Он отпустил её волосы и, перехватив руки, которыми она колотила его в грудь, скрутил их и зажал между своим и её животом.
- Не зли меня. Ты в этом уже и так преуспела.
- Чем? Тем, что спасла тебе жизнь?!
- Я сказал, не зли меня, котёнок…
Она плюнула ему в лицо.
Какое-то время они в молчаливом остервенении катались по снегу, пока Рысь не оказалась под ним, скрученная так, что и шевельнуться не могла, только тихонько поскуливала от боли и злости. Марвин понял, что она плачет, и почему-то это потрясло его (что я такого сказал, тупо подумал он), но не заставило ослабить хватку.
- Сколько? - настойчиво повторил он, вжимая её лицом в снег. - Скажи, сколько, иначе не отпущу.
- Нисколько! - выдавила Рысь, давясь снегом и слезами. - Ничего! Он ничего мне не заплатил!
- Почему? Ты ему должна?
- Ничего я ему не должна! - закричала она, вывернувшись и отняв лицо от земли. Крик прозвучал неожиданно громко, и в нём было столько протеста, ненависти и муки, что Марвин чуть не отпустил её, подумав, что, если бы ему довелось прокричать эти слова, они звучали бы точно так же.
- Так зачем ты подчиняешься ему? Кто он тебе? Хозяин? Любовник?
- Отец! - выкрикнула Рысь. - Он мой отец!
Марвин отпустил её и сел в снег.
Рысь тоже села, кашляя и отплёвываясь. Она всё ещё плакала, скорее сердито, чем горестно, слёзы текли по щекам, размазывая грязь. Рысь пальцами прочистила рот, снова сплюнула, потом посмотрела на Марвина и сказала:
- Как же я тебя ненавижу.
Она поползла на четвереньках к тому месту, где был костёр, и стала шарить вокруг него, будто что-то искала. Мёртвое тело наёмника мешало ей, и она зло отпихнула его в сторону.
- Отец? - повторил Марвин. - Как это может быть?
Рысь замерла, потом бросила на него взгляд через плечо. Она всё ещё стояла на четвереньках, её глаза бешено сверкали из-под взлохмаченных волос, и сейчас она, пожалуй, действительно походила на хищного зверя… вернее, зверька. Маленького и злобного. Хорёк, куница - но никак не рысь. Ей лютости не хватало для рыси. Настоящая рысь убила бы его при первой возможности. Ещё там, у озера.
- Уж как есть, - устало ответила она.
Рядом взволнованно заржала Ольвен. Марвин совсем забыл о ней. Шатко поднявшись, он, как мог, успокоил кобылу. Потом, ни на что толком не надеясь, полез в седельную суму и - о чудо! - фляжка была именно там.
"А письмо? - вдруг вспомнил он. - Куда я дел письмо Лукаса к Рыси? Выронил в снег, а может, и в костёр…
Ну и хрен с ним".
- На, выпей, - сказал Марвин, протягивая Рыси флягу.
Та неуклюже поднялась, держа в руках свой короткий меч, сунула его в ножны, взяла флягу и выпила всё до капли. Марвин смотрел, как она пила, и, принимая пустую флягу, всё так же не отрывал от неё взгляда.
Дочь Лукаса.
Теперь он сам не понимал, почему не подумал об этом раньше. Его дочь. У неё были его черты лица - нос, скулы, подбородок. И волосы тоже чёрные. Но мало ли в Хандл-Тере черноволосых? К тому же она была курчавой, а у Лукаса волосы прямые. И ещё глаза. Да, главное, почему Марвин не догадался раньше - эти глаза. Они у неё были совсем не такие, как у отца. Тёмные, с глубоким мягким взглядом - не глаза рыси, нет. Глаза рыси были у Лукаса. И она, должно быть, прекрасно это понимала.
Наверное, подумал Марвин, она очень любит своего отца.
- Я всё выпила, - сказала Рысь. Она успокоилась, её голос звучал ровно и немножко виновато. Повинуясь нежданному порыву, Марвин провёл ладонью по её щеке, вытирая, а точнее, размазывая по ней слёзы.
- Ничего, - успел сказать он, прежде чем она ударила его по руке.
- Попридержи свои… - зло начала она, но Марвин перебил её:
- Я и не подозревал, что у него есть дочь.
Это звучало глупо - Марвину никогда не было дела до семьи Лукаса, вполне вероятно, что он, как и большинство рыцарей, имел жену и детей. Но Рысь поняла его слова иначе, и её ответ запутал всё ещё больше.
- Он тоже. Это был для него, знаешь ли, сюрприз… и не самый приятный, - она невесело рассмеялась.
- Так ты… - Марвин не смог выдавить слово "бастард", но Рысь сама произнесла его, и в куда более грубой форме.
- Ублюдок. Ага. Не думаю, что единственный. Но только я одна нашла его и… заставила помнить о себе.
- Помнить?..
- Ну, ты же знаешь, он всегда забывает то, что помнить не хочет, - фыркнула она, но совсем невесело, а Марвин подумал: "Знаю? Нет, конечно. Откуда же мне знать?" - Он даже матери моей долго не мог вспомнить. Я из сил выбилась, пока смогла ему доказать, что я действительно его дочь. И, по правде, - она усмехнулась, но в улыбке сквозила боль, - я всё никак не перестану ему это доказывать.
Дочь Лукаса, снова подумал Марвин. Сперва его женщина - вернее, одна из множества его женщин, - теперь ещё вот это. Судьба определённо слала ему один подарок за другим, а он по-прежнему не знал, что с этими подарками делать. Убить девчонку?.. Но неужели Лукас не понимал, что ему захочется это сделать, когда подсылал её к нему? Или…
Или неужели - понимал?
- И часто он просит тебя о таких… услугах?
- Бывает. Не то чтобы часто, нет… Иногда. И я всегда делаю, как он просит. Мне это нетрудно, я же воин.
- Да какой ты к Ледорубу воин, - сказал Марвин, вовсе не намереваясь её обидеть.
Рысь зло зыркнула на него исподлобья и стала хмуро оправлять одежду, сбившуюся во время драки. Марвин посмотрел на неподвижное тело в снегу.
- Ты знаешь, кто это был? - проследив его взгляд, спросила Рысь.
Он покачал головой.
- Вот как здорово, - протянула она. - Тебя то и дело хотят укокошить, а ты ни сном ни духом.
- То и дело? - обернулся к ней Марвин.
- Это второй раз уже. Я ж говорю, Лукас был прав…
- Хватит о нём, - сказал Марвин и мысленно добавил: пока что. - Ты сказала, что меня хотели убить дважды. Когда был первый раз?
- Вскоре после того, как я выехала за тобой из Уоттерино. Ещё перед тем, как мы познакомились.
- До гайнели?
- Ага.
"Значит, ты спасала меня трижды", - подумал Марвин. Лукас определил свою незаконную и, судя по всему, не слишком любимую дочь мне в телохранители, и она неплохо справлялась с задачей. Вот знать бы только, что было в голове у этого ублюдка, когда он делал это… когда он рисковал ею, чтоб защитить меня. И знал ведь, что защита мне понадобится. Марвину было стыдно признавать, но без этой девчонки он и впрямь уже был бы трижды мёртв.
- Так у тебя не было никакого своего дела в Мекмиллене.
- Нет. Только ты.
- И ты ждала, пока я уеду оттуда, и снова потащилась за мной… и это несмотря на то, что я тебя вырубил. Ты же знала, что я всё понял.
Она кивнула.
- Проклятье, Рысь, я же и правда мог тебя убить. И всё ещё могу. Я ненавижу твоего отца.
Она посмотрела на него с удивлением, словно не понимала, как такое может быть. Марвин тяжело вздохнул и проговорил:
- И что, ты собираешься так вот идти за мной и дальше?
- Я обещала ему.
- Что будешь за мной тащиться, пока не сдохнешь?
- Пока ты не вернёшься.
- А если я не вернусь?
- Вот тогда и буду думать.
Марвин покачал головой. Здесь было что-то, чего он не мог понять.
- Рысь, я отправляюсь в форт, где скрывается герцогиня Пальмеронская. Я должен буду попытаться её убить…
- Чушь какая! - возмутилась Рысь.
- Это приказ моего короля.
Она смолчала. Марвин настойчиво продолжал:
- Я должен выполнять приказ, каким бы он ни был. Я буду выполнять этот приказ, бес задери, даже если по ходу дела сдохну сам. Я привык думать, что так правильно. Так что тебе не надо за мной больше идти.
- Напротив, - возразила Рысь, - очень даже надо. Если ты и дальше собираешься так же глупо рисковать собой на каждом шагу, я должна…
- Ну ты-то кому должна? Лукас ведь тебе не король!
- Но я дала ему слово, как и ты - своему королю. И я ему верна.
"Верна", - эхом прозвучало в мыслях Марвина. А был ли сам он верен своему отцу? Своей семье? Своей невесте? Кому он был верен, кроме своей стервозной королевы и безвольного короля? Единый знает почему, Рысь и впрямь любит своего отца, Лукаса из Джейдри, человека, который вольно или невольно искалечил Марвину жизнь. Она любит его, и этой любви она верна. А Марвину этого не понять, и кто он такой, чтобы её осуждать? Пусть судит Единый, это его дело.
- Рысь, не надо, - попросил он. - Я понимаю, что ты делаешь… то есть… проклятье, я совсем этого не понимаю. Но ты попробуй понять: я так не могу. То, что тебе приказал Лукас… это унижает меня. Даже если ты действительно… помогла мне. Я не смогу этого долго терпеть, - сказав это, Марвин слегка покачнулся. Глаза Рыси удивлённо расширились, она подхватила его - и тихо вскрикнула, ощутив на руке кровь.
- Да ты же ранен!
- Разве? - он и сам не заметил. Чувствовал слабость, но думал, это от усталости и холода, и ещё от изумления - слишком много всего за такой короткий срок. Но у него действительно была распорота рука, и вытекло уже довольно много крови.
- Грёбаный ваш север, - проворчал Марвин. - Тут будто сама земля хочет моей смерти.
- Наверное, так и есть. Здешние духи не любят южан, - без улыбки отозвалась Рысь. - Там за пригорком хутор, пойдём, тебя нужно перевязать.
- Нет уж, сама иди, - огрызнулся Марвин. - Был я там уже. Это хутор язычников, тебе под стать. Вали давай, тебе они будут рады.
- Да тебя же нельзя одного оставлять. Ты истечёшь кровью, замёрзнешь, да и вдруг этот человек был не один?
Она, кажется, сама не понимала, что говорит, и как говорит, и до чего же сейчас похожа на своего отца. Единый, теперь каждый её жест, каждый взгляд напоминал Марвину Лукаса. И долго он этого выдерживать не сможет.
- Рысь, - сказал он, - если ты останешься, я убью тебя. Если ты попадёшься мне на глаза снова, я убью тебя. Если ты ещё раз заговоришь, как твой отец, я вырву тебе глотку живьём, вырежу сердце и отнесу ему. Тогда, может, он сочтёт твою жертву достаточной и наконец тебя полюбит.
Она смотрела на него, распахнув глаза так широко, как это обычно делают совсем маленькие девочки. Потом прошептала: "Ну и сдохни здесь, мне всё равно", - и уже через несколько мгновений оказалась в седле. Марвин смотрел, как она скачет вверх по холму, туда, где в пасмурное небо поднимался дым.
Когда тёмная фигурка всадницы скрылась за холмом, он снова сел на землю. Надо было развести костёр, у Марвина оставалось ещё много хвороста, но у него не было сил. Он кое-как перетянул рану, ворча про себя и проклиная древних духов северных земель, а потом лёг, подложив под голову седельную суму, и стал смотреть в небо.
Он лежал так, почти не чувствуя холода и понемногу начиная дремать, когда со стороны хутора донёсся далёкий, еле слышный крик. И, даже не напрягая слух, Марвин знал, что это кричит Рысь.
Ему понадобилось несколько минут, чтобы заставить себя подняться. Уж больно спокойно было лежать на снегу, впитывающем его кровь, вытекавшую из рассечённой руки. Марвин взял Ольвен под уздцы и побрёл назад к хутору. Он старался не думать о том, что, не услышь он этот крик, ни за что не поднялся бы с такой уютной, такой приветливой земли, согретой его кровью - ни сейчас, ни завтра утром, ни когда-либо ещё. Это было очевидно, но он гнал от себя эти мысли, потому что они означали, что дочь Лукаса из Джейдри спасла его жизнь в четвертый раз, а это было уже слишком…
Он теперь он надеялся только, что сможет хотя бы разок ей отплатить.
Лукаса разбудили вопли. Кто-то надрывно визжал на такой высокой и пронзительной ноте, что звенело в ушах. Человек явно не жалел сил, коих у него осталось предостаточно, что бы с ним там ни делали, и вопли оглушали, даже несмотря на железную дверь, отделявшую камеру Лукаса от тюремного коридора. Лукас морщился, пока вопли не отдалились и наконец не стихли: голосистого арестанта, похоже, увели. Когда всё смолкло, Лукас разобрал, как за дверью громко переругиваются охранники. Он вздохнул и, потянувшись, сел. Проклятье, только умудрился задремать. А может, и не только?.. В камере не было окон, и Лукаса окружал кромешный мрак, не позволяющий делать выводов о течении времени. Сейчас это было, пожалуй, даже к лучшему, потому что если бы Лукас задумался о том, сколько времени теряет, валяясь в этой душегубке, остатки его лояльности к этому мерзавцу Дереку Айберри грозили растаять, как утренний туман.
В Таймене было несколько тюрем, отличавшихся целями и строгостью содержания. Муниципальная тюрьма города предназначалась главным образом для простолюдинов и всякой швали, нарушивших закон в столице или её окрестностях. Эта тюрьма всегда была переполнена, поэтому дорога из неё вела одна: на виселицу. Случалось, туда попадали и благородные мессеры, учинившие пьяный дебош в местной таверне, но их почти сразу отпускали, в худшем случае взыскав штраф. Во времена бурной юности Лукас не раз и не два сиживал в той каталажке. Ему это даже нравилось: начальник стражи отменно играл в карты.
Ещё одна тюрьма содержалась при ордене патрицианцев и располагалась, по слухам, в подземных галереях Первопрестольного храма. Туда попадали колдуны, еретики и особо упорные язычники, подрывавшие авторитет ордена или замеченные в особо гнусных кощунствах. Формально эти подземелья значились не столько тюрьмой, сколько исправительным домом для заблудших душ. Люди оттуда либо не выходили вовсе, либо, что случалось реже, выходили твёрдо убеждёнными в истинности и благости Единого, а также Святого Патрица и всех его смиренных слуг, в частности и тех, что полгода кряду выламывали новообращённому пальцы. В последнее время ходили слухи, что аресты учащаются, поводы к ним становятся всё ничтожнее, а приговор для особо упрямых с пожизненного заключения в отдалённом монастыре всё чаще заменялся на публичное четвертование. Этим заведением заправляли патрицианцы, и Лукас подозревал, что Дерек был не последним из тех, кто подписывал приговоры заключённым. Поэтому при аресте он почти не сомневался, что именно туда его и определят. И только когда его конвоиры проехали мимо храма Первопрестола и направились к королевскому замку, Лукас понял, что дело дрянь.
В Таймене была ещё одна тюрьма. Она располагалась в башне за стенами королевского замка и охранялась не менее усердно, чем покои самого короля. В верхней части башни ждали следствия и приговора люди, заподозренные в государственной измене, и поводы к таким подозрениям могли быть ещё более нелепыми, чем причины для арестов еретиков. В нижней же части башни проводились допросы. Эта тюрьма именовалась Королевской, потому как считалось, что её заключённые - личные враги короля. Народ был уверен, что врагов у короля почти нет, ибо казни заключённых Королевской Башни производились очень редко. Но это только потому, что лишь ничтожная часть арестантов доживала до суда.
Именно туда-то Дерек и запроторил Лукаса, и всё время, пока его везли в тюрьму и оформляли как заключённого, он ломал голову над тем, какого беса всё это может значить.
Он хотел сбежать, наплевав на договорённость с Дереком. Старый паскудник решил показать ему, кто тут главный, хотя, без сомнения, прекрасно понимал, что данное Лукасом слово ровным счётом ни к чему его не обязало. Если бы дело было лет десять назад - другой разговор, но с того момента, когда Дерек поставил себя на позицию представителя ордена, на честность Лукаса он мог больше не рассчитывать. И понимал ведь это, наверняка понимал… К чему же тогда вся эта показуха?
Лукас вздохнул и прикрыл глаза, хотя особого смысла в этом не было: мрак и так стоял непроглядный. В камере не было не только окон, но даже топчана - только пучок прогнившей и провонявшей соломы. От стен тянуло могильным холодом, от сырости земляного пола начинало крутить суставы. С того момента, как закрылась железная дверь, никто не приходил к Лукасу, ему ни разу не дали ни еды, ни воды, а, судя по ощущениям, прошло никак не меньше десяти часов - и это не считая того, что он проспал. Походило на то, что о нём попросту забыли. "Проклятье, ну, преподобный Дерек, вы у меня дерьма тоже сполна хлебнёте, - думал Лукас с холодной яростью, кутаясь в плащ, который ему почему-то оставили. - Я тебе не щенок сопливый, чтоб меня такими методами уму-разуму учить… Любопытно, а как бы на подобное отреагировал Марвин, - и от этой мысли ему вдруг сделалось весело. - Вот ему-то как раз пошло бы на пользу, вероятно. Парню явно есть над чем подумать… а о чём, по мнению Дерека, должен подумать я?"
Несмотря на сырость, злость и смутную тревогу, Лукас снова попытался уснуть, но тут наконец заскрежетал засов. К тому времени, когда на пороге возник щурящийся в свете факела стражник, Лукас уже стоял на ногах.
- На выход, - сказал солдат. Лукас вышел из камеры. В караульной ждало ещё двое стражников, на сей раз без патрицианских плащей. Лукас позволил себя обыскать и беспрекословно двинулся за конвоирами.
Они прошли с дюжину шагов узким тёмным коридором, по обе стороны которого тянулись глухие железные двери, и остановились напротив стальной решётки. Стражник, шедший первым, отпер увесистый замок на ней и, просунув факел в дверной проём, высветил ступени, почти сразу же терявшиеся в темноте.
Ступени вели вниз.
"Проклятье, как же всё это интересно и замечательно", - со всё возрастающей яростью думал Лукас, спускаясь по винтовой лестнице. Один из стражников держал ладонь на его плече, Лукас вполне верил, что из заботы: нехорошо бы получилось, если бы заключённой свернул себе шею на этих ступенях прямо по дороге на допрос. Что они идут на допрос, Лукас уже не сомневался: в подземной части башни находились только камеры пыток.
Они прошли не меньше пяти витков лестницы, когда Лукас снова услышал вопль, разбудивший его четверть часа назад. Звучал он теперь, правда, потише: то ли двери тут были толще, чем во временных камерах, то ли у парня силёнок поубавилось. Спустившись в самый низ, они прошли мимо двери, из-за которой доносился вой, и Лукас подумал, который же это по счёту допрос. Явно ведь не первый, раз парень так орал, пока его сюда волокли.
- Гнида, - процедил сквозь зубы один из конвоиров и сплюнул. Лукас не стал спрашивать, кого он имеет в виду. Он вообще ничего не спрашивал, и знал, что стражники ему за это признательны.
- Куда сказали, в Большой? - спросил стражник, шедший первым, у замыкавшего.
- Ага, в Большой.
- Чего, и этого тоже? В очередь их там, что ли, выстраивать?
Стражники загоготали, впрочем тихо. Быстро смолкли и наконец остановились напротив двери в конце коридора. Шедший первым стражник постучал. Дверь открылась. В коридор вырвался красноватый свет и звуки, явно не способные поднять Лукасу настроение.
- Заключённый доставлен, ваше благородие, - отрапортовал стражник.