкой пальца по столу какие-то замысловатые узоры.
- Я верю, верю… - мягко положила ему на сгиб локтя свою ладошку Вера. - Стараюсь поверить… Неужели все это сотворил этот самый Виллендорф? Как ему это удалось?
- Потому что он был Гений, - поднял на девушку серые глаза Женя. - Он был настоящим гением ваяния, непревзойденным ни до, ни после. Микеланджело по сравнению с ним - сосунок, жалкий ремесленник! Уж поверьте мне на слово.
- Почему же тогда о нем никому, кроме профессионалов, не известно?
- Не знаю… А почему вы так уверенно говорите? Вы что-то слышали о фон Виллендорфе?
- Так, кое-что…
- А к примеру?
- А к примеру, - терпеливо продолжила журналистка, - то, что в музеях мира нет его работ. Почти нет. Так - одна-две. Хотя еще совсем недавно было больше.
- То есть как?
- В конце прошлого - начале нынешнего года украдено две скульптуры фон Виллендорфа. Одна - статуя богини Правосудия похищена из частного музея в Люцерне, Швейцария, вторая - неизвестно что изображающая - из коллекции миллионера Джона Равковича в Чикаго. Это я узнала из Интернета.
- А почему об этом не стало широко известно?
- Не знаю… - Теперь черед пожимать плечами пришел девушке. - Вероятно, потому что он мало известен широкой публике. Разве будут средства массовой информации тиражировать сообщение о краже картины какого-нибудь Сидорова из урюпинского музея?
- Резонно… Но вы сказали про Интернет. Вы заинтересовались Виллендорфом еще в Москве?
- Нет, уже здесь.
- Тогда…
- Да, я подключаюсь к Сети через ноутбук. Оттуда же я, кстати, скачала биографию скульптора. Правда, на английском языке… И еще несколько статей зарубежных искусствоведов. Откуда следует, что скульптор был широко известен в Европе до Второй мировой войны. Но его работы целенаправленно вывозились немцами с оккупированных Германией территорий, а также из стран-сателлитов, и впоследствии следы их затерялись. Поэтому интерес к Виллендорфу сам собой сошел на нет… Согласитесь, что странно исследовать творчество скульптора, который оставил миру только две-три работы!
- А эти?
- А эти оказались за Железным Занавесом, поэтому как бы исчезли для остального мира. Как и многое другое. К тому же в Советском Союзе никакого интереса к немецкому скульптору, насколько мне известно, не проявлялось. Не так ли?
- Это верно…
- А с потерей Восточной Пруссии интерес к Виллендорфу угас и в Германии. Там очень силен узкотерриториальный патриотизм. Вряд ли баварец будет очень уж восхищаться художником, если узнает, что тот родился в Саксонии. К тому же этот скульптор, по слухам, очень нравился Гитлеру. Одна из статуй работы Виллендорфа украшала его подземный бункер до самого конца.
- Даже так?
- Я нашла утверждение одного искусствоведа из США - правда, базирующееся на непроверенных слухах, - что Виллендорф и фюрер были знакомы лично.
- Не может быть!
- Я же говорю: слухи. Но все же скульптор скончался в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда Гитлеру было больше двадцати. А его тяга к изобразительному искусству общеизвестна… Мог добраться и до Восточной Пруссии, чтобы повидаться со своим кумиром.
- Как я вам завидую, - совершенно искренне произнес Евгений. - А мне вот, чтобы мельком прочесть биографию Виллендорфа в чуть большем объеме, чем она дается в словаре, пришлось лезть через забор, поранить руку, битый час беседовать с этим полусумасшедшим Прохоровым, встретить вас…
- Так вы за этим явились на "Красный литейщик"?
- Конечно! Нет, не для того, чтобы встретить вас… или… - Женя сник и потупился.
- Вы этим расстроены? - полушутя-полусерьезно спросила его Вера. Она привыкла к вниманию мужчин, к тому же чувствовала, что нескладный искусствовед ей более чем симпатичен. - Я могу уйти…
- Что вы! Конечно же нет… То есть… Да я еще раз полез бы туда, рад был бы руку сломать, не то что поранить… Лишь бы снова встретить вас.
- Зачем? Я и так здесь. Хотя… - девушка глянула на свои часики и ахнула: - Уже двенадцатый час! Я с ума сошла! Спокойной ночи, Женя…
- Спокойной… - тоже поднялся на ноги Князев, мучительно краснея при этом. - А вы не могли бы… дать мне номер вашего телефона?
- Зачем? Я ведь тут, рядом… Через коридор.
- Н-ну… Мало ли что…
- Да мне не жалко. Записывайте: восемь, девятьсот…
- Сейчас, я только блокнот достану… - Евгений вытащил из нагрудного кармана записную книжку, раскрыл и… На пол спланировал белый листок.
Оба молодых человека ринулись его поднимать и чувствительно стукнулись лбами. Но первой успела Вера.
- Ой! Что это? - Она держала перед собой свой незаконченный портрет, потирая свободной рукой лоб. - Это же я…
- Отдайте сейчас же! - потребовал мужчина, тоже прикасаясь ко лбу. - Это так, ерунда… Я ручку расписывал! - нашелся он.
- Почему же ерунда? Так хорошо меня еще никогда не рисовали… Но если хотите… Держите!
Он протянул руку за листком, они соприкоснулись сначала пальцами, потом взглядами…