– Водителя школьного автобуса, - пояснил Фома и вытер нос о плечо. - Он был хороший. И его дочка ехала с нами в автобусе. Лисса.
– Он убил двоих наших, - сказал кэлпи. - А потом в перестрелке погибло еще двое наших. Это честно.
– Это нечестно, - возразил Фома. - Вы первые напали.
– Да, - согласился кэлпи, - мы первые напали. И замолчал.
Потом опять сказал:
– Вставай. Пошли.
Фома набрался храбрости, отринул стыд и спросил то, что хотел спросить больше всего:
– Что вы со мной сделаете?
– Ничего, - сказал кэлпи, - ничего плохого. Просто вставай. Иди.
– Вы поменяете меня на ваших пленных?
– У вас нет наших пленных.
Фома встал. Лодка под ногами качнулась, норовя вывернуться, и кэлпи ухватил его костистыми пальцами под локоть. Фома переступил через низкий бортик и зачерпнул ботинком воду. В стороны прянули совсем мелкие полупрозрачные мальки.
– Меня найдут, - пообещал Фома, - и вас всех повесят на деревьях.
– Ой, как мне страшно, - сказал кэлпи.
Фома подозрительно покосился на него. Конечно, им рассказывали про кэлпи. И в школе, и дома. И что они появились неизвестно откуда после Большого разлива. И что первые стычки с людьми обернулись затяжной и выматывающей войной. И что кэлпи чувствовали себя как дома в этом зеленом, заросшем тростником мире трясин и водных рукавов, тогда как люди, напротив, хватались за каждый уцелевший клочок настоящей суши и возводили там свои укрепления и дома. И что с тех пор, как появились кэлпи, люди больше не знали покоя. И что кэлпи - просто трусы, нападающие исподтишка… и что все разговоры о том, будто кэлпи владеют какой-то там магией - просто враки и сплетни, которые распускают сами кэлпи, чтобы их боялись. И еще о том, что кэлпи никогда не смеются, потому что не умеют. И чувства юмора у них нет. И что они непроходимо глупы, ибо так и не освоили человечью речь.
Из этого следует, говорили в школе, что кэлпи просто опасные животные с относительно высоким интеллектом, вот и все.
– Руки болят? - спросил кэлпи.
– Что?
– Веревка.
Фома пошевелил руками.
– Не знаю, - сказал он. Рук он не чувствовал.
– Стой спокойно, - приказал кэлпи. - Не дергайся.
Фома ощутил не столько даже прикосновение и холод металла, сколько рывок вниз и чуть в сторону, руки сами собой упали по бокам.
– Шевели ими, - велел кэлпи. Фома пошевелил и воскликнул:
– Ой, больно.
– Еще, дурак, - сказал кэлпи. - А то потеряешь руки.
Фома всхлипнул и вновь вытер нос о плечо. Руки были свободны, но слушаться не хотели. Впрочем, он их уже чувствовал - пальцы начало колоть-колоть, словно иголками, ужас до чего больно.
– Я хочу домой, - сказал он и топнул ногой, взбив стеклянные шарики брызг.
– Нельзя, - ответил кэлпи. - Ты нужен нам.
– Я всего лишь мальчик, - признался Фома.
Он всего лишь мальчик. Не большой, не страшный. Он не может совершать подвиги. Не может воевать, как в мальчишеских своих мечтах. Ничего не может. А дома родители, наверное, от ужаса и тоски с ума сходят.
– Отпустите меня, - попросил Фома. - Пожалуйста. И кэлпи ответил:
– Нет.
Корни деревьев здесь изгибались, выступая из воды, на них налипли мягкие зеленые волокна, кто-то плюхнулся в воду, оставив за собой темные бархатистые круги. Под переплетенными ветвями даже днем стоял полумрак. Потом почва пошла вверх, потянуло дымком.
Несколько кэлпи сидели у небольшого бледного костерка, черты суровых лиц чуть смазаны дымом и горячим воздухом, в котелке что-то булькало, запах был неожиданно острым и приятным. Вкусным.
Кэлпи, как по команде, обернулись к ним. Темные волосы схвачены ремешками, в ушах блестят серебряные серьги в виде блестящих рыбок. Все на одно лицо.
– Садись, - сказал тот, что шел с ним. - Есть хочешь?
– Нет, - Фома помотал головой. Он ждал, что кэлпи предложит поесть еще раз, но тот пожал плечами.
Остальные кэлпи разглядывали его, сощурив глаза цвета нечищеного серебра.
– Этот? - спросил один. Они все говорили на языке Территорий, и это было странно и удивительно.
– Да, - ответил тот кэлпи, что пришел с ним.
– Такой маленький?
– Мы за него положили четверых, - сказал кэлпи.
– Маленький учится, - произнес один из сидящих, - большой умирает.
– Я не стану есть вашу поганую еду, - сказал Фома. - Вы убийцы. Вы жаб жрете.
– Да, - согласился сидящий кэлпи.
– И еще вы пидоры, - сказал Фома, расхрабрившись.
– А что это? - спросил кэлпи с интересом.
– У вас нет баб. Вы, ну, живете друг с другом, - пояснил Фома и покраснел.
– Да, - сказал кэлпи необидчиво.
– В общем, не стану есть вашу говенную еду, - повторил Фома. Получилось почему-то неубедительно.
– Умрешь с голоду, - констатировал кэлпи. - Это не жаба. Это рыба.
– Тебя не обидят, - сказал другой кэлпи и подвинулся, освобождая место рядом с собой. - Ты нам нужен. Садись, ешь.
– Не прикасайся ко мне, урод, - процедил Фома сквозь зубы, сел и взял ложку обеими руками. К пальцам потихоньку возвращалась чувствительность.
Котелок поставили на плоский камень, и кэлпи, соблюдая неведомый Фоме порядок, полезли туда деревянными ложками; светлая древесина светилась в зеленом полумраке. Фоме дали такую же. Он не выдержал, зачерпнул горячий отвар. Еда была неожиданно вкусная - или ему это с голоду показалось?
Зеленый часовой переливчато свистнул из ветвей. Кэлпи насторожились, побросали ложки, потом встали - двигались они осторожно и легко, точно звери или огромные насекомые.
– Что-то случилось? - спросил Фома небрежно, облизывая ложку. "Сейчас придут наши, - подумал он, - и убьют этих уродов. Всех".
– Мертвые приплыли, - сообщил кэлпи. Фома пролил из ложки варево на траву.
В заросли ткнулась лодка. Мертвые кэлпи лежали в ней - руки сложены на груди, лица серые, точно прибрежная глина. У одного на лбу засохла темная кровь.
– Трое, - бесстрастно сказал кэлпи, стоящий рядом с Фомой. Рубаха и штаны у него были из выделанной чешуйчатой кожи - то ли рыбы, то ли змеи, а рыбка в ухе сверкала рубиновым глазом, по этому глазу Фома и отличал его. - Одного мы оставили вам.
– Так вам и надо, - сказал Фома. - Так вам и надо. Струсили, ага? Трусы, похитители детей, убийцы, подлые нелюди. Мы убьем еще, мы всех вас перебьем, мы разыщем вас на ваших островах, мы развесим вас на деревьях…
Алая волна гнева подхватила его и понесла, и сквозь звон в ушах он еле различал, как вода плещет о борта лодки мертвецов.
– Только трусы берут в плен детей. Только трусы нападают исподтишка. Мой отец вас убьет. Он соберет людей и придет за мной. Он сильный. Он пальцами может согнуть железный гвоздь. Он…
Вдруг стало очень тихо. Волны еле слышно плескались о темные борта лодки.
Тот кэлпи, у которого серебряная серьга-рыбка была с рубиновым глазом, сказал:
– Идем. Тебе нельзя. Смотреть нельзя.
Костер прогорел, варево в котелке подернулось жирной пленкой, но Фома все равно взялся за ложку и проглотил несколько кусков. Ему было стыдно, что он не может удержаться, но он ничего не сумел с собой поделать.
– Ваши мертвяки сгниют, - сказал он и опять запустил ложку в котел. - Их съедят раки. И рыбы.
– Раньше, - сказал кэлпи, - мы заворачивали наших мертвых в погребальные пелены, пропитывали смолой… клали в лодку и поджигали. Ночью. Огни плыли по воде. Огни мертвых.
– У вас кончилась смола, - сказал Фома, - и погребальные пелены. Так вам и надо.
– Люди научились находить нас по огням, - пояснил кэлпи. - Огни горели ночью. Высокие огни. Люди били нас с воздуха.
– Так вам и надо, - повторил Фома.
– Теперь мы пускаем лодку по воде днем. Ставим на нее такую вашу машинку. Она срабатывает, когда лодка с мертвецами далеко. Огни загораются далеко. Нас не найти. Мы учимся…
– Все равно мы вас убьем, - сказал Фома. - Вы трусы. Вы бьете в спину.
– Мы воевали храбро, - рубиновый глаз серебряной рыбки блеснул красной искрой. - Мы стояли лицом к лицу. Против ваших ружей. Мы знали честь. Но вы превратили нас в трусов.
– Вы всегда были трусами, - сказал Фома.
– Вы сделали это, - настаивал кэлпи. - Вы убили наших бардов. - Мы стояли гордо. Мы воевали смело. Барды слагали о нас песни. И мы воевали так, чтобы песни о нас были не стыдные. Чтобы никто потом не мог петь о том, что такой-то из рода такого-то струсил. Но бардов не стало, и нам стало все равно.
– Так вам и надо. Так и надо вашим бардам.
– Вы не соблюдали правила войны. Бардов нельзя убивать. Они неприкосновенны. Но кто-то надоумил вас. Кто-то догадался стрелять в бардов. Охотиться на бардов. Барды не прятались. Их было легко убивать.
– Мне нет дела до ваших вонючих бардов, - сказал Фома.
– Ты не важен, - сказал кэлпи, - барды важны.
Фома вдруг заплакал. Ему было очень стыдно, но он ничего не мог с собой поделать.
– Отпустите меня, - всхлипнул он, размазывая слезы, - пожалуйста. Что вам стоит? Скажете, что я убежал…
– Вы нашли гнездо бардов в Дельте. Вы выжгли его с воздуха, - твердил свое кэлпи. - Больше не осталось бардов. Теперь мы воюем, как вы - подло.
– Мы не воюем подло, - возразил Фома и поскреб ложкой по дну котелка. Оказывается, он сожрал все эту их вонючую еду. И даже не заметил.
– У вас нет правил войны, - сказал кэлпи, - у вас нет чести. Но иногда… - Он задумался. - Иногда вы поете песни. Я сам это слышал. Вы поете песни.
***
Когда Фоме было семь, кэлпи перебили охрану и подорвали цистерны с нефтью.
Фома проснулся посреди ночи, потому что за окном было светло. Багровый колеблющийся свет заливал комнату, простыни на постели казались красными. Далеко за домами горел огонь, что-то бухало, выла сирена, перекрывая дальние людские крики. Фома слез с кровати и подошел к окну: там, вдалеке, черные деревья, крыши домов и наблюдательные вышки четко вырисовывались на фоне яркого разноцветного пламени.
– Мама, что это?
– Отойди, - тут же сказала мама, но не дождавшись, когда он послушается, подбежала, схватила его и оттащила от окна. - Ты можешь пораниться осколками.
– Окно разобьется? - поинтересовался Фома деловито.
– Не знаю, - мама повернулась к отцу, который уже натягивал куртку.
– Что случилось? - спросила она. Голос у нее стал тоненький, как у девочки.
– Похоже, горят цистерны, - сказал отец. - Цистерны с нефтью.
– Кэлпи?
– Может быть.
– Но это же совсем рядом! Как они ухитрились пробраться?
– Кэлпи не дурачки. И они гораздо хитрее, чем о них думают. Они больше не ложатся грудью на пулеметы, как раньше. А мы-то бросили все на охрану новой буровой установки! К ней-то легче подобраться; она в нескольких километрах от Территорий. А они взяли и подорвали цистерны, завтра должен был прилететь грузовоз с Суши, ну, вот…
– А если они вот так… нападут на школу или больницу?
– Зачем? - спросил отец.
– Ну… это же нелюди. Кто может знать, что у них на уме.
– Кэлпи, конечно, не люди, - согласился отец. - Именно поэтому они ничего не делают просто так. Не волнуйся, они не нападут на школу. Никогда. Зачем им это?
– Откуда ты знаешь?
– Я верю специалистам. Кому же еще верить? - он горько усмехнулся, потом сказал: - Ну, ладно, - торопливо поцеловал маму и ушел. А Фоме мама велела вернуться в кровать. Сама она осталась в комнате с ним, но на кровать не села, а продолжала ходить взад-вперед, сжимая руки. То подойдет к окну, то к двери. Так и ходила, Фома уже задремал, а все равно слышал сквозь сон ее шаги. Скрип половиц вторил им.
Во сне Фома смутно видел клубящиеся тучи огня и черных людей, которые, суетясь, как муравьи, разворачивали брезентовый рукав…
Отец вернулся под утро, от него остро пахло гарью, куртка сделалась черной, а лицо черно-красным.
– Я вызову врача, - испуганно сказала мама.
– Врачам сейчас есть чем заняться, - отмахнулся отец.
– Это и вправду кэлпи? - шепотом спросила мать.
Отец устало кивнул и начал стаскивать куртку, при этом досадливо морщась.
– Сволочи. Никого не жалеют. Ни себя. Ни нас. Мама то ли вздохнула, то ли всхлипнула.
– Что им от нас надо? Почему не оставят нас в покое?
– Это конкуренция, - пояснил отец, - за пространство и за ресурсы. Сначала проигрывали мы, но потом на Суше разработали толковую стратегию, и стали проигрывать они. Но остановиться они не в силах.
– Что же они, - шепотом спросила мама, - так и не успокоятся, пока не…
– Скорее, наоборот, - сказал отец. - После войны их и осталось-то всего ничего. Это они от бессилия.
"Вырасту и убью всех кэлпи", - подумал Фома. Он представил себе, как с настороженным оружием пробирается болотами, где в тине ворочаются огромные рыбы, как уходят вверх частоколы тростника, оставляя лишь узкую синюю полоску неба, и где-то там, в плавнях, на заросших островках, скрываются злобные зеленокожие твари, но он, Фома, сильный и смелый, и у него верные боевые друзья.
Мать звякала чем-то, вполголоса переговариваясь с отцом, пахло спиртом и дегтярной мазью, но Фома уже не слышал - он плыл на легком катере по темной воде, урчал мотор, и плавни смыкались над его головой.
***
Он вздрогнул и проснулся.
От прогоревшего костра тянуло кисловатым дымом, листва была черной, а небо - густо-синим; а ведь дома из окна ночное небо казалось черным, а листва - зеленой. Крупные звезды сияли разноцветными огнями, а раньше он думал, они все одинаковые - белые и холодные.
Он пошевелился на жестком ворохе сухих стеблей тростника. Тело зудело от укусов песчаных блох, правое запястье охватывала причудливо вывязанная петля, веревка другим концом прикреплялась к запястью одного из кэлпи. Сейчас она натянулась и дергалась туда-сюда. Оттого Фома и проснулся.
В сумраке меж черных стволов сновали высокие гибкие фигуры. Он нагнулся и попытался зубами ослабить узел. Веревка была гладкая и скользкая, как змея.
Кэлпи повел рукой, и Фома нырнул к нему головой вперед.
– Сиди тихо, - велел кэлпи и прижал ладонью макушку Фомы, так что тот пригнулся, больно ударившись носом о собственное колено.
Фома, не сдержавшись, ойкнул, и кэлпи ладонью лениво ударил его по шее. Получилось очень больно.
– Пусти, гад, - сказал Фома и дернул веревку.
Тогда кэлпи еще раз ударил его. Фома сглотнул слезы; боль не главное, главное - унижение. Его били сверстники в школе, но ни разу - взрослые. Ну, отец иногда мог дать ему подзатыльник. Кэлпи посягал на то, что раньше принадлежало только отцу - на право хорошенько стукнуть его, Фому.
– Мы положили четверых, - прошипел кэлпи, - из-за тебя… только попробуй пикнуть, ты, маленькое бледное дерьмо.
И Фома понял.
Этот шум по кустам… тревожные голоса чужаков… Его все-таки нашли. Его сейчас спасут.
– Папа! - крикнул он, прежде чем враг успел зажать ему рот ладонью. Фома изворачивался, пытаясь вонзить в чужую руку свои мелкие острые зубы, но ладонь, как известно, укусить практически невозможно.
Еще один кэлпи бесшумно возник перед ним. Во мраке он казался черным, серебряные глаза сверкали, как два зеркальца.
– Пусти его, - сказал он и махнул рукой. Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.
А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.
– Стойте, - крикнул кэлпи и поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. - Вот… вот он… У нас бард!
Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:
– Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!
Он еще выше поднял руку, и Фома покачивался - с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, - точь-в-точь марионетка в кукольном театре.
– Мы отступники? - кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. - Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет.
Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял: сказанное относится лично к нему.
– Нет! - сказал кэлпи, и в голосе его Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. - Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!
Он обернулся к Фоме и опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.
– Пой! - сказал он Фоме почти умоляюще.
Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.
Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал было, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.
– Пой! - прошипел он.
– Я не… - сказал Фома, сглатывая слезы и скопившуюся во рту кровь.
– Пой!
– Сволочи, - всхлипнул Фома, - грязные зеленые твари. Ваши братья - жабы, ваши матери - змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…
Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках - смертоносный самострел, все они вышли вперед и стояли плечом к плечу, и из-за их спин Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятья, и вдруг он понял, что кричит он один. Все остальные молчали, и напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.
Высокий кэлпи вышел оттуда и, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Фома услышал далекий крик, отразившийся от водной глади, он запрыгал по воде, как мячик, потом - шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.
– Гады, - плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, - гады, паскуды, нелюди…
Никто его не держал.
Небо стремительно светлело, а над водой собрался туман, отчего скользящие лодки были похожи на мутные отражения в старом зеркале. Начинался новый день… -…Все равно, - плакал Фома, и печальная рассветная птица в камышах вторила ему. - Все равно… я не буду петь для вас!
– Ты поешь не для нас, - сказал высокий кэлпи. - Барды поют для всех. Они поют о храбрости врагов - и мы чтим врагов. Они поют о трусости друзей - и друзья становятся храбрее. Бард - не оружие в руке воина. Бард - зеркало, в котором мы видим себя. Ты поможешь нам стать лучше.
– Я не буду помогать вам! Никогда!
Фома вскочил и, оступаясь на песчаных осыпях, бросился к воде. Холодный песок налип на ладони, прилип к мокрым щекам. Кэлпи не двинулись с места.
Вода оказалась неожиданно теплой, руки и ноги просвечивали сквозь нее, будто белые рыбки.