В дом зашел Добробой и вывалил на пол два довольно приличных каплевидных щита, стеганки, кожаные оплечники, спутанные между собой ремни и поясные сумки.
- Показывайте, что раздобыли, - вздохнул Млад.
Дана поднялась зажечь свечи, Добробой, не успев раздеться, кинулся ей помогать.
- Пока Добробою кольчугу искали, мне уже не хватило, - ответил Ширяй, - но я завтра пойду опять, говорят, еще должны привезти из деревень.
- Погоди-ка, - Млад подошел к сундуку, в котором хранил шаманское облачение, - сейчас… поищем.
Ему доспехи достались от деда, а меч он позднее купил сам. Давно, будучи студентом - хотел быть как все, взрослым мужчиной, держащим в сундуке оружие. Но, кроме дедовой кольчуги, была у него и еще одна, доставшаяся ему на войне с татарами, только он из нее когда-то вырос. Он вытащил ее на свет, с трудом поднял перед собой, осматривая со всех сторон и велел Ширяю примерить. Дана подошла к Младу, с любопытством заглянула в сундук и попыталась поднять дедову кольчугу.
- Нет, Младик, объясни мне, пожалуйста, как они понесут это на себе? Если мне ее даже не поднять?
- Это в руках тяжело, а на плечах - не чувствуешь, привыкаешь быстро. Зато когда снимаешь - словно летишь, - он улыбнулся.
- Ты хочешь сказать, вы пойдете по морозу в этом железе?
- Ну конечно. Нести тяжелей.
Четыре дня прошло, словно один час. Тихомиров по свету заставлял студентов упражняться с оружием, а когда темнело, обучал профессоров более сложным вещам: как строить сотню против пехоты, как - против конницы, как перестраиваться в бою, как оборонять стены, как - ворота крепостей. Конечно, трех оставшихся дней ему не хватало, и Млад возвращался домой ближе к полуночи. Только на третий день дружинник отпустил их рано, едва стемнело: из Новгорода ополчение выступало в пять утра, а университет должен был выйти на пару часов раньше. Обозы с продовольствием и пушками тронулись за сутки до ополчения.
Млад пришел домой, надеясь поужинать, и остолбенел на пороге: за столом вместе с шаманятами сидели две девочки. Одну из них он запомнил хорошо - она плясала на капище в Карачун, вторую видел только мельком, в Сычевке. Очевидно, это к ней каждое утро Добробой бегал за молоком, задерживаясь до вечерней дойки.
- Млад Мстиславич, тебя Дана Глебовна к себе звала… - Ширяй нисколько не смутился, Добробой же покраснел и смотрел в пол.
- Да… - Млад кашлянул и попятился, - да, конечно… Я сейчас уйду… только мне надо будет вернуться. Собраться там…
- Да все ж собрано давно! - усмехнулся Ширяй.
Младу оставалось только кивнуть: все идет своим чередом. Шаманята только кажутся ему мальчишками. А на самом деле, они идут воевать, и никто не знает, вернутся ли они домой. Он и без них собирался к Дане.
Во дворе его догнал раздетый Добробой.
- Млад Мстиславич… - он снова потупился, - ты прости…
- Да что ты, Добробой. Так и должно быть.
- Ну, понимаешь… Ты не думай… Но если меня убьют… Вдруг у нее сын мой останется?
- Добробой, все будет хорошо, - Млад взял его за плечо, - тебя не убьют. Иди, ты замерзнешь. И… поспите хоть немного. Переход тяжелый.
Он не хотел никаких видений, он не хотел смотреть в будущее, он не хотел его знать. Но совершенно отчетливо увидел берег Волхова и девочку из Сычевки над обрывом - она забеременеет. Она будет стоять на берегу и смотреть в сторону Новгорода - ждать своего Добробоя.
- Она будет ждать тебя, - сказал он шаманенку, - она тебя дождется.
Дана была нежна с ним. Она была так нежна, и так не похожа на саму себя… И Млад в первый раз подумал: может быть, он никогда ее не увидит. А если увидит - то очень нескоро. А еще вспомнил о том, что он уйдет, а Родомил останется в Новгороде - они виделись с ним, он приезжал и предлагал остаться, говорил, что ему нужен волхв. Но Млад только покачал головой: то будущее, что он видел на Коляду, не оставляло ему выбора. Университет - его семья, его община, его дом. Отправить их умирать, а самому остаться?
И нежность ее после воспоминания о Родомиле показалась ему жалостью. Он гнал от себя эту мысль, он не хотел отравить ею последнюю ночь, но никак не мог от нее отделаться.
Дана кормила его ужином, но сама не ела - сидела рядом и смотрела на него.
- Я приготовила тебе кое-что… - вспомнила она вдруг, - только не вздумай смеяться надо мной…
- Я не буду смеяться, - серьезно ответил он.
- Я сама сшила… Как умела, конечно. Но это очень хорошее сукно… - она достала из сундука серую рубаху, - я три ночи ее вышивала… Она очень теплая.
Млад поднялся из-за стола - ее забота тронула его и заставила замереть сердце.
- Этот узор оберегает от ран. В Сычевке все бабы сейчас его вышивают. Примерь.
Это было очень хорошее сукно: мягкое, тонкое и теплое. Дана напрасно прибеднялась - Млад никогда не думал, что она умеет так хорошо вышивать.
- Это чтоб… чтоб тебя не ранили, - Дана провела рукой по его груди, - нравится?
Он кивнул, растроганный.
- А плащ я просто купила, - она снова нагнулась над сундуком, - я хотела соболя, но не нашла, это ласка. Он легкий, и идти нетяжело, и спать в нем можно. Ты же сам и не подумал о плаще.
- Спасибо, - он сглотнул.
- Чудушко мое… Я хотела тебе сказать… Я знаю, это очень важно для тех, кто идет воевать… Ты не думай, я говорю это не потому, что так надо говорить…
Она стояла перед ним, смотрела ему в лицо влажными, большими глазами, а потом снова тронула его плечо рукой - робко, словно застенчивая девушка.
- Я хотела сказать, что буду ждать тебя. Это так глупо звучит…
- Вовсе нет, - Млад взял ее руку в свою - у нее была маленькая и белая рука, она тонула в его ладони.
- Правда? Я не знаю, как сказать по-другому. Но я… ты всегда помни о том, что я жду тебя, ладно? И не думай - мне никто не нужен, кроме тебя, слышишь?
Он кивнул и почувствовал, как ком встает у него в горле: она никогда не говорила ему такого. За десять лет - ни разу. Она сказала так, потому что он идет воевать и может не вернуться?
- Младик, мне правда никто больше не нужен… Ты мое нелепое чудушко… Я хочу, чтоб ты вернулся, слышишь? Ты должен вернуться.
- Я вернусь, - ответил он шепотом.
- Помнишь, ты гадал девушкам? Ты так и не догадался, о чем я тебя спросила… Ты говорил им, что они не выйдут замуж, и я поняла, что это значит. Я сразу поняла, ты еще сам не знал, а я уже чувствовала… Я хотела знать, что будет с тобой. А ты плел что-то про какой-то выбор. Младик, что будет с тобой? И не надо говорить мне о богах, которые не знают будущего…
- Что ты хочешь услышать? Я же сказал: я вернусь. Я не чувствую своей смерти, но это ничего не значит.
И тут он вспомнил, как она задала ему вопрос: выйдет ли она замуж в этом году? Он осекся, помолчал немного, а потом прижал ее к себе, но побоялся спросить, правильно ли он ее понял.
- Я очень тебя люблю, - шепнул он, - я буду думать о тебе. Ты даже не можешь себе представить, как все это важно для меня… Знаешь, дело не в обережной вышивке… Если ты на самом деле хочешь, чтоб я вернулся, твои руки… Это оберегает гораздо надежней, понимаешь? Я буду думать, что ты прикасалась к этой рубахе, и это прикосновение, оно защищает… На ней твой запах останется…
Он прижимал ее к себе все сильней, и говорил все горячее. Он полюбил ее с первого взгляда, когда она только появилась в университете. О том, что на факультет права приняли девушку, сразу же узнали все студенты. На нее ходили смотреть издали, как на диковинную зверушку. Млад учился на последней ступени, и понимал, как это некрасиво, нехорошо, и как девушке, должно быть, неловко от их любопытства, но она, казалось, не обращала на это никакого внимания. Тогда она еще не была княгиней, только княжной… Он понимал, но не мог не смотреть на нее даже тогда, когда все привыкли к ее присутствию. И, надо сказать, он был не одинок.
Они сошлись только через несколько лет, когда Дана закончила учиться и осталась преподавать. И все эти годы Млад не мог думать больше ни о ком. Она не замечала его неуклюжих ухаживаний, а у него, как назло, в ее присутствии не ворочался язык и дрожали руки. Он стал профессором, а она оставалась студенткой, когда он в первый раз предложил ей познакомиться. Она смерила его холодным взглядом и ушла, не оглядываясь. А он долго стоял и думал, что же сделал не так…
Летом он оставлял цветы на ее подоконнике, прячась, как мальчишка: и от нее, и от студентов, которые и без того не питали к нему ни капли уважения и держали запанибрата. Он бы подарил ей все, что имел, но боялся, она не примет от него подарков, и продолжал носить цветы - сначала в терем факультета права, а потом в ее дом в профессорской слободе. И видел издали, сквозь открытые окна, что его цветы стоят на столе в кувшине. Нет, он не делал этого часто, но время от времени на него находило непреодолимое желание снова прокрасться к ее окну. Особенно, если цвела черемуха. Или вишня. Или сирень. Или шиповник.
Конечно, они познакомились - в профессорской слободе без этого обойтись было нельзя. И она уже не мерила его холодным взглядом, и говорила с ним непринужденно, встретив случайно на улице.
Это должно было случиться рано или поздно: Млад положил ей на подоконник красивые кисти только что покрасневшей рябины и хотел потихоньку уйти, как вдруг услышал:
- Что это ты тут делаешь, Млад Мстиславич?
Дана села у окна и поставила локти на подоконник, глядя на него сверху вниз.
- Я… я положил тут… - замялся он - в ее присутствии он становился на редкость косноязычным.
- А я-то думаю, кто это ветки ломает каждый год… - она улыбнулась, взяла рябину и поднялась, - ну, заходи, раз пришел.
И он не нашел ничего лучшего, как влезть к ней в дом через окно. Он подумал, она встала, чтоб освободить ему дорогу. Дана удивилась, покачала головой и спросила, отчего же он не воспользовался дверью. Он жалко пожимал плечами.
Она любила вспоминать эту историю, дразнила его и смеялась. И теперь, когда они лежали в постели, обнимая друг друга, снова напомнила о ней, и хотела рассмеяться, но смех вышел натянутым. Она замолчала и сказала:
- Я столько лет думала: кто же носит мне цветы? А ты мне тогда казался таким несерьезным, таким смешным, и при этом - таким загадочным. Шаман. И волхв. И профессор. Мне было очень любопытно, как это в тебе совмещается? А когда я тебя увидела под окном, меня как будто стукнуло что-то - знаешь, прямо дыхание оборвалось. Я до сих пор помню… И потом, на празднике, помнишь? Я не знаю, что на меня нашло.
Млад помнил. Прошла зима, он бывал у нее, ухаживал, дарил безделушки и украшения, сдувал с нее пылинки. Наступило лето, и он носил ей цветы, не скрываясь. А потом, на проводы Костромы, так получилось, что они стояли в воде рядом, и она была совершенно нагой, и ночь была теплая… Он унес ее в лес на глазах у всех, и она не сопротивлялась, и они любили друг друга до восхода солнца, и после восхода тоже…
- Когда я вспоминаю об этом, я до сих пор чувствую, какое это было счастье… - Дана приподнялась на локте и тронула пальцами его лицо, - я догадывалась, что ты на самом деле совсем не такой, каким прикидываешься.
- Я не прикидывался, - улыбнулся Млад.
- Ты не прикидывался, когда тащил меня по берегу в лес. Ты был мокрый… и ты так крепко меня держал, как будто боялся, что я начну вырываться. Я очень удивилась. Я думала, ты пьян.
- Я был пьян.
- И эта колкая кочка, и шишки под спиной… Я помню все так, как будто прошло несколько часов, а не лет.
- У тебя под спиной были шишки? - Млад улыбнулся, - если бы я знал…
- Младик, как бы мне хотелось, чтоб сейчас был тот самый день, и до сегодняшней ночи оставалось десять лет…
- Закрой глаза.
- Зачем?
- Закрой… - Млад поднялся.
- Нет, Младик. Мне будет слишком горько их открывать.
Он держал ее на руках, и кружил, и качал, а она, обхватив его за шею, не отрываясь, не мигая смотрела ему в лицо. Он ласкал ее, а она все не закрывала глаз, словно хотела насмотреться, словно его ласки в этот день ничего не значили для нее, и сама гладила его - то лихорадочно, часто дыша, то медленно, будто изучая его тело. Он любил ее и осторожно, и неистово, и, как всегда, не мог насытиться ею.
Ночь сначала казалась ему бесконечно длинной, а потом время вдруг начало таять с ошеломляющей быстротой. И чем быстрей оно бежало, тем сильней он чувствовал смятение Даны, ее болезненный трепет - она казалась испуганной, говорила сбивчиво, натянуто смеялась, и тут же умолкала. То прижималась к нему, то отстранялась, то вспоминала о чем-то и снова сбивчиво говорила, и останавливалась на полуслове.
Она сама одела его, и вспомнила о кожаном поясе, который сделала ему еще пару месяцев назад, но забыла отдать, потому что он сначала был занят Мишей, а потом болел. Она кормила его, хотя он отказывался - не привык есть ночью.
- Ты обязательно должен поесть, Младик. Когда ты еще поешь горячего? Не раньше позднего вечера.
И он ел, только чтоб она не расстроилась.
- Вспомнила! Не сиди на земле и на камне, обязательно подкладывай что-нибудь.
Он кивал.
- И еще… Ты не геройствуй там, ладно? Какой из тебя герой?
- Никакой, - он улыбался.
- Младик, ну какие глупости я говорю… - она ластилась к его плечу, - ты - герой. Я знаю. Я так горжусь тобой…
Он снова улыбался.
Она вела его домой под руку, положив голову ему на плечо, и напоминала вовсе не княгиню, а княжну, которую он увидел когда-то у терема факультета права: гордую, но испуганную, ищущую защиты. И оттого, что он уходит и не сможет ее защитить в случае чего, ему становилось больно.
Дома его ждал Родомил. Увидев его, Млад едва не отшатнулся - присутствие соперника едва не нарушило очарование этой последней ночи. Дана вздрогнула и вцепилась в его локоть еще крепче. Шаманята, позевывая, одевались, не обращая на Родомила никакого внимания.
- Я вечером тебя не застал, - тот поднялся, - извини, я ненадолго. Ты не передумал? Сотников, тем более неопытных, пруд пруди, а волхвов в Новгороде - раз-два и обчелся.
Дана посмотрела на Млада вопросительно, и что-то вроде надежды мелькнуло в ее глазах, полных ужаса.
- Родомил… - Млад вздохнул и освободился от ее объятий, - я все сказал тебе в прошлый раз.
- Ладно. Я понял. Вот тогда, возьми, - он поднял с лавки начищенную до блеска чешуйчатую броню с оплечьем, - сейчас хороших доспехов не достать… Я у дружинников раздобыл. Идти тяжелей, конечно, но грудь прикрыта будет, и спина. И наручи еще, но это так…
- Спасибо, - кивнул Млад.
- Да не за что. Удачи вам, - Родомил поднялся, - пойду я.
Он опустил голову, пошел к двери, только один раз мельком, но очень выразительно, глянув на Дану. Млад сглотнул и скрипнул зубами. По дороге главный дознаватель остановился, не удержавшись, и сказал Ширяю, тронув того за локоть:
- Щит через правое плечо вешают. На левую руку.
- Не все ли равно, как нести? - огрызнулся шаманенок.
- Привыкай сразу. Неизвестно, когда доведется им прикрываться, - кивнул Родомил и вышел вон.
- Млад Мстиславич, давай скорей, - Ширяй дождался, пока главный дознаватель уйдет, и только после этого перевесил щит с одного плеча на другое, - опаздываем уже.
- Не спеши, а то успеешь, - ответил Млад.
- Тебе же проверить надо всех перед выходом, - напомнил парень.
- Проверю, - проворчал Млад.
Рубаха, сшитая Даной, грела не хуже шубы. Млад повесил полушубок на гвоздь у входа, и подумал, что плащ в походе намного удобней и легче. А спать, укрывшись полушубком, неудобно. Но все равно испытал легкое сожаление - полушубок служил ему верой и правдой несколько лет. Он надел старую стеганку, вычищенную Добробоем, Дана кинулась помогать ему влезть в кольчугу. Броня, принесенная Родомилом, была богатой и дорогой, на груди несколько медных чешуек образовывали нехитрый узор. Она оказалась чуть широковата Младу в плечах: со стороны незаметно, но прямоугольная пройма мешала подмышками. Она была рассчитана на конного, чешуйки крепились снизу, а не сверху, как обычно.
Стеганый подшлемник приглушил звуки, Млад запутался в шнуровке, но ему помогла Дана.
- Почему у тебя шлем без наносника? - спросила она.
- Не люблю. И дед не любил.
Бармица тяжело опустилась на плечи.
- А если по лицу ударят? - ахнула Дана.
Он вздохнул и не ответил.
- А колени? - не унялась она.
- Я же не конный. Это на коне очень важно закрывать ноги. А пешему-то что… Только железо лишнее таскать на себе.
- Млад Мстиславич, - нетерпеливо сказал Ширяй, стоящий у двери, - ну давай скорей!
- Не торопись, - улыбнулся Млад, надевая пояс. Нож, топор, меч…
- Не тяжело тебе? - Дана тронула его за руку.
- Быстро привыкаешь, - Млад пожал плечами. Поначалу действительно казалось тяжеловато.
- Рукавицы! - Дана сорвала их со стола.
Он кивнул и сунул их за пояс.
Она сама накинула на него плащ, чем привела шаманят в восторг.
- Я бы тебя не узнала… - она вздохнула, - очень красиво. Но как-то… ты как будто чужой…
- Я - свой, - он снова улыбнулся, - присядем на дорожку. И еще… Договорись с сычевскими, чтоб Хийси кормили, ладно?
- Я уже договорился, - сообщил Добробой.
Студенты строились на льду Волхова - сонные, но возбужденные. Млад понимал их волнение и желание поскорей тронуться в дорогу - мальчишки. Конечно, взрослые, конечно здоровые парни, но в душе еще мальчишки… Вслед за университетом пристроилась и сотня сычевских мужиков. По берегу толпились их жены, деревенские девчонки и жены профессоров - Дана встала рядом с ними. На капище горели костры - волхвы просили у богов Удачи.
Млад посмотрел каждый десяток в отдельности, велел троим вернуться за забытыми рукавицами, хотя они и пытались спорить, шестеро оказались без подшлемников, четверо - в полотняных штанах. Докладывать о такой ерунде Тихомирову Млад посчитал несерьезным, но вскоре увидел, что в каждой сотне таких наберется не по одному: послали в Сычевку за помощью.
Не меньше получаса прошло, прежде чем все, наконец, были собраны. Млад бегал между десятниками и сычевскими бабами, подбирая студентам штаны по размеру. С непривычки доспех мешал, он успел взмокнуть - а ведь и поход еще не начался!
Тихомиров дал команду прощаться и выделил на это всего несколько минут - университет опаздывал. Ректор сказал несколько напутственных слов, но не стал утомлять студентов речами. Млад вдруг пожалел его: ректор за эти дни постарел, ссутулился, потерял уверенный, солидный вид - словно на войну уходили его дети. Бабий вой заглушил его голос - женщины кинулись в последний раз обнять своих мужчин. Млад с трудом отыскал глазами Дану: она сначала стояла на месте, но потом побежала ему навстречу - по снегу, путаясь в полах шубы и не догадываясь их приподнять. Он подхватил ее под локти, она положила руки ему на плечи, кусая губы и заглядывая ему в лицо.
- Младик… - выговорила она и замолчала, словно боролась с собой, - Младик…
Глаза ее медленно наполнились слезами, а потом слезы побежали по ее щекам одна за другой - быстро-быстро, словно зерна.
- Младик…
Она обхватила его за шею, прижалась к его груди и громко разрыдалась - Млад растерялся, он никогда не видел, как она плачет. Жесткая, щетинистая броня, к которой прижималось ее лицо, мешала ему.