Он указал туда, где отец и мать Киннитан распростерлись на каменном полу. Девушка вдруг осознала, что не приняла должной смиренной позы, и опустила голову. Она догадалась, что человек в серебристых одеждах - это Пиннимон Вэш, старший министр.
- Подведи их ко мне, - приказал автарк. Голос его был твердым и довольно высоким. Кто-то снова кашлянул. В абсолютной тишине, наступившей после последних слов живого бога, звук этот показался очень громким. Как хорошо, что родители Киннитан молчали.
- Согласны ли вы отдать вашу дочь в невесты богу? - спросил министр у отца и матери Киннитан.
Они сгорбились и не решались поднять глаза. Несмотря на собственные страдания, девушке стало стыдно за отца. Чешрет был священником и имел право стоять перед алтарем Нушаша - почему же он не в силах смотреть в глаза автарку?
- Согласны… мы согласны, - ответил отец. - Для нас это такая честь… что… мы…
- Да-да, конечно. - Золотым пальцем автарк постучал по деревянному сундучку. - Отдайте им деньги, Джеддин, и пошлите людей, чтобы помочь добраться до дома.
Один из "леопардов" - тот, что смотрел на нее недавно, - отдал команду, и двое воинов с мушкетами вышли вперед. Они подняли сундучок; видно было, что он очень тяжелый.
- Стоимость десяти лошадей в серебре, - объявил автарк. - Щедрая плата за честь ввести вашу дочь в мой дом. Вы согласны?
Солдаты с сундучком уже пошли к выходу. Родители Киннитан неуклюже последовали за ними, стараясь не упускать добычу из виду, но при этом не смея повернуться спиной к автарку.
- Вы так добры, повелитель Поднебесья, - ответил отец, не переставая кланяться. - Это слишком большая честь для нашего дома…
Мать Киннитан снова зарыдала. Наконец они покинули зал.
- Итак… - начал автарк. Кто-то снова кашлянул, и он поморщился: - Кто это? Подведите его ко мне.
Трое "леопардов" спустились с возвышения и пошли через зал, подняв начищенные мушкеты. Толпа расступалась перед ними. Потом они вернулись к автарку, таща за собой хрупкого молодого человека. Толпа отступила еще дальше, будто молодой человек страдал страшной болезнью. Впрочем, по-видимому, так оно и было, раз он рассердил живого бога.
- Ты, наверное, ненавидишь меня, раз позволяешь себе прерывать мои речи кашлем? - спросил автарк.
Когда солдаты отпустили молодого человека, тот рухнул на колени и в ответ на слова повелителя лишь тряс головой и плакал от страха. Лицо его посерело.
- Кто ты? - продолжал автарк.
Но молодой человек не в силах был выдавить из себя ни слова. Старший министр, откашлявшись, ответил за него:
- Он писарь, ведет бухгалтерские книги в министерстве финансов. Он хорошо считает.
- Это умеют делать тысячи торговцев на птичьем рынке. Думаю, его следует убить. Ты можешь сказать что-нибудь в его защиту, Вэш? Он злоупотребил моим терпением.
- Вы правы, Бесценный. Он злоупотребил вашим терпением. - Старший министр развел руками, словно бесконечно сожалел о случившемся. - В его защиту могу сказать одно: он очень старательный работник, и его любят другие писари.
- Правда?
Автарк разглядывал искусно выложенный плиткой потолок и длинным пальцем почесывал нос. Похоже, ему изрядно надоел этот диалог.
- Ладно, вот мой приговор, - объявил он. - "Леопарды", уведите провинившегося. Поколотите его железными прутьями и переломайте ему кости. Если после этого он выживет, пусть его друзья из министерства финансов заботятся о нем, кормят его… ну и так далее. Посмотрим, насколько сильна их дружба.
Огромная толпа одобрительно загудела, восхищенная мудростью автарка, а Киннитан с трудом сдержала крик ужаса. Молодого человека подхватили за руки и потащили. Ноги его волочились по полу, и за ним оставался мокрый след, словно за улиткой. Он потерял сознание. Трое слуг бросились суетливо вытирать каменный пол.
- Так вот, девушка… - произнес автарк все еще раздраженным тоном.
Сердце Киннитан сильно забилось. Неужели она больше не нужна ему? Не собирается ли он убить и ее? Автарк только что купил ее у родителей, как цыпленка на рынке, и теперь никто пальцем не пошевельнет, чтобы спасти ее жизнь.
- Встань рядом со мной, - приказал он.
Ей удалось заставить себя подняться по ступеням на возвышение. Она подошла к Соколиному трону и опустилась на колени, несказанно радуясь тому, что не чувствует при этом дрожи в ногах. Девушка прижалась лбом к прохладному камню, страстно желая, чтобы время остановилось. Если бы она могла навеки остаться на этом месте и никогда не узнать о том, что ожидает ее в будущем! Сильный сладкий запах заполнял воздух, и Киннитан боялась, что он заставит ее чихнуть. Невесту окружила толпа священнослужителей. Они брызгали на нее благовониями из бронзовых чаш, чтобы пропитать девушку ароматом, достойным автарка. Она видела все это из-под полуприкрытых век.
- Тебе очень повезло, девочка, - шепнул ей Пиннимон Вэш. - Тебя возвысили над всеми женщинами на земле. Ты это понимаешь?
- Да, господин. Конечно, господин.
Она еще крепче прижалась лбом к камню, чувствуя, как тело покрывает холодный пот. Родители продали ее автарку, даже не спросив, что с нею будет. Интересно, сможет ли она разбить голову о плитки пола и умереть прежде, чем ее остановят? Ей совсем не хотелось становиться женой повелителя мира. Достаточно взглянуть на его странное лицо с птичьими глазами, как сердце замирает в груди. Киннитан находилась совсем близко от автарка, и ей казалось, что она чувствует жар его тела, словно он - железная статуя, простоявшая целый день на солнце. Она представила, как длинные пальцы царапают золотыми напалечниками ее кожу, как над ней склоняется лицо повелителя…
- Поднимись.
Это произнес сам автарк. Киннитан встала и покачнулась так резко, что старший министр был вынужден сухой старческой рукой поддержать ее за локоть. Бесцветные глаза живого бога скользнули по телу и лицу девушки, потом снова по телу. Во взгляде не было страсти, не было ничего человеческого: она чувствовала себя тушей, висящей на крюке в магазине мясника.
- Она немного худа, но не уродлива, - заявил автарк. - Теперь она должна жить в обители Уединения. Отдайте ее старой Кузи и скажите, что за девочкой нужен особый, очень тщательный уход. Пангиссир объяснит, что от нее требуется.
К своему удивлению, Киннитан сумела поднять взгляд и посмотреть автарку прямо в глаза. Как будто со стороны она услышала собственный голос:
- Повелитель, я не знаю, почему ты выбрал меня, но я сделаю все, чтобы услужить тебе.
- Да, ты будешь хорошо мне служить, - согласился он и засмеялся странным смехом, похожим на детский.
- Могу ли я обратиться к тебе с просьбой, о повелитель?
- Ты должна называть повелителя воплощением бога на земле или Бесценным, - строго заметил старший министр.
Собравшиеся начали перешептываться, удивленные ее дерзостью.
- Бесценный, могу ли я попросить тебя?
- Можешь.
- Могу ли я попрощаться с моими сестрами в Улье, с моими подругами? Они были очень добры ко мне.
Он некоторое время пристально смотрел на нее, потом кивнул.
- Джеддин, выдели стражников, чтобы они сопровождали ее для прощания и помогли взять из храма все, что она пожелает. Потом она должна поселиться в обители Уединения. - Он чуть прищурил блеклые глаза. - Может быть, ты не рада той чести, что я оказал тебе, девушка?
- Я… я очень потрясена, Бесценный. У меня не хватает слов, чтобы выразить, насколько я счастлива.
Киннитан стало по-настоящему страшно. Ей с трудом удавалось говорить так, чтобы автарк ее слышал, хотя их разделяли лишь несколько шагов. До остальных собравшихся в зале звук голоса девушки не долетал вовсе.
Киннитан шла по коридорам дворца-сада в сопровождении "леопардов". Она слышала об этом дворце раньше, а теперь он станет ее домом на всю оставшуюся жизнь. Мысли кружились в голове, словно пары фимиама.
"Почему он хочет именно меня? Он ни разу не видел меня до сегодняшнего дня. Он сказал "не уродлива"? Так говорят, когда женятся по сговору. Но ведь у меня ничего нет. Мои родители - никто! Почему среди сотен других девушек он выбрал именно меня?…"
Джеддин - мускулистый воин с серьезным лицом, капитан отряда "леопардов" - пристально смотрел на Киннитан. Вероятно, он давно уже ее разглядывал, но заметила она это только сейчас.
- Госпожа, я прошу прощения, - заговорил он. - Я не могу дать вам много времени на прощание. Нас ожидают в обители Уединения.
Она кивнула. У Джеддина был жесткий взгляд, но блеск его глаз казался более человечным, чем у других солдат, стоявших позади автарка.
Девушки в Улье уже знали о ее приходе.
"Возможно, таково предсказание оракула", - подумала она с горечью и болью.
Она уходила от золотых пчел, и это ее пугало. Страшно менять девичий приют Улья на тюрьму обители Уединения, где жили одни женщины. Несмотря на оказанную ей честь избрания, нельзя сказать, что перемены ведут к лучшему.
Видно было, что главная жрица Раган гордится ею, но все же прощание вышло прохладным.
- Для нас это большая честь, - сказала Раган, целуя Киннитан в обе щеки, прежде чем вернуться в свои покои.
А вот Криссу искренне огорчало расставание с Киннитан, хотя лицо старшей послушницы светилось от гордости.
- Еще никто не переходил из Улья в обитель Уединения, - говорила она, и глаза ее сияли религиозным экстазом, так же как при разговоре со священными пчелами.
Девушка подумала: может быть, Крисса, считавшая это избрание прекрасным, мечтала сама оказаться на ее месте? Киннитан с радостью согласилась бы на такое.
- Тебе действительно нужно уходить? - Дани плакала. Она и радовалась, и волновалась не меньше Криссы. - Почему тебе нельзя жить с нами, пока все не свершится?
- Не говори глупостей, Даньяза, - прервала ее старшая послушница. - Женщина, назначенная в жены автарку, не может жить в Улье. А вдруг кто-то… а вдруг она… - Крисса нахмурилась. - Нельзя, и все тут. Он - воплощение бога на земле!
Когда старшая послушница ушла, Киннитан начала собирать свои вещи и складывать их в мешок: костяную резную расческу, подаренную ей матерью в день призвания к священным пчелам, бусы из полированного камня - от братьев, крошечное металлическое зеркальце - от сестры, нарядное платье, что она не надевала со дня посвящения в сестры Улья. Она размышляла над вопросами Дани, но так и не нашла что ответить подруге. Киннитан не имела понятия, что ее ждет впереди, почему заметили и избрали именно ее. Но одно она знала наверняка: отныне она больше не была человеком, по крайней мере для сестер Улья. Она стала историей.
"Теперь я - та девушка, которую заметил и выбрал автарк. Они будут говорить обо мне всю ночь. Будут гадать, не произойдет ли нечто подобное еще раз - может быть, с кем-то из них. Для них это замечательная романтическая история, как старая сказка про Дасмета и девушку без тени".
- Не забывайте меня, - неожиданно для себя самой попросила Киннитан.
Дани изумленно взглянула на нее.
- Забыть тебя? Кин-я, это же невозможно!…
- Нет, я не о том. Не забывайте настоящую Киннитан. Не сочиняйте про меня глупых историй. - Она взглянула на подружку, умолкшую от изумления. - Я очень боюсь, Дани.
- Выходить замуж совсем не страшно, - сказала подруга. - Старшая сестра говорила мне… - Она вдруг испуганно замолчала. - Интересно, боги делают это так же, как люди?
Киннитан покачала головой: Дани не сможет понять ее.
- Как ты думаешь, тебе позволят зайти ко мне в гости?
- Что? Ты хочешь сказать… в обитель Уединения?
- Ну конечно. Туда не пускают только мужчин. Прошу тебя, обещай, что придешь.
- Кин-я… Да! Я приду, как только сестры позволят!
Киннитан обняла Дани. В дверь комнаты послушниц заглянула госпожа Крисса и напомнила, что солдаты за воротами храма уже заждались.
- Не забывайте меня, - шепнула Киннитан на ухо подруге, - не превращайте меня в какую-нибудь… принцессу.
Растерявшаяся Дани лишь кивнула ей на прощание. Киннитан взяла мешок с пожитками и последовала за старшей послушницей.
- И еще одно, - сказала Крисса. - Мать Мадри хочет кое-что сказать тебе на прощание.
- Сама… прорицательница? Мне?
Мадри не могла видеть Киннитан: со дня первого своего появления в Улье девушка ни разу не оказывалась рядом с прорицательницей даже случайно. Неужели и эта величественная женщина жаждет выразить свою благосклонность избраннице автарка? Впрочем, Киннитан полагала, что это общая обязанность.
"Он сказал, что я не уродлива, и это самые хорошие его слова обо мне, - думала она. - Маловато, чтобы считаться милостью, не так ли?"
Они прошли сквозь самую темную часть Улья. В воздухе раздавалось сонное жужжание пчел. Звук проникал через вентиляционные шахты в стенах и был слышен в любом уголке храма. Впрочем, если пчелы и заметили уход одной из младших послушниц, это их не взволновало.
В комнате пахло лавандовой водой и сандаловым маслом. Мать Мадри сидела на стуле с высокой спинкой. Ее лицо было выжидательно устремлено в сторону двери, зрачки слепых глаз беспорядочно двигались, словно прорицательница пыталась осмотреться. Она протянула к Киннитан руки. Девушка колебалась: слишком уж пальцы прорицательницы походили на когти.
- Это ты, дитя? Та девушка? - спросила Мадри. Киннитан оглянулась, но Криссы в комнате уже не было. - Да, это я, мать Мадри, - отозвалась она. - Возьми мои руки.
- Вы очень добры ко мне…
- Тихо! - сказала та.
В ее голосе не было злости - так предупреждают неразумное дитя, что тянется к открытому огню. Холодные ладони прорицательницы сжали пальцы Киннитан.
- Мы еще ни разу не отправляли никого в обитель Уединения, но Раган говорила мне, что ты необычная девушка. - Мадри покачала головой. - Знаешь ли ты, что все это когда-то было нашим? Суригали была главой Улья, а Нушаш - ее робким супругом.
Киннитан не имела понятия, о чем говорит мать Мадри, да и день у нее выдался длинным и беспокойным. Она лишь молча стояла перед старой женщиной, а та сжимала ее пальцы. И вдруг замерла, как бы прислушиваясь. Лицо ее обратилось вверх точно так же, как повернул лицо автарк, решая судьбу несчастного, позволившего себе кашлять в его присутствии. Руки прорицательницы делались все теплее и наконец стали совсем горячими. Киннитан с трудом подавила желание вырваться из этих цепких пальцев. Испещренное морщинами лицо вдруг обмякло, беззубый рот широко открылся, словно в испуге.
- Именно такого я и боялась, - сказала Мадри, выпуская руку Киннитан. - Все очень плохо. Очень плохо.
- Что? О чем вы говорите?
Неужели прорицательница увидела ее судьбу? Будущий муж убьет ее? Он уже избавился от множества предыдущих жен!
- Перед бурей летает птица. - Мадри говорила так тихо, что Киннитан с трудом разбирала слова. - Ей больно, и она с трудом машет крыльями, но это единственная надежда. Надежда остается, когда пробуждается спящий. Старая кровь еще сильна. Надежды совсем мало… - Некоторое время она раскачивалась на стуле, потом замерла, повернув лицо к Киннитан. Если бы она могла видеть, взгляд ее был бы пристальным. - Прости, я устала. Мы почти ничего не можем поделать, поэтому нет смысла тебя пугать. Ты должна помнить, кто ты. Это все.
Киннитан не знала, как обычно ведет себя мать Мадри, и прорицательница сильно испугала ее.
- Что вы имеете в виду? - спросила девушка. - Что я должна помнить? Что я - сестра Улья?
- Помни, кто ты. А когда клетка распахнется, ты должна улететь. Второй раз ее не откроют.
- Но я не понимаю!…
В комнату заглянула Крисса:
- Все в порядке, мать Мадри?
Пожилая женщина кивнула. Морщинистой ладонью она в последний раз прикоснулась к руке Киннитан и отпустила ее.
- Помни. Помни, - повторила прорицательница.
Киннитан изо всех сил старалась сдержать слезы, когда старшая послушница передавала ее солдатам. Джеддин молча смотрел на девушку. Теперь он должен был проводить молодую невесту под защиту прочных стен обители Уединения.
12. Спящий в камне
ДОЛГИЙ ДЕНЬ
Что упало на землю с небес?
Что сверкает, как слеза, как алмаз?
Может быть, это звезды?
Из "Оракулов падающих костей"
Чет смотрел, как Слюда и Тальк шлифовали каменную стену над могилой. Раньше он опасался, что Сланцы таят на него обиду, поскольку те были племянниками Роговика и, возможно, надеялись занять его место. Но они, напротив, всегда были готовы помочь. Сказать начистоту, команда оказалась просто образцовой, даже Пемза работал и почти не жаловался. Если что-то им не нравилось, они держали недовольство при себе, поскольку понимали: гробницу для принца нужно сделать вовремя.
В том месте, где стоял Чет, единственным источником света служили четыре каменных фонаря, недавно укрепленные на стенах. Солнца отсюда не было видно, но Чет не сомневался, что оно уже показалось над зубцами восточной стены. Значит, до начала похорон осталось лишь несколько часов.
Работа сама по себе предстояла непростая, и Чет благодарил своих предков Голубых Кварцев за то, что задание ему дали сравнительно небольшое: сделать лишь одно новое помещение. К тому же здесь залегал известняк, и с камнем фандерлингам повезло. Тем не менее они вынуждены были мириться с недоделками: форма нового помещения получилась неправильной, а дальняя его часть, где начинался туннель, ведущий в глухие пещеры, оставалась необработанной. Отшлифовали только ту стену, где вырубили нишу для гроба принца-регента. С ее поверхности еще не удалили кусочки кремня, и большую часть резьбы предстоит доделывать позже. Уголек едва успел украсить само надгробие и стены вокруг. И, хотя время поджимало, мастера выполнили свою работу замечательно, превратив грубую пещеру в подобие лесной беседки. Каменная плита, на которой установят гроб с телом Кендрика, представляла собой ложе из травы, а стволы и свисающие вниз ветви с листьями были вырезаны в стенах склепа так тщательно, что казалось, будто за ними тянутся ряды деревьев и можно пройти в глубь настоящего леса.
- Великолепно! - похвалил Чет Уголька, уже заканчивавшего работу над цветочным кустом. - Теперь никто не сможет сказать, будто фандерлинги не выполнили с честью свою работу.
- Печальная работа, - сказал Уголек и вытер пот с покрытого пылью лица. Он выглядел старше своих лет. Он обзавелся семьей всего несколько лет назад, но уже сморщился, как старик, и волосы его побелели вовсе не от известковой пыли. - Я-то считал, что могилу для него будут делать мои сыновья или даже внуки. Он ушел слишком рано, бедный принц. И кто мог подумать, что этот южанин способен на такое? Он прожил здесь столько лет и, казалось, стал своим.
Чет повернулся к остальным рабочим и велел им убрать леса. Слюда и Тальк были уже внизу. Они очень устали, но им еще придется заделывать дыры там, где перекладины лесов крепились к стене. Сделать это нужно очень быстро: старший смотритель Найнор уже прислал нескольких мужчин и женщин для украшения склепа цветами и свечами.
Уголек посмотрел на каменный цветочный бутон, чуть-чуть подправил его резцом и начал полировать.
- Кстати, о сыновьях, - сказал он. - А твой-то где?
Чет почувствовал смесь гордости и раздражения оттого, что мальчика назвали его сыном.