- Плачьте, новгородцы! Плачьте! Коварный враг земли русской протянул руку и сюда, и ранил нас в самое сердце! - из глаз Совы Осмолова выкатились две слезы, - Плачьте и помните! Кто осмелится поднять руку на волхва? Только тот, для кого не святы наши святыни! Кто решится метнуть нож в сердце человека, перед которым преклоняют головы все, от мала до велика? Только тот, кто служит чужим богам!
Новгородцы молчали: голос Осмолова завораживал и рвал из груди рыдания.
- Кто? Кто способен на такое чудовищное действо? Кто сейчас радуется, когда мы плачем? Кто прячет злорадную усмешку, кто гнушается обнажить голову, воздавая должное памяти великого волхва и великого человека? - он неожиданно повернулся к Младу, - шапку долой, татарский прихвостень! Не тебя ли спасал подлый убийца от гнева истинного и неподкупного волхва?
Боярин широко замахнулся и ударил Млада по щеке открытой ладонью: треух слетел на пол, Млад качнулся, и в этот миг его удивление, растерянность и боль исчезли, уступая место если не гневу, то ярости. Обжигающая волна поднялась в груди глубоким вдохом, и выплеснулась наружу.
- Белояр шел сюда, дабы сказать, что не верит гаданию! - Млад шагнул вперед, к ограждению, и на голос его толпа вскинула лица и открыла рты, - Он сомневался, имеет ли право вмешиваться в вече и говорить не как волхв, а как новгородец! Но он хотел сказать, что не верит гаданию! Я был его доказательством, его единственным доводом! Мы вместе должны были выйти сюда и признать: нас обманули! Неподвластная нам сила сумела заморочить нас, выдавая чужие видения за Правду. Я единственный увидел хана Амин-Магомеда не подлым убийцей, а всего лишь вышедшим из-под гнета данником! Мне, волхву, боги дали силу для того, чтоб я говорил вам Правду, и я ее говорю: я видел, что Амин-Магомед не убивал князя Бориса! Хотел убить, но не убивал!
Совет господ замер молча, не отрывая от Млада глаз; юный князь вскрикнул, словно от неожиданной боли, а Сова Осмолов с дрожащим подбородком отступил на пару шагов, будто боялся, что Млад швырнет в него ядовитую змею. Только для Млада все они: и те, кто собрался на степени, и те, кто стоял на площади, и те, кто окружал площадь многотысячным кольцом - все превратились в единое целое.
- Я не знаю, что было на самом деле, - продолжал Млад, - я не знаю, кто убийца князя Бориса. Но гадание лжет! Меня привели сюда насильно, предложив выбор: отказаться от своих вчерашних слов или стать предателем в глазах Новгорода! Странные люди встретились мне: люди, по силе равные волхвам, но не боящиеся лжи, предательств и провокаций. Они подбивают новгородцев к кровопролитию и беспорядкам. Они хотят начать войну с Казанью любой ценой! Я не знаю, зачем им это нужно! Я просто говорю то, что вижу и что думаю. Белояра убил тот, кто боялся его выступления на вече! Белояра убил тот, кто хочет начать войну!
Млад почувствовал, как горло захлестывает тошнота, темнеет в глазах, и боковым зрением увидел, что на степень поднимается Градята, а с ним те трое чужаков, встретивших его позади гридницы.
- Я сказал все, что хотел, - успел крикнуть Млад. Пол качнулся и начал проваливаться, дыбиться и крениться. Млад заскользил вниз, стараясь удержаться за него руками, но руки были связаны за спиной, и он ударился лицом о гладкие доски, после чего чернота накрыла его с головой, словно одеяло.
Он отрыл глаза в незнакомом полутемном доме с низким потолком, лежа на узкой кровати, обложенный со всех сторон теплыми шубами; под ногами лежал горячий камень, завернутый в тряпки: Младу было холодно, сильно тошнило, и болел нос.
Какая-то женщина со свечой в руках нагнулась к нему, лицо ее просветлело и разгладилось, когда она увидела, что Млад открыл глаза.
- Очнулся? Ну и хорошо. Сейчас чайку горячего, медку сладкого…
Млад хотел вытащить руку из-под одеял, но не сумел - сил не было. Дверь тут же приоткрылась, и в полутемную комнату с подсвечником в руках вошел доктор Велезар. За его спиной показался Перемысл, волхв из Перыни. Женщина, увидев их, кивнула и вышла, чтоб не мешать.
- Ну наконец-то! Я, признаться, начал опасаться за твою жизнь… - доктор присел на край кровати, поставив подсвечник на табуретку у изголовья. Перемысл остался стоять в ногах.
Млад хотел сказать, что все в порядке, но голос тоже не послушался его.
- Разве можно было! - доктор покачал головой, - ты же опытный шаман, ты же знаешь, что нельзя входить в такое состояние, не восстановившись как следует.
- Я не хотел… Я не собирался… - хрипло и тихо ответил Млад.
- Как это "ты не собирался"? - брови Перемысла поползли вверх.
Млад вздохнул: он и сам знал, что такого быть не должно. Вчера ночью он не сумел по своей воле выйти из этого состояния, а сегодня и вовсе оказался в нем, совершенно того не желая.
- Да, брат… - беззлобно проворчал доктор, - задал ты Сове Осмолову… Впредь будет знать, как идти против волхва.
Млад удивился, не понимая, о чем говорит Велезар.
- Освистали его новгородцы так, что он долго на степень подняться побоится, - пояснил доктор, - и он должен радоваться, что всего лишь освистали…
- Да и на улице ему появляться стыдно - того и гляди камнем из-за угла зашибут, - улыбнулся Перемысл, - твоим словам все поверили. Еще бы не поверить! Если б ты их позвал топиться в Волхове, пошли бы - и не задумались!
- Так нельзя… - Млад скривился, - это же… неправильно… Я не хотел.
- Ну зачем ты все время что-то выдумываешь? - усмехнулся Перемысл, - "неправильно"! Тебя оболгали, Белояра убили - а ты о чем-то рассуждаешь!
Белояр… Острая боль шевельнулась в груди, и на миг потемнело в глазах. Кто и зачем это сделал? Сова Осмолов? Не взял бы он на себя такой смелости… Да и новгородцы в это не поверили, иначе бы не освистали, а разорвали на куски.
- Тихо, тихо… - доктор Велезар положил руку Младу на лоб, - не надо думать о плохом. Это отнимает силы. Сейчас чаю с медом выпьешь, и спать. Тебе надо много спать.
- Да вы что? - Млад хотел приподняться на локте, но не сумел, - Я не могу тут остаться, мне надо домой! Меня Миша ждет! У меня всего-то три дня и осталось!
От столь длинной фразы в груди что-то опустилось и задрожало, голова побежала кругом, и тошнота вплотную подступила к горлу.
Доктор покачал головой:
- Тебе надо восстановиться. Я бы и завтра тебя никуда не отпустил.
Млад почувствовал отчаянье: если бы он мог подняться, то ушел бы сам, и доктора ни о чем не спрашивал - сел на коня и поехал. А в таком состоянии домой он может отправиться только в санях, а где их взять?
- Какая разница, где я буду лежать: здесь или дома, а? - спросил он безо всякой надежды, но тут его поддержал Перемысл.
- Мне не жалко, оставайся у меня хоть до лета… Но если хочешь, отвезу тебя домой.
- Ну какие сейчас могут быть переезды? - сжал губы доктор, - в санях растрясет, станет хуже… Я еще полчаса назад не был уверен в том, что ты останешься в живых!
Млад пожал плечами: конечно, плохо было, но в смерть почему-то не верилось.
- Да с чего мне умирать-то? - он улыбнулся.
- С чего? - поднял брови доктор, - сердце бы остановилось, оттого что сил у него не осталось биться. Потрепыхалось бы и остановилось. Нет, я против переездов. Насильно держать, конечно, не стану, но определенно заявляю: в дороге может случиться все, что угодно.
В комнату вернулась женщина с кружкой горячего чая в руках - Млад так и не понял, кем она приходится Перемыслу: для жены старовата, для матери - молода. Он хотел сесть, но она не позволила - поила его лежа, приподнимая ему голову мягкой большой рукой. Пока он пил, Перемысл рассказывал, чем закончилось вече. После того, как Сове Осмолову удалось убедить новгородцев в том, что он не имеет отношения к смерти волхва, снова говорил посадник, и, как ни странно - юный князь. Вече решило войны Казани не объявлять, но выставить ополчение - на случай, если хан Амин-Магомед сам ищет повода для нападения. А поскольку Казань поддержит Ногайская орда и Крым, ополчение следовало вызвать и из других городов. Утром гонцы понесут волю Новгорода в Москву, во Владимир, Псков и Киев.
Смеян Тушич хорошо знал свое дело - примирять и находить решения, которые устраивали всех: не предложи он выставить ополчение, вече не разошлось бы и за неделю. Теперь же те, кто горел желанием мстить, доставали из сундуков мечи, топоры и доспехи. Перемысл и доктор Велезар посмеялись вместе, сказав, что перед тем, как выйти к ограждению степени, посадник долго слушал, что ему на ухо шепчет посадница. Впрочем, над Смеяном Тушичем подшучивал весь Новгород, он же ни мало не обращал на это внимания.
Тысяцкий пообещал новгородцам возглавить ополченцев, взять в поход половину княжеской дружины и боярскую конницу, если, конечно, бояре не погнушаются отправить на войну своих сыновей. Вторая половина дружины, во главе с юным князем, оставалась защищать Новгород.
10. Наверху
Млад начал вставать только к исходу следующего дня: на смену тошноте и головокружению пришла слабость и сонливость, и, если бы не Миша, он бы просто отдыхал и не думал о занятиях.
По вечерам к нему заглядывала Дана, но быстро уходила - Млад каждую минуту старался быть с Мишей, и она чувствовала себя лишней, отчего Млад мучился, разрываясь между ними.
Приходил декан, с заверениями о всяческой поддержке со стороны университета, но предупреждал: когда Сова Осмолов хоть немного оправится от удара, то, наверняка, захочет отомстить.
Навещали Млада и студенты, но Ширяй с Добробоем выставили их вон, чтоб не мешали учителю. Сами же они не стеснялись расспрашивать Млада о том, что произошло на вече, выпытывая все новые и новые подробности. Ширяя особенно заинтересовали люди, похожие на Градяту, и Младу пришлось об этом рассказать во всех подробностях - Ширяй, как никак, был его учеником, шаманом, а способностей Градяты не разглядел, не угадал.
Мише же становилось все хуже, просветы между припадками делались короче и короче; он убегал в лес и тут же возвращался, льнул к Младу и через минуту отталкивал его, мерил спальню шагами и норовил разбить окно, падал на кровать, плакал, и снова вскакивал и убегал в лес. Он не признавался, но Млад видел - ему страшно. Если бы не страх, он бы давно ушел в белый туман, просить духов о пересотворении.
Ни о каком шалаше в лесу не могло быть и речи: мальчик бы там просто замерз. Младу никогда не доводилось видеть пересотворения зимой, ему казалось, что уход от людей в лес - очень важная веха на этом пути. Ставить же в лесу теплый сруб тоже особого смысла не имело - долго и хлопотно. И, в конце концов, Млад принял решение - уйти из дома на время пересотворения: Добробоя и Ширяя поселить в студенческих теремах, а самому пожить у Даны.
Когда его ученики проходили испытание, он места себе не находил, бродил вокруг шалашей на почтительном расстоянии, как будто мог чем-то помочь, что-то услышать, как-то подсказать. Бродить же возле собственного дома и вовсе казалось ему несерьезным - сквозь толстые стены он не только ничего не услышит, но и не почувствует ничего.
В среду к Мише, не выдержав, приехала мать в сопровождении своей рыжей сестрицы, но Младу не пришлось долго уговаривать их оставить мальчика в покое - тот и сам отлично справился. Если бы не тетка, визжащая о дьяволе, которому отдали ребенка, Млад бы посоветовал матери остаться рядом с Мишей, поддержать его: любовь к матери ему самому когда-то помогла пройти испытание. Но женщина испугалась, увидев сына - тот встретил ее, как чужую, и обе уехали в слезах и безо всякой надежды.
Ширяй считал себя ответственным за Мишу, присматривал за ним, когда тот уходил в лес, помогал Младу во время Мишиных припадков, и соблазнительно рассказывал мальчику о своих первых подъемах наверх вместе с Младом.
- Через пару недель все вместе подниматься будем, вот увидишь! - Ширяй хлопал Мишу по плечу, и Млад, очень сомневавшийся в том, что Миша будет белым шаманом, верил, что так оно и случится, настолько Ширяй убежденно это говорил.
Добробой, который испытывал голод и во время пересотворения, постоянно надеялся Мишу накормить чем-нибудь вкусным, но в результате сладкие пироги и тушеное мясо съедал Ширяй.
Последний день дома оказался самым тяжелым. И Млад, и Ширяй, и Добробой следовали зову богов спокойно, и каждый из них чувствовал инстинктивный страх перед духами в белом тумане. Но это был не тот страх, который мучил Мишу. Их страх походил на страх перед темнотой, перед неизвестным миром, в который предстояло ступить. Миша же боялся испытания - ни белый туман, ни духи не пугали его. Внутренний зуд перешел мыслимые пределы, но страх не мерк, не исчезал, а с каждым днем становился все сильней, и Млад всерьез опасался, что Миша так и не соберется с силами выйти к духам и сказать, что он готов.
В среду вечером Дана зашла на ужин - помочь Младу собрать вещи. Добробой каждый раз смущался, увидев ее, начинал ронять на пол горшки и опрокидывать кружки, неизменно молчал или нес несусветную чушь. Ширяй смеялся над ним и дразнил, и от его шуток Млад и сам не знал, куда девать глаза.
Дана появилась, когда все сидели за столом, Добробой надеялся запихнуть в Мишу поджаристую куриную ножку, а Млад говорил о том, что перед испытанием полезно есть мясо.
- Да не хочу я, - Миша с отвращением откусил кусочек и скривился.
- Кто это тут не слушает Млада Мстиславича? - спросила Дана с улыбкой, перешагивая через порог.
Миша метнул взгляд в ее сторону и скрипнул зубами, а Млад поспешил помочь ей снять шубу.
- Здравствуйте, мальчики, - она сняла шапку и опустила платок на плечи.
Добробой кинулся доставать посуду, даже не спросив, будет ли она ужинать - Ширяй наградил его насмешливым взглядом и придвинул книгу поближе к себе.
Дана прошла к столу - походкой княгини, и Млад в который раз задохнулся, глядя на нее, и в который раз удивился, что она пришла именно к нему. А за десять лет можно было привыкнуть…
- Завтра перебираешься? - спросила Дана, и он кивнул.
Миша посмотрел сначала на Дану, а потом на Млада.
- Завтра? - спросил он еле слышно.
Млад вздохнул, подошел к нему сзади и положил руки ему на плечи: они дрожали.
- Я уйду не раньше, чем ты меня об этом попросишь… Я просто знаю, что завтра тебе этого захочется, понимаешь?
- Откуда ты знаешь, чего захочется МНЕ? Откуда? Я еще сам не знаю!
- Ты знаешь. Ты просто не хочешь признать, что тебе пора делать выбор.
- Да! Выбор! Да! Умереть от корчей или умереть во время испытания! Разве не этот выбор мне надо сделать?
Добробой уронил на пол поварешку, Ширяй оторвал глаза от книги и пристально посмотрел на Мишу. Дана замерла, так и не сев за стол.
- Нет. Я предлагаю тебе сделать не этот выбор. Я предлагаю тебе захотеть стать шаманом. Захотеть настолько, чтоб не испугаться испытания. Чтоб пройти испытание.
- А если я не хочу? Если я не хочу становиться шаманом? Я хочу просто жить!
- Этого выбора у тебя нет. Это проклятье. Или умереть или стать шаманом. Я предлагаю тебе выбрать второе. Ты избран, тебе дано говорить с богами, а от такого предназначения не отказываются просто так.
- Я не хочу говорить с богами! Я не хочу! Не хочу!
Миша сбросил руки Млада со своих плеч и кинулся к двери, на ходу хватая шубу. Добробой глянул на учителя, и не спеша направился следом - присмотреть. На случай, если судорожный припадок случится в лесу.
Дана выдохнула и села напротив Ширяя.
- Младик, ты хочешь за неделю научить его любить жизнь? - спросила она.
Млад посмотрел на дверь, которая закрылась за Добробоем, и вернулся за стол.
- Каждый человек любит жизнь. Иначе бы мы все давно умерли.
Ширяй отодвинул книгу и сузил глаза:
- Да он просто боится! Он пересотворения боится, только и всего! Любит он жизнь или не любит - неважно!
Млад кивнул.
- А… а это на самом деле так страшно? - спросила Дана, коснувшись пальцами руки Млада.
- Ну… - Млад пожал плечами, - вообще-то… Не знаю. Наверное. Когда это позади, оно страшным уже не кажется. Я не боялся, меня с рождения к этому готовили. А Миша всего неделю назад об этом узнал.
- И ты хочешь за неделю подготовить его к тому, к чему сам готовился с рождения? - она подняла брови.
- Да ерунда это! - фыркнул Ширяй, - я-то к этому не готовился! Меня Млад Мстиславич за месяц до пересотворения к себе взял.
- Ты старше почти на два года, - одернул его Млад, - это очень важно.
- Да? А ты сам? Тебе тринадцать лет было! Ты вообще был ребенком! - не унимался Ширяй.
- Я - это я.
- Тебе было всего тринадцать? - спросила Дана. Млад никогда не говорил с ней о пересотворении.
- Я так считаю: или ты мужчина, или нет, - важно изрек Ширяй, - если нет - о каком испытании можно говорить? Почему ты в тринадцать лет был мужчиной, а он в пятнадцать мужчиной быть не должен?
- Я же говорю, меня готовили к этому с рождения, - вздохнул Млад, - а он рос в окружении полусумасшедших женщин и попов. Ты бы слышал, чему они его учили!
- И ты хочешь за неделю сделать его мужчиной? - грустно улыбнулась Дана.
- Да! - вспыхнул Млад, - да, хочу! Потому что если он не станет мужчиной, он умрет!
- И если это случится, ты будешь думать, что во всем виноват?
- Не надо! Это неправильно! Я взял его к себе не для того, чтоб сделать все, что я могу! И не для того, чтоб оправдывать себя тем, что у меня была всего неделя! Мой отец говорил мне: нет ничего хуже, чем сказать самому себе "Я сделал все, что мог". Он творил чудеса, он поднимал на ноги безнадежных больных, потому что никогда не говорил: "Я сделал все, что мог"!
Неожиданно, вспышкой, перед глазами появилось лицо доктора Велезара: "Здоровье князя уже не в моей власти". А ведь князь был еще жив…
Миша вернулся быстро. Он вбежал в дом в расстегнутой шубе, без шапки, и прямо с порога кинулся Младу в ноги: тот едва успел повернуться в его сторону.
- Прости меня! Прости! - выкрикнул мальчик и разрыдался, - Спаси меня!
Млад тяжело вздохнул: он никак не мог привыкнуть к бесконечным просьбам о прощении, его передергивало оттого, что кто-то падал перед ним на колени, поэтому взял Мишу подмышки и усадил рядом, обнимая за плечо.
- Ну? В чем ты виноват на этот раз?
- Я… я правда виноват, - всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, - я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать.
- О чем?