Удар топором пробил кирасу и рассек немцу грудь - вперед пробился Добробой.
- Вот так! - протянул шаманенок, - иди назад, Мстиславич, там такое творится! А я тут за тебя постою.
Конница рубилась с наемниками внизу, медленно продвигаясь на помощь студентам, но не успевала - наемники теснили мальчишек к северному склону холма, и паника постепенно овладевала студентами. Вот кто-то, обхватив голову руками, с криком понесся назад, бросив оружие, и за ним тут же последовало еще несколько человек, оскользаясь на заснеженном склоне холма, падая вниз кувырком. Кто-то, присев, прикрывал голову щитом, кто-то, закрыв ладонями лицо, столбом стоял посреди боя и не пытался защититься, кого-то рвало под ноги товарищам. Те же, кто держался, не могли сравниться с наемниками ни силой, ни умением, ни оружием. Меч Млада был немного длинней и крепче немецкого, да и доспехи надежней и удобней, но в боевом искусстве он ландскнехтам явно уступал. Лязг и скрежет металла звенел в ушах на одной ноте, Млад рубил начищенные до зеркального блеска кирасы, гребни сияющих шлемов, и не чувствовал боли от чужих тяжелых ударов, и не замечал усталости.
Луна ушла за тучу, и на минуту темнота вокруг показалось непроглядной: наемники не дрогнули, а вот студенты растерялись тут же - боялись ударить своего, не знали, в какую сторону поворачивать щиты - и даже самые стойкие опускали оружие и отступали назад. На призыв Тихомирова перестроиться и сомкнуть ряды никто не откликнулся. Млад и хотел бы ему помочь, но не мог, оказавшись в самой гуще боя и тщетно стараясь прорваться к задним рядам. Глаза привыкли к темноте, но строя было уже не вернуть - ландскнехты разметали студентов, и только ватаги по пять-шесть человек, встав спиной к спине, пытались защищаться.
- Отходим! - крикнул, наконец, Тихомиров, - вниз! Отходим!
Наемники смеялись, но не стремились догнать разбежавшихся студентов - к ним справа подбиралась конница, и, в минуту перестроившись, немецкий полк ударил по дружинникам сверху и в бок, не воспользовавшись взятой высотой.
Младу казалось, что бой длился не более пяти минут, на самом же деле, оглянувшись, он увидел, что окружение крепости давно прорвано, бой идет по обеим сторонам образовавшегося прохода, по которому в их сторону бегут изборяне: женщины, старики и дети на нескольких подводах, дорогу им прокладывает немногочисленная пешая изборская дружина, а сзади прикрывают мужчины - ополчение. Значит, прошло не меньше получаса, если не час - спустить три тысячи человек по крутому склону из крепости в долину не так-то просто, а подводы и лошадей - и подавно. Млад начал спускаться с холма, разглядывая в темноте свою сотню, но тут увидел Добробоя, который помогал идти двоим раненым студентам.
- Иди, иди, Мстиславич! - махнул ему шаманенок подбородком, - я сам.
Млад шагнул, поскользнулся на раскатанном снегу и поехал вниз, как с горки, но внизу его подхватили сразу несколько рук.
- Построились, ребятки! - жалобно крикнул только спустившийся Тихомиров, вытирая пот со лба, - давайте! Их почти три тысячи, разобьют нашу дружину…
Они не роптали, но они боялись: разбирались по сотням медленно, оборачиваясь в долину, где шел бой, на приближающуюся изборскую дружину - не больше ста человек; с опаской глядели на холм, на котором остались убитые и раненые. Те, кто сохранял хладнокровие, помогали раненым спускаться вниз, чтоб они могли уйти вместе с подводами. Млад оглядел то, что осталось от его сотни и не увидел Ширяя. Некогда было выяснять, что случилось, но Млад не удержался, заметив рядом Добробоя, и спросил с замершим сердцем:
- Ты Ширяя не видел?
- Да вон он, Мстиславич! - шаманенок махнул рукой в сторону, - Жив-здоров. Он такого немца жирного завалил!
Млад пригляделся и действительно увидел Ширяя - тот стоял на коленях, опустив лицо к земле, и время от времени вытирал его снегом. Млад поднял его за локоть, но шаманенок пошатнулся и едва не упал.
- Ранен? - спросил Млад.
- Не. Плохо мне, Мстиславич… Все нутро наизнанку вывернуло. Не могу…
- Давай, парень… Моги. Не позорь меня. Потом расскажешь, как завалил немца.
- А? - Ширяй поднял глаза, но тут же согнулся по полам и завыл, - не-е-е-ет!
Млад оставил его в покое и вернулся к сотне - потребовал от десятников доложить о потерях, построил остатки - чуть больше семидесяти человек - и повел их вслед за Тихомировым. Тот направил студентов в обход холма, на его пологий склон, чтоб зайти в спину ландскнехтам, теснящим конницу.
- Давайте, сынки! - начал он, приподнявшись на склон холма, - потом считать будем, потом разберемся, кто трус, а кто храбрец! Не до красивых слов мне! Бейте врагов, себя не жалея!
Его слова остались пустым звуком, и он поманил Млада пальцем.
- Скажи, Мстиславич. Как на вече говорил. Говорить - это ваше, профессорское.
Млад встал рядом с ним и оглядел поредевшее студенческое войско.
- А вы думали, это как с новгородскими парнями из-за девок на кулаках махаться? А? - тихо начал Млад, - Никого сюда идти не неволили. Перед вами - враги, а за спиной - женщины и детишки. Или вы не мужчины?
И в этот миг он увидел, как с обеих сторон крепость обходит вражеская конница - не меньше двух тысяч тяжело вооруженных латников, на неправдоподобно высоких конях. Тихомиров ахнул, студенты начали оглядываться, и Млад продолжил:
- Нет таких врагов, которых нельзя победить! Не вы ли хотели, чтоб земля горела у врагов под ногами? Так пусть она горит у них под ногами!
Последние слова он выкрикнул в полный голос, и словно в ответ на них со стороны крепости загрохотали взрывы - Млад никогда не видел взрывов такой силы. Столбы пламени поднимали в небо куски крепостных стен в серо-белом дыму, сполохи огня осветили долину красно-белым заревом, земля вздрогнула и зашаталась - рванул весь пороховой запас Изборска. На миг долина замерла: и немцы, и русичи уставились на небывалое зрелище, а обгоревшие глыбы желтого камня валились на тяжелую немецкую конницу, давили людей и коней, преграждали ей дорогу. Словно камни этой земли знали, кто пришел на нее без спроса.
Ликующий крик потряс долину не слабей взрывов, русичи кинулись в бой с утроенной силой, а между двух холмов, обгоняя изборян, на коне в окружении десятка дружинников промчался юный князь. Алый плащ, в темноте казавшийся запекшейся кровью, развевался за его спиной, и знамена летели над головами всадников.
- На Псков! Давите их! На Псков! Боги на нашей стороне! - глаза Волота горели огнем, и на миг Младу показалось, что перед ним Борис: в груди остановилось дыхание, восторг, напоминающий безумие, охватил его с ног до головы.
- Вперед! - коротко крикнул Млад, поворачиваясь спиной к студентам - на полки ландскнехтов.
- Вперед! - взревел Тихомиров, и его крик подхватили сотники: студенты ринулись в бой, одержимые желанием победы - ни страха, ни сомнений не осталось в их сердцах.
Тот, кто познал счастье такого боя, никогда не сможет его забыть. Безрассудство удесятеряет силы. Полуторатысячное войско студентов врезалось в ряды наемников так быстро, что те не успели перестроиться и принять удар. Млад отбросил щит за спину, зажав в левой руке нож: эта схватка напоминала его шаманскую пляску. Доспех ландскнехта оставлял уязвимым только лицо и руки, и Млад бил по лицам и по рукам, забывая защищаться. Двуручный меч Тихомирова проламывал железные кирасы, прорубал мощные наплечники и сносил шлемы с голов, а иногда и головы с плеч. Топоры крушили немцев, и тем было уже не до смеха.
Луна уходила за тучи и возвращалась, бой двигался к лесу. Сзади к студентам подошло новгородское ополчение - только они отступали, обороняясь от напирающих сзади полчищ кнехтов. Дружина князя Тальгерта схватилась с остатками тяжелой вражеской конницы, задерживая ее наступление на пехоту, а изборяне скрылись в лесу, на дороге, ведущей к Пскову.
Взрыв крепости словно повредил что-то в небе, и с рассветом, нежданная и непредсказуемая, началась вьюга - дунул восточный ветер, небо заволокло снежными тучами, и вскоре к низовой метели присоединился густой снегопад: боги прикрывали отход русичей.
Новгородская дружина вышла из боя с ландскнехтами и пустилась на выручку коннице князя Тальгерта. Новгородский князь, до этого стоящий на холме, дал сигнал к постепенному отходу в лес - через несколько минут его силуэт скрылся за снежной завесой. Тихомиров, принявший приказ, выводил из затихающего боя по одной сотне: отходили не торопясь, подбирая раненых. Ландскнехты отчаялись сомкнуть окружение и в лесу преследовать отступающее ополчение опасались.
Ветер и снег приглушали далекие звуки, и не сразу стало понятно, отчего вздрагивает земля под ногами, и что за глухой рокот катится с запада на отступающее ополчение, но страх ощутили все. Он шел из-под ног, его рождала дрожащая земля…
- В лес! - закричал Тихомиров тем, кто еще не успел отойти, - в лес, бегом! Быстрей!
- К лесу! - кричали командиры и псковичей, и новгородцев, - отходим!
- Что это, Мстиславич? - спросил замерший рядом с Младом Добробой.
- Это конница, - ответил Млад и крикнул в полный голос, - в лес! Отступаем! Бегом!
И наемники, и кнехты расходились в стороны, уступая дорогу неожиданной подмоге. Судя по нарастающему грохоту, на русичей шло многотысячное войско, широкой полосой охватывая всю долину.
- А раненые? - спросил Добробой.
- Щас мы все будет ранеными! - рявкнул на Добробоя проходивший мимо Тихомиров, - бегом! Не рыцари, так свои затопчут! Бегом!
Ополчение бежало к лесу в панике, и Млад понял, что имел в виду Тихомиров - тысячи воинов неслись прямо на оставшихся на поле боя студентов, и никто не разбирал дороги.
- Бегом! - заорал Млад что есть силы, надеясь привести в чувства обалдевших ребят. И кто-то действительно побежал в лес, но и Добробой, и еще два десятка парней рванулись в противоположную сторону - помогать раненым.
- Куда? - рычал Тихомиров, - куда поперлись! Назад! Назад, я сказал!
Млад догнал Добробоя и подхватил за воротник, но, как обычно, не удержал.
- Назад! Затопчут!
- Оставь, Мстиславич! - неожиданно зло ответил ему Добробой, - нехорошо это.
И ополчение приостановилось: кто-то обходил студентов стороной, а кто-то помогал, на бегу протягивая руки тем, кто не мог подняться, и тащил за собой к лесу. Добробой взвалил на закорки стонущего парня с пятой ступени, Млад поднял на ноги мальчишку, раненого в лицо - остальных подбирали ополченцы. Ряды давно смешались, псковичи и новгородцы бежали вместе, а сзади, уже никого не прикрывая, отходили конные дружинники.
Рокот нарастал, сотрясая землю - кони шли неспешным галопом, постепенно набирая скорость. Сначала в снежной пелене появились лишь тени всадников - от последних рядов ополчения их отделяло едва ли больше сотни саженей. Не рыцари - наемники. Столько рыцарей не нашлось бы не только в ливонской земле, но и во всей Европе. Кони с огромными мордами в наглазниках, не торопились, но от этого их поступь казалась еще более страшной: уверенной, и потому неотвратимой.
Млад волочил на себе мальчишку - тот мог перебирать ногами, но шатался и ничего не видел, спотыкаясь на каждом шагу. Кто-то из псковичей, догнавший их сзади, взвалил вторую руку раненого себе на плечо.
- Вот так-то побыстрей будет, - подмигнул пскович Младу - бежать сразу стало легче, но их все равно обгоняли и обгоняли.
Неутомимый Добробой бежал впереди, и, казалось, ноша нисколько его не тяготит. Навстречу им откуда-то выскочил Ширяй, надеясь чем-то помочь товарищу, но Добробой только покачал головой.
- Ширяй! Тебя только не хватало! - в сердцах сплюнул Млад - он надеялся, что шаманенок давно добежал до леса.
- Я с вами! - выдохнул тот и побежал рядом.
- Ничего, живы будем - не помрем! - засмеялся пскович, - кони хоть и страшенные, а неповоротливые! И в лесу сразу завязнут, и через овраг не пройдут с налета - ноги переломают.
А расстояние между ополчением и конницей сокращалось, Млад чувствовал, что они не успевают, и не было такой силы, которая могла бы задержать лавину всадников хоть на минуту. Ветер дул в лицо, но коням это не мешало. В них летели копья, ножи и топоры, но это не замедляло их бега.
Спасительный овраг был в нескольких шагах, когда сзади раздались вопли, хруст костей и глухие удары - конница настигла последние ряды, колола пиками, топтала копытами, разбивала головы шестоперами. С Младом поравнялся всадник: оскаленные зубы черного коня грызли странные, непомерно большие удила, из носа струями пробивался пар, словно огнедышащий змей скакал под всадником. Млад никогда не видел близко таких лошадей - он и в шлеме не дотягивался ростом коню до холки. Зверь, сущий зверь, а не конь: говорят, такие пьянеют от запаха крови. А сзади его настигал еще один: в щит на спине ударило копье, разламывая его пополам, но броня выдержала - удар толкнул Млада вперед, но не уронил, и в этот миг земля ухнула вниз. Конь, обогнавший его, ломая ноги, провалился в овраг, перевернулся через голову, подминая под собой всадника и двоих ополченцев.
Млад вместе с раненым мальчишкой и псковичом съехали на дно оврага без особых потерь. А Добробой уже карабкался вверх по крутому склону, Ширяй толкал его снизу, а с другой стороны к нему тянулись руки, помогая выбраться. Млад зажмурился, ожидая, что скачущий сзади всадник опрокинется в овраг, но тот дернул к себе поводья: огромный зверь поднялся на дыбы, ударил по воздуху копытами, словно сожалел, что не достал добычи, а потом повалился назад, придавив всадника, под ноги следующему ряду.
- Быстрей, Мстиславич! - Ширяй подставил плечо, - не глазей!
- Сам выбирайся!
- Успеется!
Кустарник на краю леса давно смяли, втоптав в снег. Там, где овраг был не столь глубок, и на дороге конница добралась до леса, но ее встретили лучники, и дорогу немногочисленным всадникам заступила дружина, давая возможность ополчению уйти поглубже. Давка на краю оврага задержала конницу.
4. На Псков
Они бежали еще пару верст, пока совсем не выдохлись, отрядом человек в сорок - не считая раненых, безнадежно отставая от тех, кто уходил налегке. Первым упал Добробой, и Млад испугался, что у парня не выдержало сердце - ему было всего шестнадцать, непомерно большой рост и сила и без того не соответствовали возрасту, а тяжелая ноша вкупе с непривычными доспехами могла его и убить. Но плечи парня поднимались и опускались в такт тяжелому дыханию, и пока Млад до него добирался, тот успел прийти в себя и поднять голову. Млад сам еле дышал и еле переставлял ноги, стеганка насквозь промокла от пота, пот лился по шее из-под подшлемника, и холодный ветер, ощутимый даже в лесу, не остужал разгоряченного лица.
- Мстиславич, отдохнуть бы… - взмолился Ширяй, привалившись к толстой березе.
- Да, ребята, - согласился один из псковичей, - так мы далеко не уйдем.
Они, не сговариваясь, сели на снег, и сначала просто сидели, вытирая им лица и хватая снег ртом, надеясь утолить жажду. Но стоило немного отдышаться, на людей навалилась другая усталость: все они не спали ночь, прошли тридцать верст от Пскова до Изборска и до рассвета рубились с немцами. Млад думал, что больше никогда не сможет встать: в бою он не чувствовал чужих ударов, а тут вдруг все ушибы заныли разом; правая кисть онемела и распухла, на левой оказался выбитым палец и порезано запястье - рукавица задубела от замерзшей крови. Пальцы тряслись, как у немощного старца, руки не поднимались - даже набрать горсть снега и то было непосильно.
Добробой поднялся и сел, заглядывая в лицо спасенному парню.
- Жив… - протянул он с облегчением, - а я-то думал - вдруг покойника тащу?
- Надо волокуши для раненых сделать, - предложил пожилой новгородец, - иначе не дотащим.
- Отдохнем немного - и сделаем, - кивнул другой.
- На дорогу бы выйти… - вздохнул кто-то.
- Щас тебе - на дорогу! Там рыцари на своих чудовищах ждут тебя - не дождутся, чтоб голову шестопером проломить.
- Видали, что за лошади у них? Жуть!
- Ничего. Деды наши этих чудовищ били за милую душу! Лошадь она лошадь есть. Вон, в овраге сколько их ноги переломали.
- Это не рыцари, - тихо сказал Млад, - наемники. У рыцарей доспех богаче и удобней. А у этих - гора железа и никакого толку.
- Точно! - подхватил кто-то, - Видели, как лучники их били?
Млад посмотрел на раненого мальчишку, который сидел рядом, привалившись к его плечу - тот не издавал ни звука. Глубокая рана шла через все лицо наискось, со щеки через переносье на лоб. Кровь еще сочилась из раны, но не сильно.
- Парень, ты живой? - спросил Млад.
Тот ничего не ответил, глаз, залитых кровью, не открыл, но лицо его чуть изменилось - он услышал.
- Живой - и ладно… - Млад похлопал его по плечу.
- Мстиславич, ты чего, ранен? - с места спросил Ширяй.
Млад покачал головой.
- А на руке чего? - не унялся шаманенок.
- Да царапина это, Ширяй, царапина… Рукавицу пробили.
- Слушай, - вдруг спросил у Млада один из новгородцев, - где-то я тебя видал. Вот только где - не помню. Университетских-то мы не всех знаем, но тебя я точно где-то видал.
- Ты чего? - набычился Ширяй, - это же Млад Мстиславич! Его все знают!
- Ветров? - переспросил другой новгородец, - тот самый волхв?
- О как! - качнул головой тот, что спрашивал, - Точно! А я без лисьей шапки тебя и не признал!
- А разве волхвы воюют? - спросил пскович, который помогал Младу тащить мальчишку.
- Млад Мстиславичу сам князь предлагал в Новгороде остаться, - гордо ответил за него Ширяй, - а он с нами пошел! Он первый эту войну предсказал, а ему никто не поверил!
- Ширяй, ничего мне князь не предлагал, - скривился Млад, - Вернигора предлагал.
- Какая разница? - пожал плечами шаманенок.
- А ты все, что угодно можешь предсказать? - с сомнением посмотрел на него пскович.
- Нет, конечно… - вздохнул Млад, - погоду мог… А вот метель сегодняшнюю не предсказал.
- Метель нам боги послали, чтоб к Пскову незаметно отходить, - пробормотал кто-то, - интересно, надолго ли?
- Надолго, - кивнул Млад, - теперь точно могу сказать - на двое суток, не меньше. А потом будет оттепель.
Они прошли не больше десятка верст, когда следы отступающего ополчения замело окончательно. До темноты оставалась еще пара часов, но по пути им встретилась пустующая заимка с крепкой избой и сараями. Поспорив немного о том, что неподалеку от заимки должна быть деревня, не решились искать жилье в метели и остановились на отдых и ночлег. В теплой избе разместили раненых, а те, кому не хватило места, пошли ночевать в горницу. Опытный в таких ночевках пскович - охотник - сумел развести огонь в железном котле, со всех сторон обложив его камнями, и вскоре в вымерзшей горнице стало немного теплей. Чтоб не задохнуться от дыма, пробили дыру на чердак.
Никаких съестных припасов ни в избе, ни в амбаре, ни в погребе не нашлось - хозяева покинули заимку, забрав с собой и скот, и хлеб. В подклете набрали немного замерзшей репы и сварили отвратительную, склизкую похлебку - и она показалась неплохой, но только раздразнила голод.