– Как ты кратко изъясняешься, – восхитился Сангре. – Даже я понял сие немецкое слово. Ну да, филейная часть вкуснее, да и костей там поменьше, но чего нема, того нема. Зато свежатинка, всего полчаса назад оттяпали, – и он властно распорядился. – Дайте-ка мне, ребятки, на пробу.
Локис что-то рыкнул в ответ, но Петр отмахнулся:
– Да неважно, что не прожарилось, я люблю, когда с кровью.
Улан добросовестно перевел и этот диалог, чтоб инквизитор получше проникся собственными перспективами. Меж тем Вилкас послушно извлек из печи один из прутьев и протянул его Петру. Тот понюхал и умилился, закатив глаза кверху:
– М-м-м, какая прелесть, – и он аккуратно откусил небольшой кусок.
Из глаз монаха потекли слезы. Он вновь умоляюще замычал.
– Никак сказать чего хочешь, мил человек? – осведомился Сангре. – Тогда советую поторопиться, а то они сейчас трапезничать закончат, и говорить ты будешь не в состоянии, исключительно орать. А потому не таись, облегчи душу. А я тебе, как верховный вайделот Индры и главный жрец Заратустры, мигом все грехи отпущу.
– Мясо, – с трудом выдавил монах.
– Ну да, мясо, – недоуменно согласился Петр. – А чего добру пропадать? Или… А-а, я ж совсем забыл, в какой конторе ты трудишься, – заулыбался он. – Вы ведь своих тоже того. Понимаю, ностальгия, родину вспомнил, привычную работу. Так тебе пожевать захотелось, коллега? Ну это мы мигом. Ты, правда, и на пару грамм не успел наговорить, но будем считать твою пайку авансом… Ну-ка, народ, шампур сюда.
Эспиноса резко отвернулся от поднесенного к его рту куска мяса, а чуть погодя учуявшего запах монаха вырвало. Отдышавшись и видя, что его вот-вот вновь станут угощать человечиной, он умоляюще замычал, протестующе замотав головой.
– Ах ты вон о чем, – кивнул Петр и задумчиво подтвердил: – Точно, посолить они, заразы, как обычно, забыли. Да ты не серчай – они и жарить-то его совсем недавно научились. Хотя что я говорю, сам поди видел, как они прямо при тебе его сырым сожрать хотели. Соль, мать вашу, для дорогого гостя! – сурово рявкнул он.
Вилкас услужливо протянул солонку. Сангре, не снимая с прута мясо, обильно посыпал все куски солью и вновь поднес его ко рту монаху, подбодрив:
– Ну ты чего, Люсьен? Это ж у него поначалу вкус непривычный, сладковатым кажется, а когда распробуешь, за уши не оттянешь. Точно, точно. Уланчик, друг ситный, не молчи, – тем же тоном вторично напомнил он другу, – обрисовывай нашему сермяжному пинжаку его радужные каннибальские перспективы. Да скажи, что за хорошее поведение мы его попозже человечьими ушами накормим, а они вообще прелесть как хороши. Такие хрусткие, особенно если на свином сале обжарить – попкорн близко не лежал. Правда, если станет молчать, то уши в дело пойдут его собственные, но это несущественные детали, все равно вкуснотища, а пока… – и он вновь поднес к губам монаха шампур, сменив тон на повелительно-приказной. – Давай, жри, фраер ушастый. День сегодня скоромный, имеешь право. Ах да, молитва, – спохватился он. – Ну, господи благослови. А хочешь, я для вящего аппетиту японскую хойку тебе прочту? – и он, не дождавшись согласия, процитировал:
Рисовую лепешку испёк самурай
Вот такой вышины, вот такой ширины.
Самурай, самурай, кого хочешь выбирай.
Фра Луиса вновь стошнило. Сангре поморщился, глядя на зеленовато-желтую желчь, стекающую по монашеской рясе, и попрекнул:
– Твоя негативная реакция на мои вирши ранила тонкие чуйства поэта до самой глубины его хрупкой нежной души. Да и священный долг гостеприимства обязывает. Короче, теперь я тебя, гада кусок, точно накормлю. Или ты вначале хочешь за некую донью с ее деньжатами побалакать? Тогда дело иное – ради разговора о бабах я готов даже еду в сторону отложить, – не дождавшись ответа, Петр презрительно скривился. – То есть собираемся молчать? Ну и дурак. Думаешь, какие-то тайны нам откроешь? Зря. Нам их давным-давно сама Изабелла рассказала. А попутно сообщила, что вы – посланцы сатаны. Правда, она уверяет, что сама, в отличие от вас, чиста пред господом, во что мне лично мало верится, но, учитывая твое молчание… – он развел руками. – Словом, коль не получается сравнить ваши показания, остается во всем довериться ей…
Эспиноса, изумленно вытаращив глаза, что-то возмущенно выкрикнул.
Улан поморщился и нехотя перевел:
– Говорит, что она лжет.
Сангре хмыкнул:
– Ишь, как людей несправедливость возмущает. Даже инквизиторов, – он повернулся к монаху и упрекнул его. – Зря ты так грубо про Изабеллу. Не может она лгать, поскольку знает, что ее кузен после взятия Христмемеля снова в наших руках. Так что все основное нам известно. Да, да, родной, мы уже знаем и о спрятанных сорока разбойниками-тамплиерами сокровищах, и о пещере магистра Али-бабы, в которой они сейчас находятся и которую вы так долго искали, и даже о заветном слове, позволяющем ее открыть. Это я, как ты понимаешь, говорю аллегориями, но ты – мужик умный и прекрасно понял, о чем именно речь, – и он весело подмигнул монаху.
Едва Улан закончил, как Эспиноса исступленно заорал:
– Найн, найн! – и вновь что-то возмущенно затараторил.
– Говорит, на самом деле не все так, как мы думаем и раз нам все равно известно о сокровищах и о долге и обязанности… – протянул он недоуменно, и неуверенно поправил себя: – о долговом обязательстве, то и он готов рассказать истинную правду, в том числе и о ней, и ничего не утаить, – перевел Улан и уважительно покачал головой. – Ну ты, Дон, сегодня превзошел самого себя. Как сюжет закрутил!
Петр крякнул, старательно убирая проступившую улыбку, и, повернувшись к инквизитору, сожалеюще посмотрел на шампур.
– Мяско остынет, – неуверенно протянул он. – А стоят ли какие-то несущественные подробности того, чтоб мы лишали себя удовольствия угостить тебя нашими изысканными блюдами, словоохотливый мулла?
Ответ фра Луиса напоминал пулеметную очередь, настолько монах торопился.
– Он умоляет его выслушать, – невозмутимо перевел Улан. – А еще он просит поверить именно ему, а не… – он запнулся, но после короткой паузы продолжил: – а не Изабелле.
– Ладно, я сегодня добрый, – смягчился Сангре. – Был бы ты каким-нибудь позорным брехунякой из украинских теленовостей, тогда другое, а порядочному инквизитору отчего не поверить. Давай, манерный, изложи, что там мы не знаем и за что ты сегодня будешь жрать приличную пайку.
Едва Улан закончил переводить, как фра Луис покосился на жадно пожирающих поджаренную человечину Локиса с Вилкасом, рвущих крепкими зубами свои куски прямо с прутьев, и что-то торопливо промычал. Судя по тону, это была просьба.
– Он просит вначале удалить палачей и… ногу вместе с мясом, – усмехнулся Улан.
– Запросто, – согласился Петр и сурово рявкнул на Локиса с Вилкасом. – А ну, народ, кыш отсель вместе с шампурами! Устроили, понимаешь, закусочную в исповедальне. Никакого почтения к пыточному делу, – он повернулся к монаху и продолжил: – А вот ногу, родной, как напоминание, мы на всякий случай оставим. И имей в виду, мерзопакостный, – дружески улыбаясь, погрозил он инквизитору пальцем. – Ежели ты опять попробуешь запираться, то я приведу своих литвопитеков обратно, а они голодные, и придется тебе с ними поделиться… собой, – он пощупал ногу Эспиносы чуть ниже колена и удовлетворенно кивнул. – А ты ничего, упитанный. Точно наедятся. Но вначале оттяпают от твоего гнусного организма кое-какие ненужные органы! Это чтоб тебе плясалось хорошо, – и оценивающий взгляд Сангре, скользнувший от ног к голове, красноречиво застыл где-то на полпути, давая понять, что именно он подразумевает под ненужными органами.
Фра Луис замотал головой, торопливо заверив, что скажет чистую правду, лишь бы они пообещали не отдавать его на растерзание этим диким людоедам-язычникам и больше не пытались накормить человечиной.
– Выходит, вы после своих костров еретиков выбрасываете?! – изобразил удивление Сангре. – А зачем тогда вообще их жарите? Это ж не рационально – столько дров истратить, а мясо на помойку, – и он подвел итог. – Ну вы и дикари там у себя в европах. Впрочем, желание гостя, если он искренен, для хозяина закон: предлагать не стану. А дабы тебя не смущать, я и сам выйду. Но смотри у меня, мракобес. Едва ты начнёшь пудрить мозги, он, – Петр указал на Улана, – немедленно позовет меня, а сам уйдет. Ну а я, вернувшись вместе со своими гарными пригожими парубками, без лишних слов начну тебя откармливать и никакие твои рассказы не помогут, поскольку я из вашего дойча понимаю лишь Гитлер капут.
Он кивнул Улану. Тот перевел, жестко чеканя каждое слово. Монах вновь энергично закивал, явно соглашаясь на все условия.
– Действуй, старина, – бросил Сангре другу. – Кажись, клиент спекся. Давай, дожимай хмыря. А если его красноречие станет иссякать, ты пройдись возле него и эдак задумчиво попинай наш муляж. Но легонько, а то как бы ляжка из сапога не выпала, и без того на честном слове держится, – и он, с сознанием качественно выполненной работы, направился к выходу, а к вечеру внимательно слушал Улана, вытянувшего из Эспиносы максимум возможного. А знал инквизитор немало…
Глава 6. Тайна золотого ключика
Судя по словам фра Луиса, сокровища действительно имелись, причем огромные.
– Если бы не твои слова насчет пещеры и сорока разбойниках-тамплиерах, он, может, и не раскололся бы, – отдал Улан должное Петру. – Да и про заветное слово ты упомянул гениально. В самое яблочко угодил. Кстати, он несколько раз предостерегал нас, говорил, что у храмовников проклятое золото и напрасно мы устремились на его поиски: добра от него ждать нечего.
– Давай, давай, не томи! – поторопил друга Петр. – Выкладывай, чего нарыл.
– Я для ясности буду сразу свои комментарии добавлять и то, что логически домыслил, – предупредил Улан и приступил к рассказу.
…Все началось где-то за пару лет до роспуска ордена. Именно тогда французский король Филипп[12], ободрав проживавших в его стране евреев, а заодно и ломбардцев, положил свой завистливый глаз на сокровища братьев-храмовников. Но поначалу, не желая делиться с римским папой – а ведь пришлось бы, иначе тот никогда не дал бы своего разрешения на арест и конфискацию имущества – он решил заранее изъять у тамплиеров их денежки.
Не далее как за год до начала решительных действий Филипп успел вытянуть из казны ордена кругленькую сумму в четыреста тысяч флоринов. Разумеется, взаймы на пару лет, причем под 12% годовых, то есть под обычный, а не льготный процент, выдав расписку почти на пятьсот тысяч[13].
Произошла сделка благодаря главному казначею ордена. Улан, заглянув в свои записи, хотел назвать его имя, но Петр торопливо замахал на него руками, заявив, что всякие Жаны, Карлы, Франциски и Людовики сбивают его с мысли и мешают вникать в суть. И вообще ему за глаза хватает Эспиносы и Бони. Если Улану так неймется, пускай назовет по имени главного магистра ордена – одного он выдержит – но не больше.
– Зря писал, – вздохнул Улан.
– Не зря, – возразил Петр, ныне в точности напоминая прежнего капитана российской полиции Сангре: подавшись вперед всем телом, он сосредоточенно слушал друга, не упуская ни единого слова. – Не зря, поскольку, как мне кажется, впереди еще один допрос и на нем мне твой листок очень и очень сгодится.
Улан недоуменно хмыкнул, обиженно посопел, не понимая, какие могут быть вопросы к инквизитору после его беседы с ним , но спорить не стал, послушно продолжив рассказ.
Оказывается, заполучив таким образом четыреста тысяч, король не угомонился. Аппетит приходит во время еды и Филипп, выяснив, как обстоят дела с казной ордена, решил практически полностью выгрести ее, попросив еще шестьсот тысяч флоринов. А чтоб соблазн был как можно сильнее, удвоил процент, доведя его до ломбардского, одновременно увеличив срок отдачи до семи лет. То есть получалось, что одних процентов король должен был выплатить более семисот тысяч. А чего скупиться, коль отдавать не придется.
Но на сей раз казначей не рискнул действовать самовольно, тем более великий магистр Жак де Моле должен был вот-вот вернуться в Париж и провернуть сделку в его отсутствие все равно не успевали. Филипп не унывал, зная жадность де Моле – должен соблазниться. Скорее всего, так оно бы и случилось, но к тому времени магистр уже знал о королевских замыслах, ибо через одного из тамплиеров, чей брат служил казначеем у римского папы, Жак де Моле успел получить известие о предстоящих обвинениях, приготовленных для ордена людьми французского короля. Поэтому первым делом, вернувшись в столицу Франции, в наказание за то, что казначей действовал через его голову и четыреста тысяч перекочевали к Филиппу, магистр выкинул финансиста из тамплиерского братства и отказался принять обратно, хотя за него ходатайствовал сам король. А письмо римского папы с просьбой о помиловании казначея, де Моле, по слухам, швырнул в огонь, не читая.
Что же касается нового займа, все оказалось сложнее. Давать взаймы деньги королю магистр не собирался, но отказать Филиппу просто так означало пойти на открытую конфронтацию. Это тоже нежелательно. Следовательно, требовалась веская причина для отказа. И тогда де Моле принял совет человека, который и привез к нему двумя месяцами раньше брата папского казначея.
– Это был рыцарь-тамплиер из небольшого португальского замка Эксемен де Ленда, – неспешно произнес Улан.
– Ну я ж просил, чтоб ты имена… – начал был Петр и, осекшись, уставился на друга. – Погоди, погоди. Уж больно знакомо звучит. А он случайно не…
Улан, усмехнувшись, кивнул.
– Случайно да. Он – кузен Бонифация, а Изабелле вообще приходится единокровным братом она тоже в девичестве была де Ленда.
– Так, так, и что там дальше? – поторопил его Сангре.
Улан усмехнулся, довольный произведенным на друга впечатлением, заглянул в свои записи и зачитал, в чем заключался совет Эксемена магистру. Суть его состояла в том, чтобы срочно избавиться от денег, отдав их взаймы, но, разумеется, не королю. Назвал де Ленда и имя человека, готового принять такую сумму.
Предлагаемый купцом процент был весьма низким, всего семь с половиной, а кроме того, сам он был… евреем. Однако подкупала его репутация. Овадья бен Иегуда славился во всем торговом мире своей безукоризненной честностью, поэтому на него можно было положиться. Этот вернет сполна, даже если король все равно затеет процесс против ордена и пройдет несколько лет, прежде чем они смогут потребовать свои деньги обратно.
Имелся и еще один немаловажный довод в пользу Овадьи. Если Филипп каким-то образом и узнает, куда делось золото, отобрать его у бен Иегуды он не сможет. Добровольно тот ничего не отдаст, а тайно выкрасть самого купца из славного города Гамбурга, то есть с территории Священной римской империи, нереально. Действовать же в открытую, то есть отправить на его поимку вооруженный отряд, тоже чревато. Купец был солидным уважаемым членом Ганзейского союза, связываться с коим само по себе опасно. Кроме того, император Альбрехт I из рода Габсбургов, отличавшийся суровостью нрава, неуживчивый, угрюмый, но главное, весьма корыстолюбивый, навряд ли позволит Филиппу посягнуть на права своих подданных, добросовестно выплачивающих в его казну огромные торговые пошлины.
– Мда-а, – задумчиво протянул Петр и, не удержавшись, процитировал:
Везде, где слышен хруст рублей
и тонко звякает копейка,
невдалеке сидит еврей
или по крайности еврейка[14]…
Вот теперь, с появлением этого Оладьи картина в каморке папаши де Моле с нарисованным очагом получила полное завершение. Конечно, обширно колышущаяся Хая выглядела бы несравненно лучше, но выбирать не приходится: согласимся на Оладью с его крючковатым шнобелем, благородными пейсами и стареньким лапсердаком. Да ты продолжай, продолжай, – спохватился он.
Улан вновь заглянул в свои записи и послушно продолжил.
Кто разработал схему вывоза золота, по которой целых полгода – с декабря по май 1307 года – сокровища тайно переправлялись в сокровищницу купца, точно неизвестно, да оно и неважно. Довольный бен Иегуда по мере поступления все новых и новых партий золота и серебра в его кладовые едва успевал выписывать одно за другим долговые обязательства. А в конце он обменял их кипу на одно общее.
Едва закончив многоходовую операцию по вывозу золота, магистр по собственной инициативе решил якобы смилостивиться над казначеем и принял его обратно в орден. Одновременно он известил короля, что не сможет удовлетворить его просьбу о займе – у самого ничего нет. Расчет был на то, что если Филипп решит перепроверить де Моле, казначей сообщит своему тайному покровителю то же самое, и тогда главная причина расправы с тамплиерами отпадет сама собой.
Уверенный в этом магистр даже поторопил ход событий. Узнав о подготовленных королем обвинениях и ужаснувшись их чудовищной нелепости и глупости, он сам потребовал от римского папы тщательного расследования, будучи уверенным в том, что очиститься от них ничего не стоит.
Но де Моле забыл про колоссальное количество имеющейся в собственности ордена недвижимости, в том числе и во Франции, равно как и про чудовищную сумму в полмиллиона золотых флоринов, которую королю рано или поздно пришлось бы отдавать. То есть выгоду от ликвидации ордена король все равно получал, и выгоду огромную. И стоило папе дать добро на проведение расследования, как незамедлительно начались аресты тамплиеров.
Лапу на главную казну ордена французский король наложил в тот же день, но… в подвалах башни царила пустота. Разве что в одном из сундуков отыскалось жалкая горстка серебра – тридцать три монетки. Началось расследование. Казначей на все вопросы виновато разводил руками: когда он повторно занял свой пост, сокровищница уже опустела. Более того, он осмелился напомнить Филиппу, что предупреждал его об этом ранее. Не желая, чтобы кто-то тыкал пальцем в его собственные ошибки, король, вдобавок взбешенный найденными тридцатью тремя монетами, явно намекающими на то, кем считает Филиппа сам магистр, озлившись, отдал его в руки инквизиторов (позже тот сгорел на костре вместе с остальными – предателей никто не любит) и велел своим людям искать, куда де Моле мог спрятать золото.
Тут-то и пригодились два ложных следа, организованных главой ордена по совету все того же Эксемена. Тамплиерские повозки с тяжелыми сундуками, гружеными камнями, кирпичами и свинцом, исколесили в свое время чуть ли не всю Францию, изображая "вывоз золота" через Ла-Рошель в Англию, а наряду с этим его отправку из Марселя в средиземноморские страны. Естественно инквизиторы принялись гадать, какой из путей отправки истинный, не подумав, что они оба ложные, и потратили уйму времени на распутывание всех узелков и петелек. Копали вместе со всеми прочими фра Луис и фра Пруденте. Кстати, именно они первыми пришли к выводу, что вывоз сокровищ ордена через Марсель – хорошо организованная липа.