Тейфелькирхен, второй уровень объекта "А", 1944 год.
Действие, разворачивающееся внизу, на круглой, окруженной сетчатым барьером арене можно было назвать более чем скучным. Возможно, оно выглядело бы эффектнее, имей устроители возможность осветить ристалище ярким светом. В темно-красном же, заставляющем вспомнить о фотолаборатории, шоу не впечатляло.
Темные фигуры вяло двигались по багровому кругу, предпочитая больше маневрировать, чем наносить друг другу удары. Зрители, большинство из которых носило погоны, откровенно скучали.
- И долго они там будут танцевать? - не выдержал плотный короткошеий военный, стриженный ежиком и немного похожий на покойного президента Гинденбурга. - По-моему, нам обещали продемонстрировать прототип нового оружия, а не конкурс бальных танцев. Не правда ли, бригаденфюрер?
Бернике сам был не в восторге от увиденного.
Совершенно непроизвольно он высчитывал в уме те суммы, которые уже были затрачены. Само строительство объекта, по ходу дела превратившегося в некое подобие пирамиды Хеопса, поиск по всему Рейху и надлежащее содержание научного персонала, экспедиции, части которых приходилось работать на оккупированной территории и в нейтральных странах, а одной - даже во враждебной Британии, недешевые материалы и сырье… Итог вырисовывался неутешительный.
Но все это было бы сущей ерундой по сравнению с тем же "урановым котлом", если бы результат был более обнадеживающим. Если бы существовала хоть какая-то надежда на то, что ученым удастся воплотить сумасшедшую идею, зародившуюся в недрах "Анненербе", в жизнь. Да, какой-то результат был получен. Но насколько он жалок!..
Если бы только все это убожество не находилось под контролем у самого фюрера…
Конечно, бригаденфюрер, никогда не отличавшийся тупым упрямством некоторых своих коллег, давно признал, что его первоначальное неприятие фантастического, на первый взгляд, проекта, было ошибкой. "Штейнзольдат" существовал, и отмахнуться от непреложного факта было невозможно. И даже сроки, за которые удалось добиться хоть каких-то реальных результатов, можно было назвать рекордными. Но каким образом применить новое "оружие" в бою с большевиками, практически вытеснившими победоносные еще вчера войска Третьего рейха со своей территории и угрожающими уже ему самому?
Двум фигурам на арене тем временем удалось зажать третью в угол, и там завязалась потасовка, сравнимая по темпу со спариванием галапагосских черепах. Разглядеть какие-либо подробности в темно-красном сумраке не представлялось возможным. До зрителей доносились лишь размеренные тяжелые удары, напоминающие отдаленный грохот горного обвала, прокручиваемый на магнитофоне с пониженной скоростью.
- Неужели нельзя включить свет поярче? - снова возмутился толстый генерал. - Битый час уже сидим здесь, любуемся этой ерундой, а когда наметилось хоть что-то интересное - разглядеть ничего нельзя!
- Увы, господин Айзенбах, - развел руками научный руководитель проекта профессор Райнерт. - Это, к сожалению, тот самый максимум, который мы можем себе позволить. Стоит лишь чуть-чуть повысить яркость или изменить длину волны источника света, и они вообще замрут. Понимаете ли, цикл их жизни рассчитан на темное время суток. Вот если бы мы могли погасить свет вообще…
- Какого черта? - рявкнул генерал. - Тогда мы вообще ни черта не увидим!
- Вот именно.
Бернике молча поднялся со своего места и направился к двери. За ним потянулись остальные. В воздухе висело ощущение близкой катастрофы, и у всех, непосредственно связанных с работой на объекте, настроение было не самым лучшим.
Чуть приглушенное освещение, встретившее комиссию за дверью, казалось после красной полумглы ярким летним днем, заставляя всех щуриться.
- Ну что же… - бригаденфюрер выдержал паузу. - Я могу поздравить вас, профессор.
Ученые растерянно хлопали глазами, не понимая, что это: настоящая похвала или утонченное издевательство перед сокрушительным разносом. Терялись в догадках и военные, приехавшие с Бернике.
- Я доложу фюреру, дорогой мой герр Райнерт, - позволил себе скупую улыбку эсэсовец, - что работы по проекту "Штейнзольдат" идут полным ходом и достигнуты некоторые успехи…
- Вы себе представить не можете… - просиял ученый, но бригаденфюрер оборвал его на полуслове:
- Некоторые успехи.
Профессор заметно сник.
- Тем не менее я собираюсь ходатайствовать об увеличении финансирования данного проекта, здраво полагая, что вы и ваши подчиненные приложите все усилия, чтобы в кратчайшие сроки… Вы меня понимаете?
- Так точно, бригаденфюрер! - по-военному вытянулся ученый, уже поняв, что ему дается еще один шанс.
- А теперь мне хотелось бы пройти с вами по лабораториям и услышать от непосредственных исполнителей, что предпринимается, чтобы проект "Штейнзольдат" был воплощен в жизнь в самое ближайшее время. Вас, господа, я не задерживаю, - обратился он к сопровождающим его военным.
Совсем не нужно, чтобы кто-нибудь, кроме него, пока знал тонкости проекта и тем более его слабые места…
Я умер как-то неожиданно для себя…
Вроде бы все было нормально, смотрели с женой телевизор, пили чай, говорили ни о чем. После первого инфаркта мне нельзя было ничего: ни волноваться, ни курить, ни позволить себе даже кружечку пива. И я все требования и пожелания врачей выполнял скрупулезно - возраст такой, что к любой болячке нужно относиться серьезно.
Помню только, что захотелось перед сном подышать воздухом, я накинул на плечи старенькую олимпийку, потянулся, чтобы открыть верхний шпингалет на балконной двери…
Говорят, что умершему видится какой-то свет в конце туннеля, покойные родственники и прочие оккультные штучки. Ничего такого не было. Я просто очнулся на кладбище - только и всего. Не в могиле, а в виде памятника. Памятника самому себе.
Нельзя сказать, что я был очень огорчен. Кто у нас знает, что ждет его впереди? Кто-то готовится, словно к дальней командировке, кто-то побаивается, а кто-то просто не верит.
Я относился к тем, кто не особенно-то и верил. Нет, не в саму реинкарнацию - это дело очевидное, сомнению не подлежит. Не верилось, что мое немолодое тело вдруг превратится в своеобразную мумию, станет бессмертным. Пусть и не вечную жизнь обретет, а вечную полужизнь.
Эх, зря не верил… Жаль, только недавно я приобщился к "когорте бессмертных". А то бы и инфаркта не было, и жил бы, может быть, еще несколько лет.
А еще больше жаль Танюшку. Как бедная убивалась на моей могилке, гладила меня, звала, не верила, что не в силах я прямо сейчас шагнуть к ней, обнять осторожненько, чтобы не помять ненароком дорогое мне, но такое хрупкое тело.
И пришлось мне ждать своей очереди ох как долго. Это ведь не армия, даже не тюрьма - тут ни в самоволку, ни в побег не уйдешь… И хоть не расписывался нигде ни кровью, ни чернилами - против Закона не попрешь, а такие, как я, ничего не решают. Иерархия, блин…
А уж зато когда смог - летел будто на крыльях…
11
Краснобалтск, Калининградская область, 200… год.
Видавший виды "ауди" под управлением Романа мчался по улицам Краснобалтска на немыслимой для Жени скорости, то на крутом повороте заставляя желудок проваливаться куда-то ниже пределов, допускаемых анатомией, то настоятельно требуя зажмурить глаза, когда, перегораживая весь проезд, впереди вырастал кузов грузовика и верткий автомобиль лишь каким-то чудом проскакивал между его бортом и кирпичной стеной. Думать о том, что было бы, реши кто-нибудь, движущийся навстречу, тоже объехать препятствие, совсем не хотелось. Да тогда, конечно, это и была бы последняя мысль, поскольку ремни безопасности в экипаже отсутствовали напрочь, а в наличие подушек безопасности верилось примерно так же, как в загробную жизнь…
- Штаны сухие? - повернул к пассажиру веселое лицо милиционер. - Смотри, у меня сиденья новые…
Небрежно управляя машиной двумя пальцами, он еще успевал прихлебывать что-то из жестяной банки, и Евгений сильно подозревал, что там совсем не лимонад.
Автомобиль вкатился в какой-то двор и затормозил.
- Пойдем.
Мужчины поднялись на третий этаж и остановились на лестничной площадке, на которую выходило всего две двери. Одна из них была опечатана узкими белыми полосками бумаги с круглой лиловой печатью.
Хмыкнув, старший лейтенант небрежно чиркнул по бумажкам ключом из большой связки и им же отпер дверь.
- Проходи.
Из прихожей на Женю пахнуло нежилым помещением. Вернее, когда-то жилым, но долго обходящимся без хозяина. Он шагнул через порог и оглянулся.
- Вот здесь и жил Прохоров, - сказал ему в спину Роман. Он аккуратно притворил за собой дверь и, не снимая уличной обуви, обогнул Евгения, скрываясь в глубине квартиры. - Чего там жмешься? - крикнул он откуда-то. - Заходи давай!
На полу было изрядно натоптано, поэтому разуваться не хотелось. Махнув рукой на приличия, Князев по примеру милиционера прошел в комнаты прямо в кроссовках.
Романа он обнаружил на кухне, где тот, распахнув форточку, дымил какой-то дешевой, судя по аромату, сигаретой на улицу.
- Так вот и жил, Сергей Алексеевич, - обернулся он к Жене. - Небогато, но что поделать… Да ему и этого не нужно было.
Он раздавил окурок в горшке с кустиком декоративного перца, успевшего не только мумифицироваться без полива, но и выцвести на солнце до бесцветности, и уселся, оседлав обтянутую темно-коричневым дерматином табуретку.
- Ну, что ты хотел узнать? Спрашивай. Не стесняйся.
- А почему здесь? - Искусствовед тоже уселся на сестру-близняшку Романовой табуретки и обвел взглядом небогатую обстановку кухни: эмалированная мойка с двумя латунными, тронутыми зеленью кранами, двухконфорочная газовая плита, старенький холодильник "Юрюзань" с закругленными углами и никелированной ручкой, смахивающей на автомобильную, изрезанная цветастая клеенка на столе, настенный шкафчик с грибком-переводкой на дверце, полки с нехитрой посудой.
- А где еще? Сергей Алексеевич был моим отчимом…
Женя поднял на Романа недоверчивый взгляд, и тот, невесело хмыкнув, извлек из кармана служебное удостоверение.
"Прохоров Роман Николаевич, - прочел Князев на бело-сине-красном бумажном прямоугольнике, вклеенном в обложку. - Старший лейтенант".
- Отчество мне матушка прежнее оставила, - пояснил милиционер, отбирая обратно "корочки" и пряча их в нагрудный карман. - Хотя, кто знает, настоящего отца Николаем звали или просто очередного… Проводницей моя мамаша трудилась. На поезде Москва - Калининград. Так что папашам своим я и счет потерял. А с Сергеем Алексеевичем у них вроде все по закону было, штамп в паспорте, то да се… Хотя и не долго. Меня даже усыновить хотел.
- Мать жива? - сочувственно спросил Евгений, но старлей только махнул рукой.
- А я, как шестнадцать стукнуло, паспорт себе на его фамилию выправил. Все же лет пять бок о бок жили, чего мне по какому-то хахалю залетному называться? Так что я теперь как шпион: и фамилия у меня чужая, и отчество наверняка тоже. Только имя свое. Да и то, как знать…
Рома снова махнул рукой и резко, словно собирался рухнуть на пол по команде "вспышка с тыла", нагнулся под стол. Только сейчас Князев понял, насколько тот пьян, и запоздалый страх ледяным скребком прошелся вдоль позвоночника.
- А-а… Вот она! - вынырнул снова милиционер, держа в руке бутылку водки, уже початую и заткнутую винной пробкой. - Будешь?
- Н-нет…
- А я вмажу… За упокой души, так сказать. Хотя… Какая там душа…
Он встал, снял с решетки для посуды пыльный граненый стакан, повернул громко фыркнувший кран и дал стечь ржавой воде…
- Все на поминки отправились, а я не поехал. Чего мне там делать? Если бы я и в самом деле его сыном был, а то… Будешь?
Женя лишь молча помотал головой, следя, как Роман медленно выцеживает сквозь зубы полстакана жидкости и морщится, поднеся к носу сжатый кулак.
- Теплая, зараза… Ну, чего ты там хотел знать?
Молодой ученый открыл было рот и смешался, не зная, с чего начать. Да и смущал его прохоровскии пасынок, снова цедящий в стакан водку из запыленной бутылки. Что еще можно от него услышать, кроме пьяного бреда?
- Молчишь? Ну, тогда я сам…
* * *
Все началось спустя некоторое время после окончания войны, где-то в середине сороковых годов.
Тейфелькирхен находился в той части Восточной Пруссии, которая по потсдамским соглашениям отошла к Советскому Союзу, чтобы быть преобразованной в Калининградскую область. Большая часть его жителей бежала вместе с отступающими гитлеровцами еще зимой 1945 года, остальных после войны выселили "на историческую родину", а город, как и всю новую область, лишившуюся коренного населения, активно заселяли переселенцы из разрушенных войной областей России, Украины и Белоруссии. И спешно переименованный в Краснобалтск городок, надо заметить, оказался лакомым кусочком: почти не разрушенный, с исправно функционирующими коммуникациями, к тому же прямо на железной дороге и с заводом в придачу.
Завод по изготовлению памятников было решено не перепрофилировать, тем более что в побывавших под оккупацией районах страны наблюдался явный дефицит запечатленных в металле, камне и прочих материалах образов вождей - Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича. Второго - на порядок больше… Опять же новые страны народной демократии тоже остро нуждались в символах социализма, к которому так горячо стремились их доморощенные вожди и вождята…
Вот и недолго пришлось пустовать узеньким улочкам Тейфелькирхена-Краснобалтска. Правда, немецкая речь там больше не звучала, сменившись сочным русским говором, от которого краснели даже многочисленные статуи из серого камня.
Со статуй все и началось…
Большинство новых обитателей города происходило из деревень и маленьких городков, поэтому относилось по-крестьянски бережливо, рачительно к свалившемуся им на голову богатству.
Еще бы не богатство! Просторные квартиры с добротной мебелью и, подумать только, туалетом не во дворе, а тут же, под боком! А ванна? И это там, где большинство привыкло мыться по субботам в общественной бане! Непонятные книжки из застекленных шкафов, конечно, пошли на растопку великолепных кафельных печей, равно как и портреты никому не ведомых генералов в старинных мундирах, но статуи… Вроде бы и не нужны они были никому - к делу не приспособишь, а портить рука не поднималась - это ж труда сколько вложено… Поэтому ругали, а то и пороли мальчишек-сорванцов, если те раскрашивали суриком какого-нибудь рыцаря или всовывали метлу под локоть чинному господину в буклях, и честно пытались отскрести с каменных лат краску, наводили порядок…
Все изменилось, когда начали возвращаться из армии демобилизованные солдаты последних военных призывов. Повоевать большей части из них толком не довелось, поскольку командирам было жаль подставлять под пули безусых мальчишек, да и старшие товарищи, как могли, берегли молодых. Вот и было у них удали да ухарства хоть отбавляй, а боевых наград на широкой груди - маловато.
Младший сержант, фамилия которого стерлась из памяти горожан, по демобилизации решил не возвращаться в родной колхоз где-то под Тамбовом, а заделаться городским жителем. Сошел с поезда, когда мелькнули крыши немецкого вроде бы городка, повесил на сгиб локтя шинель с надраенными пуговицами, сверкнул зеркальными голенищами хромовых сапог и отправился покорять Краснобалтск, как значилось на свеженьком транспаранте, укрепленном над мрачным, темного кирпича, зданием вокзала.
Время, конечно, было тяжелое, послевоенное. Трудновато было с продуктами и прочими необходимыми для жизни вещами, но была и некая материя, ценимая выше американской тушенки, яичного порошка и отрезов ситца.
За годы жестокой кровавой войны, отобравшей у любой, какую ни возьми, семьи отца, брата, мужа или сына, обезлюдела страна… Женщин убыло, конечно, поменьше, чем мужиков, но что такое женщина без мужчины? Яблоня-пустоцвет… А девушки, вошедшие в пору как раз в военные годы? А вдовы, не дождавшиеся с фронта мужей?..
Так что пошел статный "добрый молодец" нарасхват. И наплевать было прекрасному полу, что болталась на парадной гимнастерке лишь пара-тройка медалей - главное не в этом… И все бы ничего, если бы парень тот был спокойным да рассудительным. Нет, как раз такими качествами он и не обладал. Наоборот, в родном колхозе был заводилой всех молодецких забав из того разряда, что с высоты прожитых лет многим кажется не более чем глупостью да хулиганством. А за иные "подвиги", случись это перед войной, легко мог отправиться и в ряды "забайкальских комсомольцев"…
Не хватает военных подвигов - будут "мирные".
И вот как-то утром весь город был разбужен грохотом и треском тракторного движка: сержант гордо катил по бывшей Принц-Альбрехт-штрассе, ныне Кагановича, волоча на тросе за своей "тарахтелкой" свергнутого с пьедестала кайзера Вильгельма.
- Долой фашистских кукол! Бей гадов каменных!
Ну что тут скажешь? Памятник-то действительно был германскому императору. Пусть и не тому, с кем в Империалистическую воевали, тот вторым был, а этот - первым, но все-таки императору!
Так что местный участковый, единственный представитель закона на весь город, лишь почесал в затылке и махнул рукой на хулигана…
А утром следующего дня пришлось тому же участковому, с трудом справляясь с подступающей рвотой, опознавать в кровавом месиве из костей, кишок и рваной одежки того самого "краснобалтского Дон Жуана"…
Убийца так и не был найден. А поскольку запрещено было даже упоминать о фашистских недобитках, якобы орудующих как в области, так и в соседней Литве, то следствие списало "расчлененку" на мифического медведя, еще в сорок пятом сбежавшего из кенигсбергского зверинца, одичавшего и теперь шатающегося по лесам… Причем подозрительно легко списало.
А немного погодя еще одну статую из озорства подорвал противотанковой гранатой мальчишка-сорванец. Тогда много всякого военного барахла валялось вокруг - аж до начала семидесятых лета не проходило, чтобы кто-нибудь не подорвался на мине или неразорвавшемся снаряде. И все бы ничего - пацан есть пацан, только ремня за озорство и заслуживает, но - нашли его с открученной напрочь головой. И вот тогда поползли по городу слухи… Мол, нельзя истуканов этих каменных трогать - заговоренные они или проклятые. Дескать, вытесал их сто лет назад старик один и заклятие наложил: шататься по ночам и всякое непотребство искоренять. А уж того, кто тронет их, хоть песчинку сковырнет - ждет жестокая кара.