* * *
Как и вчера, перед ужином пошли гулять.
Вера предложила взять с собой Забаву, и Свет был согласен, но Забава после обеда выглядела странно-грустной, словно заболела. Однако, когда Свет спросил у Берендея о самочувствии племянницы, тот заявил, что с нею все в порядке. Мол, встречалась в первой половине дня со своей воспитательницей, и теперь на девицу нахлынули воспоминания о детских годах. Свет и сам знал, какова эмоциональная окраска подобных воспоминаний – словно вы совершили неисправимую ошибку, но понятия не имеете, в чем она заключается, – и оставил служанку в покое. Пусть погрустит немного наедине с собой. Утром от этой грусти и следа не останется.
В экипаже Вера, как и вчера, кататься не захотела.
– Я предпочитаю изучать незнакомые города в прогулках, – заявила она.
Свет хотел сказать, что с ее стороны легкомысленно заявлять о том, будто она незнакома с Новымгородом – а может быть, она в этом городе родилась и прожила большую часть жизни! – но промолчал. В конце концов, это был непринципиальный вопрос…
Они неторопливо шли по Торговой набережной, глазея по сторонам. Вера доверчиво опиралась на десницу Света, но все время получалось, что она оказывается на четверть шага впереди. Словно она, прогуливаясь, гналась за кем-то или чем-то. Либо боялась, что из Светова кармана выскочит вдруг отравленное лезвие и поразит ее в левый бок…
А когда они подошли к мраморным лестницам, двумя дугами спускающимся в Волхов, Вера бросила своего кавалера и быстро сбежала вниз по ступенькам. Скинула туфли и, взвизгнув от удовольствия, ступила в воду. Свет смотрел на нее и думал, что когда Вера забывает о своем желании выглядеть светской дамой, походка ее становится очень и очень странной – словно девица больше привыкла ходить в брюках, а не в женском платье. Свет знал, что франкские женщины уже лет двадцать как носят брюки.
Вера вновь обулась, неторопливо поднялась по ступенькам, и Свет вдруг понял, что опять попал в сети своего болезненного воображения. Какие, к Велесу, брюки! Посмотрите, как она вышагивает – нога начинает движение от бедра, стопа ставится на землю осторожно, подбородок вздернут, словно девица намеревается бросить вызов всей подлунной.
– Хорошо-то как! – сказала Вера. – Как бы мне хотелось искупаться!
Глеб виновато развел руками:
– Увы, не получится. Завтра начинается Паломная седмица, а в это время в Словении купаются только в Ильмене, около Перыни. Правда, там зато не нужен купальный костюм.
Вера вскинула на него удивленные глаза:
– Неужели голяком купаются?
– Да. В отличие от христианского бога, словенские боги спокойно относятся к обнаженному телу. У нас многие даже загорают без купальников. Так что тело покрывается загаром полностью, не так как у вас.
Ее глаза расширились.
– И часто вы подсматриваете за мной?
– С чего вы решили, что я за вами подсматриваю? – Свет возмущенно фыркнул. – Помнится, я имел возможность посмотреть на ваше тело еще в день нашего знакомства.
– Ах да! – Она опустила глаза. – Я почему-то тогда подумала, что вы пришли не просто посмотреть на меня.
И тут Свет решился.
– Простите, Вера! Мне бы хотелось задать вам вопрос, который у нас задавать не принято.
Она кокетливо взглянула на него:
– И какой же?
Свет поморщился:
– Вы девица или женщина?
Лицо ее на мгновение застыло, потом вытянулось. Свет смотрел на нее, не мигая. Наконец губы ее задрожали, и она вдруг прыснула.
– О Боже! Вам-то это зачем? Ведь вы, как я понимаю, в женщинах не нуждаетесь.
– Откуда вы знаете? – быстро спросил Свет.
– Ну-у… – Она перестала смеяться, взгляд ее стал задумчивым. – По-моему, мне говорила об этом ваша Забава. А вы и вправду не нуждаетесь в женщинах?
– Да.
– Бедная ваша Забава! На что же она надеется? Уж я бы все сделала, чтобы в такого мужчину не влюбиться.
– Надежды моей служанки – это ее личное дело, – сказал равнодушно Свет. – Она была давно предупреждена.
Вера отвернулась от него, облокотилась на мраморный парапет набережной.
– Странно, – проговорила она после некоторого молчания. – Я знаю, что есть мужчины, которые не могут… Но встретиться с мужчиной, который не хочет…
– А откуда вы знаете, что есть такие мужчины? – быстро спросил Свет.
– Ну-у, знаю, и все. – Она обернулась и в упор посмотрела на него. – Мне снова кажется, что меня пытаются уличить во лжи.
Свет не опустил глаз. Разговор становился все более и более странным, но Свет вдруг обнаружил, что разговор этот ему интересен. И похоже, даже позволяет сделать некоторые выводы.
– А можно еще один нескромный вопрос?
– Валяйте, – великодушно разрешила Вера.
– Сколько вам лет?
Она снова прыснула:
– А это вам зачем? Неужели анкету на меня заполнять собрались!
Свет пожал раменами.
– Мой возраст – это моя тайна. – Вера вдруг показала ему язык. – Могу только сказать, что я моложе вашей Забавы.
– Странно, – задумчиво сказал Свет. – Из некоторых ваших слов я бы сделал вывод, что вы явно не девица.
– А у меня была справная учительница!.. Я наконец вспомнила. – Она снова показала ему язык. – Меня воспитали додолки. А к вам я попала для того, чтобы отнять у вас Талант. Вот так-то!
– Глупости! – Свет похлопал ее по плечу. – В своей жизни мне приходилось встречаться с додолками. Они не раз расставляли на меня свои сети. Вы на них совершенно непохожи. Уж скорее я поверю, что додолками заслана Забава. Так что придумайте что-нибудь поумнее.
Она посмотрела на него долгим-долгим взглядом и сказала:
– Пойдемте домой. Кушать хочется.
Обратный путь проходил в полном молчании. Вера была погружена в такие глубокие размышления, что многажды спотыкалась, всякий раз вскрикивая и судорожно хватаясь за десницу Света. А он решил ее размышлений не прерывать: если женщина думает, значит, есть о чем. Иначе бы она без умолку работала языком.
Вера молчала, пока он не привел ее к двери гостевой. И тут сказала:
– Знаете, а я не верю, что вас совершенно не интересуют женщины!
– В самом деле? – Он перестал поддерживать ее под локоточек.
– Конечно! – Она взялась за ручку двери. – Иначе зачем вы за мной подсматриваете?
И не дожидаясь ответа, скрылась за дверью.
* * *
Забава не думала, что свидание с матерью Заряной настолько испортит ей настроение. Казалось бы, ничего особенного между ними не произошло, но…
Но час проходил за часом; Забава, вернувшись домой и обнаружив, что чародей в особой ее заботе не нуждается, занималась своими повседневными делами, а душа ее по-прежнему трепетала, как былинка на ветру.
За то время, что Забава прожила в доме чародея Смороды, она привыкла упиваться лишь тремя состояниями своей души: любовью, тоской и ревностью.
После встречи с матерью Заряной родилось четвертое – неудовлетворенность собственной жизнью.
Впрочем, Забава, разумеется, не понимала, что именно терзает ей сердце. Навалившееся на нее чувство было похоже на обычную тоску, но неожиданно острую и бесконечно тяжелую. Словно осиновый кол для оборотня…
И в отличие от привычной тоски это чувство было настолько невыносимо, что Забава даже отказалась сопровождать чародея с его гостьей на прогулку. В былые бы времена она от такого предложения на крыльях полетела, но тут… Тут она сразу представила, как тягостно придется ей на предстоящей прогулке. Этим-то двоим – что? Они будут заглядывать друг другу в глаза, хватать друг друга за руки. И она будет для них помехой, горой, которую ни объехать ни обойти. Даже поцеловаться невозможно! Нет уж, обойдется она без этих велесовых картинок, да и вообще…
Тут она спохватилась. О Додола-заступница, подумала она, опять я думаю о них как об обычных людях. Ну почему мне все время кажется, будто ему от нее нужно то же, что и другим мужчинам? И почему я вижу в ней разлучницу?
Однако на прогулку она все-таки не пошла. И тут же пожалела об этом. "Велесовы картинки" не давали ей покоя. Она боролась с ними, как могла и как умела. К сожалению, в самый нужный момент рядом с нею никогда не было той мамы, настоящей, которая бы научила и утешила. Возможно, именно поэтому к Забаве пришла мысль, как одним махом покончить со своей пакостной жизнью.
И стало еще тяжелей. Она и допрежь-то с нетерпением ждала возвращения парочки, а теперь нетерпение стало вдвое острее.
Когда они, наконец, вернулись и разошлись по своим комнатам, она стремглав кинулась в гостевую – помогать своей временной хозяйке переодеваться к ужину. Именно так подумали все домашние. Забава думала иначе.
Гостья встретила ее спокойной улыбкой:
– Зря вы, Забава, не пошли с нами. Я окунула ноги в речку. Какая вода!..
– У меня к вам, Вера, просьба. – Времени до ужина оставалось немного, но тянуть всяко не стоило. – Очень-очень большая просьба!
Вера посерьезнела:
– Слушаю вас.
– Помните, вы предлагали убить мою любовь к чародею?.. Я готова.
Забаве показалось, что гостья испугалась, и она тут же поняла, что ничего подобного узкозадая кукла делать вовсе не умеет. Купила она ее, Забаву, на простенькую сказочку. Как дуру набитую вокруг перста обвела…
Но испуг у гостьи уже прошел.
– Что случилось? Вы же не хотели…
– Очень просто, – сказала Забава. – Если я разлюблю его, я смогу поменять работу. И все изменится… Ведь я сумею уйти от него…
Она и сама поняла, что последняя фраза прозвучала скорее вопросом, чем утверждением. Но отступать было уже поздно. Да и некуда.
Гостья некоторое время молча смотрела ей в глаза, словно пыталась там что-то разглядеть. И наверное, разглядела, потому что спросила:
– А вы не пожалеете, девочка?
– Я?! – Забава упрямо вздернула подбородок. – И не подумаю! Пусть он жалеет!.. – Прикусила губу, потому что чуть не сказала то, чего слышать гостье было совсем не обязательно.
Та пожала раменами:
– Ну смотрите… Только имейте в виду – даже разбитую тарелку не сделать снова целой. А уж любовь…
О Додола-заступница, подумала Забава. Да ей-то что? Она-то чего меня уговаривает? Ей же лучше будет, если я перестану стоять на пути!.. Впрочем, она тут же поняла, что "ей" лучше не будет, потому что "она" и не собирается соблазнять волшебника. Это в очередной раз подтверждало, что "она" говорила правду, но Забаве было уже все равно. Забава хотела лишь одного: чтобы тоска эта жуткая – как бы она ни называлась! – оставила, наконец, ее сердце.
– Можете меня не уговаривать! – Забава топнула ногой. – Я все решила!
Гостья вдруг улыбнулась:
– Да ради Бога! Прилягте на тахту.
Забава подошла к тахте, легла навзничь. Вера смотрела на нее, словно хотела что-то сказать. Но не сказала, лишь сделала в сторону Забавы отталкивающий жест.
В последний момент Забава успела признаться себе, что совершает жуткую, непростительную ошибку. Что на все это она пошла с целью уязвить чародея, подобно тому, как обиженный матерью маленький ребенок думает: "Вот умру, тогда она узнает!" И что в ее поступке логика того же порядка, что в подобных детских мыслях.
Но было поздно. Уже разверзлась под нею бездонная пропасть, до краев наполненная сладкой истомой. Из пропасти этой выплеснулась столь же сладкая волна, пронзила насквозь спину. Жуткая, нестерпимая боль обрушилась на Забаву, и она хотела было завопить от муки, но волна уже снова стала несказанно-сладкой и покинула Забавину грудь, унеся в своих объятиях ноющее девичье сердце. Стало хорошо-хорошо. Так хорошо было лишь однова. Три месяца назад. Когда дядя Берендей налил в новогоднюю ночь племяннице бокал шампанского.
Забава встала с тахты. Жизнь была свежа и приятна, как стакан холодного квасу в жаркий полдень.
Гостья смотрела на нее с грустью и вниманием. Из-за двери донесся звук гонга: дядя Берендей давал сигнал о том, что ужин начнется через десять минут.
– Ой! – сказала Забава. – Вы же опоздаете на ужин.
И принялась расстегивать крючки на Верином платье.
* * *
Репня лежал на диване, глядя в потолок и зажав пуговицу в кулак шуйцы. Странное томление осеняло его душу: не хотелось ни двигаться, ни думать. Хотелось одного – увидеть Веру. Но теперь это было невозможно, и от дневного восторга жизнью не осталось и следа. Восторг сменился тоской.
Конечно, будь Репня хоть раз влюблен в обычную женщину обычной любовью, он бы знал, что для влюбленного резкая перемена настроения – нормальное явление. Впрочем, собственное настроение его сейчас совершенно не интересовало. Ведь эта тоска была совсем не такой, как тогда, с матерью Ясной, она щемила сердце по-особому, и это ощущение казалось даже приятным.
– Ах, Вера-Верочка, – сказал Репня в потолок. – Какое счастье, что вы все-таки появились!
Он бы не удивился, услышав в ответ ее нежный голосок, но в комнате жила тишина. Даже водопроводные трубы сегодня почему-то не соизволили исполнять своих обычных концертов. И за окном было тихо. Словно дом обложили толстым слоем ваты.
Постепенно стемнело. Сквозь вату донеслось издалека мелодичное "бом-бом". Это часы с Кокуевой башни Детинца возвестили новогородцам, что в столицу Словении явилась Паломная седмица.
А вкупе с Паломной седмицей к Репне пришло понимание, что никто на него капканов не ставил. И никто не заколдовывал его перунов корень. Все гораздо проще: он, Репня, влюбился. И если есть тут вина Веры, так только в том, что он влюбился именно в нее. Однако точно так же можно было винить в случившемся Додолу. Или самого Сварога, которому взбрело в седовласую голову с целью продолжения рода поделить богов и людей на мужчин и женщин. Да еще заставить их при сем процессе испытывать наслаждение. И ради этого наслаждения обречь их на то, чтобы они мучили друг друга.
Репня вовсе не желал испытывать мучений. Любых. Даже мучений любви. И потому, сам того не желая, взмолился:
– О Додола! Отпустите мою душу от чар ваших, и я буду вечно благодарить вас за милосердие!
Наверное, Додола его услыхала. Поелику ответила:
– Мне не нужна душа, вахлак, мне нужно кое-что совсем другое!
И хотя Репне было неизвестно слово "вахлак", он хорошо понял, что именно она имела в виду. А потому испугался. И с перепугу тут же проснулся.
Нераздетый, он лежал на диване. Шуйца сжимала теплую влажную пуговицу – так вспотела ладонь. В комнате по-прежнему висела ватная тишина. Но в ушах все еще раздавался насмешливый голос Додолы.
– Тьфу, пропасть! – пробормотал Репня. – Чего токмо не приснится человеку!
Он разделся и лег в постель. Сердечная боль не помешала ему уснуть. Во сне он еще не раз разговаривал с Додолой. А потом с Верой. Но проснувшись, не помнил ничего. Кроме того, что голос Додолы в его снах был очень похож на голосок Веры.
* * *
За завтраком в первицу Свет обратил внимание на странное поведение Забавы. К тому, что ее глаза перестали метать молнии, он как-то уже начал привыкать, но сегодня девица вообще была похожа на сонную куклу. Нет, она выглядела, как обычно (разве что казалась немножко бледненькой), и двигалась, как обычно, да и с точки зрения хозяина дома к ней нельзя было придраться, но что-то в ее глазах изменилось. Свет даже не мог понять, что именно. Просто глаза сделались какими-то другими. Словно бездонное доселе небо подернулось белесой дымкой…
Он попытался восстановить в памяти, какой она была вечор за ужином. И вспомнил: за ужином прислуживала Ольга, а Забава ему на глаза не показывалась. Впрочем, он тут же вспомнил и другое – Забава вчера была сама не своя всю вторую половину дня. Э-э, да она же встречалась со своей воспитательницей…
Свет тут же успокоился. Право дело, волноваться не о чем. Погрустит, погрустит и перестанет. Грусть – нормальное состояние для молодой влюбленной девушки.
Вера сегодня тоже вела себя странно, не задевала его, на обыденные вопросы отвечала односложно – в общем, пребывала, как и Забава, явно не в своей тарелке. Но ее настроение сегодня значило для Света еще меньше, чем настроение служанки.
С Верой к ночи все будет предельно ясно.
– Будет к ночи ясно – Ясна иль не Ясна, – промурлыкал Свет чуть слышно.
Его вдруг охватило нетерпение. Захотелось поговорить с Репней Бондарем немедленно. Зачем откладывать? А может, и сюда его привести, не дожидаясь вечера? Долой спячку! Как говорят германцы, Sturm und Drang!..
Он посмотрел на Веру. Гостья пребывала в задумчивости, лишь озабоченно поглядывала время от времени на служанку. Наверное, ей тоже не нравилась печаль на мордашке Забавы. Хотя Вере-то подобное настроение должно быть по сердцу – может, ревностью донимать не станут.
И тут до Света дошло, что сегодня началась Паломная седмица. Он даже фыркнул: вечно так, ждете-ждете праздника, а наступает всегда неожиданно. Хотя ныне нельзя сказать, чтобы он уж очень ждал этого праздника. Просто в прошлом Паломная седмица всегда у него была связана исключительно с переменами к лучшему. После празднеств восемьдесят первого года он узнал, что остается при канцелярии Кудесника. После Паломной седмицы восемьдесят восьмого его избрали в Государственную думу, и он стал самым молодым в истории Словенского княжества членом палаты чародеев. Нынешняя Паломная седмица могла бы ознаменоваться тем, что он станет самым молодым в истории Словенского княжества Кудесником. Могла бы… Но Остромир, при всей своей энергичности, никогда не проявлял излишней торопливости, принимая стратегические решения, да и самому Свету надо бы сперва застраховаться от краха.
Тем не менее даже последняя мысль не испортила ему настроения. Наоборот, раз Паломная седмица всегда приносила радости, боги непременно позаботятся о том, чтобы и эта не обманула его ожиданий.
– С праздником всех! – сказал он громко.
Домашние оживились, даже на лице у Забавы появилось некое подобие улыбки. Лишь Вера посмотрела на него с удивлением:
– А какой ныне праздник?
Свет фыркнул. Хороша паломница, понятия не имеющая о том, для чего идет в столицу!..
Но цепляться к ней сегодня не хотелось.
– Забава вам объяснит.
Оказалось, что людям очень легко поднять настроение – скажите пару слов, и все тут же улыбаются. Словно им жалование прибавили.
А что, подумал Свет. Это мысль… Он дождался, пока в трапезной появится Берендей, и громогласно объявил:
– С сегодняшнего дня каждый из домашних будет получать на пять процентов больше, чем вчера.
После такого сообщения заулыбалась даже Забава. Правда, Берендей особенной радости не проявил, но тот всегда считал, что лишние деньги лишь портят прислугу. Улыбалась и Вера, хотя ее-то сие радостное сообщение ничуть не касалось. Но она тоже получит свой кусочек радости, ближе к вечеру. А может, и раньше… И было бы со стороны богов совсем неплохо, получи после этого свой кусочек радости к празднику и Свет.
Эта мысль опять привела его в возбуждение.