Один Зимородок воспользовался потоком откровений для того, чтобы выспросить про дорогу к Зеленой реке, а заодно узнать и про броды. В поселке нашелся один рыбак, который доходил и до Красной реки, и до Зеленой. Сопровождать путешественников он наотрез отказался, сославшись на домашние дела, но дорогу описал довольно подробно.
Старейшина, не скрывая радости от того, что гости так быстро покидают поселок, подарил им горшочек меда, кусок копченого сала, десяток ржаных лепешек и корзину твердых, как древесина, яблок. Все это сложила в свой короб Мэгг Морриган, а философ Штранден взгромоздил его на себя.
Они вышли в путь за два часа до полудня. Когда поселок уже остался позади, Марион остановилась и обернулась. И тут она заметила на одном из домов большой медный флюгер, ярко сверкавший на солнце. Флюгер был резным и изображал собой странную фигуру голенастого человека, играющего на длинной дудочке. Весь он скорчился, изогнулся, далеко отставил локти, сильно вытянул шею – словно превратился в продолжение своей дудочки. И Марион вдруг почудилось, будто она слышит тонкий, завывающий звук, зовущий в какие-то неведомые дали…
Луг простирался, насколько видел глаз. От горизонта до горизонта не было ничего, кроме колыхающейся на ветру травы, кое-где разбавленной белыми и желтыми пятнами цветов. Где-то там, за этим лугом, находилась Зеленая река, третья на пути к столице Ольгерда.
Глядя на море травы, Зимородок несколько приуныл. Ходить по некошеным лугам – занятие тяжелое. А травы, как назло, росли здесь густые и высокие. Странно, что местные не ходят сюда косить. Да и рыбу ловить на Зеленой реке почти никто не отваживается.
Рыбака, хаживавшего к Зеленой реке, все как один называли человеком отчаянным. Рыбак этот был глухонемой, что, впрочем, не помешало ему найти общий язык с Зимородком. Покивав, поулыбавшись, помахав руками, он нарисовал вполне понятную карту и напоследок ободряюще похлопал Зимородка по плечу.
Вот и луг, обозначенный на карте. За лугом опять начнутся холмы, а дальше – Зеленая река. Все просто.
Зимородок пошел вперед, за ним остальные. Неожиданно послышался тихий мелодичный звук, затем еще один, еще… Казалось, кто-то наигрывает на арфе. И музыка приятная. Кажется, это старинная баллада "Венок из белых лилий".
Мелодия звучала странно – то громче, то тише, то быстрее, то медленнее. Иногда она раскладывалась на два голоса. Подчас принималась спотыкаться и даже фальшивить. Но не замолкала ни на мгновение.
– Чума на этого осла! – ругался Гловач. – Ему еще в детстве медведь все уши оттоптал. – Он приостановился и крикнул: – Вот сейчас! Бемоль! Бемоль, тупица! Что ты играешь?
С досады Гловач сильно топнул ногой. И тотчас выскочил тот самый "бемоль", о котором лютнист умолял невидимого музыканта. Гловач поднял ногу и недоверчиво посмотрел на свою ступню. Ничего особенного, подошва как подошва. Головастик, кажется, прилип. Раздавленный.
– Да, брат, не быть тебе лягушкой, – философски заметил ему Гловач. – Неужели это ты перед смертью так вскрикнул?
Головастик безмолвствовал.
Мимо Гловача протопал пан Борживой. Из-под его разбитых сапог вырывались дребезжащие звуки той же мелодии.
Дело принимало занятный оборот. Вот быстрыми шажками просеменила Марион. Трава отозвалась стремительными стаккато. Певучий луг! Музыка звучала теперь отовсюду. Идти старались в ногу, чтобы не нарушать гармонии.
Один только Гловач сообразил, что дело плохо. Он по собственному опыту знал, что самые лучшие песни, повторенные подряд свыше сорока раз, рождают нездоровое желание расправиться с исполнителем. А как быть с этим лугом? Сколько там дневных переходов, сказал Зимородок, два?
Действительно, после того, как количество куплетов подошло к сотне, начали появляться первые признаки беспокойства.
– Он что, теперь все время так будет? – с неудовольствием спросил пан Борживой.
– Похоже, – хмуро отозвался Зимородок.
– Я на пределе, – сообщила Гиацинта.
– Да, приятного мало, – согласился философ Штранден.
– Предлагаю особым декретом запретить в нашем городе исполнение впредь этой песни, – изрек Вольфрам Кандела.
– Постарайтесь не обращать внимания, – посоветовал брат Дубрава. – Потому что нам с вами еще идти и идти.
Некоторое время они шли вперед, не разговаривая, и старались переносить непрерывную музыку стоически. Наконец Штранден произнес:
– Нет, это невозможно! Надо что-то придумать, иначе мы все сойдем с ума.
– Предлагаю выжечь! – тотчас сказал Кандела.
– Выжечь? – с ехидцей перестросил Зимородок. – А как вы себе это представляете, малоуважаемый?
– Проще не бывает, – ответствовал Кандела. – Поджигаешь, и оно горит. Радикальное решение всегда простое! Нужно пустить огонь вперед себя, чтобы он прогрыз, так сказать, просеку.
– Не получится, – огорчил его Зимородок. – Во-первых, трава сырая.
– А мы постараемся, – стоял на своем Кандела. – Человек сильнее травы.
– А во-вторых, – продолжал Зимородок, – если траву поджечь, она будет выгорать кругами, а не "просекой".
– Почему?
– Таково таинственное свойство травы, растущей на лугу, – объяснил Зимородок.
– Факт кругового выгорания травы, – ученым тоном молвил Штранден, – определенным образом связан с обыкновением собак кружиться на месте перед тем, как улечься. Собака таким образом приминает траву, реальную или воображаемую. И это круговое движение сообщилось траве как таковой.
– Мудрено выражаетесь, господин философ, – сказал пан Борживой. – Вот послушайте, я вас научу. Траву, братцы мои, косят. Попросту говоря, вырезают. Чирк-чирк! – И он расхохотался.
– Так что же, мы все это время, получается, зазря терпели? – плаксиво вскричал Гловач. – Вы все это время знали!..
– Ну, знал, – пробурчал пан Борживой. – Только мне это как-то не приходило в голову.
Он обнажил саблю, захватил в горсть пучок травы и попытался перерубить ее. Послышался чудовищный скрежет – как будто тупым ножом водили по натянутым струнам.
Срезать пучок травы Борживою, конечно, удалось, но от звука, получившегося при этом, у Зимородка разболелись зубы, у Гиацинты – голова, у Штрандена кости, у Марион – уши, у Мэгг Морриган – ноги, у самого Борживоя что-то перекрутилось в животе, у брата Дубравы защемило в груди, у Гловача замозжило везде, а Канделой никто не заинтересовался.
– Нет, пусть уж лучше "Венок из белых лилий", – сказал Гловач горестно.
Стиснув зубы, они претерпели еще сорок два куплета.
– Остановимся, – предложил брат Дубрава. – Передохнем хоть немного.
Путники замерли на месте, и тотчас воцарилась тишина. Но насладиться ею не получалось. Злополучный "Венок" продолжал звучать в ушах. Каждый стоял, прислушиваясь к собственным ощущениям. Потом брат Дубрава сказал:
– А что, если передвигаться большими прыжками? Может, нам удастся перескакивать хотя бы через строчку?
– Я вам не жаба какая-нибудь, – обиделся пан Борживой.
– Жабам хорошо, – мечтательно произнес Гловач. – У них нет музыкального слуха.
– Мы быстро устанем, – предупредил Зимородок.
– Мне доводилось читать о людях, которые рождаются только с одной ногой, – заметил Штранден. – Они только так и передвигаются – прыжками. И ничуть при этом не утомляются.
– Хорошо тому живется… – пробормотал брат Дубрава еше слышно. – У кого одна нога…
– Ну что, попробуем? – сказал Зимородок. – Начали!
Прыжки ни к чему не привели, кроме того, что все очень быстро выбились из сил. Первым, задыхаясь, повалился в траву пан Борживой. Злокозненная трава отозвалась на его падение мощным аккордом.
– Ничего не получается, – удрученно молвил Зимородок. – Давайте пойдем след в след.
До ночи они перепробовали не менее восьми способов обмануть певучий луг, но ни один не дал желаемого результата. Спать легли обессиленные, спали плохо. Стоило кому-нибудь повернуться во сне, как тотчас ужасная какофония будила остальных. К утру все были окончательно вымотаны.
Марион, отойдя в сторонку, тихонько совещалась с Людвигом.
– Понятия не имею, что это за трава, – заявил Людвиг. – В мое время этакой пакости тут не водилось.
– Ты считаешь, это как-то связано с Огнедумом? – шептала Марион.
– Любая гнусность в этих краях без Огнедума не обошлась, – сказал Людвиг. – Это мое глубочайшее убеждение.
– Что же нам делать?
– Рассуждайте логически, ваше высочество. Мы находимся на лугу. Луг – это трава. Чего боится трава?
– По-твоему, она может чего-нибудь бояться? – удивилась Марион.
Людвиг машинально пропел:
…Сплетен лилейною рукой,
Он был подарен мне тобой,
Венок,
Венок,
Венок из белых…
– Я сверну тебе шею, – зашипела Марион.
– Кх… кх… Простите, ваше высочество. Так на чем я остановился?
– На том, что трава – это луг, а луг – это трава, – напомнила Марион.
– Если трава может петь, то она, вероятно, может и еще что-нибудь.
– Что, например?
– Молчать.
– Хорошо бы…
– Или бояться, – продолжал Людвиг. – Почему бы вам не попробовать хорошенько запугать ее?
– Запугать? Но чем?
– Думайте, ваше высочество, думайте…
– Марион, где ты? – позвала Мэгг Морриган. – Мы выходим!
Марион присоединилась к остальным. И снова потянулись бесконечные "Венки". Зимородок пробовал свистеть. Над лугом раздавались голоса самых разных птиц. Зимородок мастерски передавал их трели. Но на траву это не производило ни малейшего впечатления.
– Хватит разливаться соловьем, – сказал разочарованный пан Борживой. – Ее, проклятущую, и вороной не проймешь. – Он хрипло каркнул пару раз, после чего плюнул себе под ноги. Трава ответила звонкой нотой: "Тр-рень!"
– А может, она ворон и не боится, – сказала Марион. – Она же трава. Может, она боится кротов?
– Мысль отменная, – отозвался Зимородок. – Только с чего ты взяла, что ее надо испугать?
– Потому что когда я пугаюсь, я немею, – объяснила Марион. – Вот я и подумала: если трава решит, что мы – кроты…
– Или дождевые черви, – подхватил Зимородок.
– Вот именно, – обрадовалась Марион.
– У меня вопрос, коллега, – вмешался Штранден. – Каким именно образом вы собираетесь имитировать пение дождевых червей?
Марион обиделась:
– Вы меня, наверное, за дуру считаете! Я тоже знаю, что червяки не поют и даже не кричат. Но можно там как-нибудь пошуршать…
– А знаете, мысль не лишена оснований, – сказал вдруг Зимородок. – Попробуем и в самом деле ее напугать. Что мы теряем?
– Теперь уже ничего, – согласился брат Дубрава.
– Мы червяки, мы червяки! Наши пути нелегки, нелегки! – пропел Гловач.
Они двинулись вперед, пытаясь различными криками заглушить ненавистное пение травы. Ни охотничье улюлюканье Борживоя, ни волчье завывание Зимородка, ни визг Гиацинты не произвели на траву ни малейшего впечатления. Вольфрам Кандела предложил рукоплескания, но траву это только раззадорило.
– Я предлагаю остановиться и хорошенько подумать, – сказал Штранден. – Кто ненавистен траве? Волков она явно не боится.
Пан Борживой поднатужился и молвил:
– Волков боятся всякие там овцы и коровы. А трава… – Он помолчал и с некоторым даже удивлением завершил: – А трава, выходит, боится этих самых коров!
Гловач очень похоже заблеял. И вдруг стало тихо. Трава словно бы начала прислушиваться к новым звукам.
– Получается? – громким шепотом спросила Марион.
– Еще не знаю, – прошипел в ответ Гловач. – Может, она сейчас разберется что к чему и снова примется за старое.
– Нужно создать стадо, – сказал брат Дубрава. – Ну-ка попробуем помычать.
– Я мычать не умею, – пожаловалась Марион.
– Будешь блеять. Это совсем просто. Бе-е… Бе-е… Ну, повторяй! Бе-е…
Девица Гиацинта вскинула голову и негромко, с достоинством, несколько раз очень похоже промычала.
– Великолепно! – одобрил пан Борживой.
– Просто у меня хороший музыкальный слух, – пояснила девица Гиацинта.
Стадо получилось отменное. Марион и Мэгг Морриган блеяли, Кандела самозабвенно хрюкал, прочие на все лады мычали, а Гловач залихватски кричал: "Пшла, проклятая! Куды прёсся? Вишь ты! Не озоруй, маткин-твой!.." и все в том же роде. Трава подавленно молчала.
К вечеру все осипли. У Гиацинты от долгого мычания разболелся живот. Неожиданно Зимородок прекратил оглашать окрестности нечеловеческими воплями и засипел:
– Холмы… Холмы…
"Стадо" рассыпалось.
– Давайте добежим! – предложил Зимородок. – Силы еще остались?
– Не знаю, что ужасней, – произнесла Гиацинта. – Мычать или слушать про белые лилии.
– Эх, – вздохнул Гловач. – Пшла, проклятая!
…И они побежали, побежали со всех ног! Марион на бегу визжала и трясла головой, чтобы только не слышать опостылевшую мелодию. Но звуки так и прыгали в уши, впивались в мочки острыми коготками, они висели, как серьги: "…от жгучей страсти изнемог…", "…заветный белый тот венок…", "…венок, венок, венок из белых лилий"!
Ночевали в холмах и спали как убитые. Рассвет и полдень следующего дня застали путешественников еще спящими. Первым проснулся Зимородок и даже глазам своим не поверил, увидев, что солнце успело перевалить за середину неба.
Причина торопиться была только одна: с каждым днем становилось все холоднее. Вот-вот должны были начаться осенние дожди. А путешественники потеряли почти половину дня.
Этими соображениями Зимородок поделился с Дубравой, который казался смущенным из-за того, что проспал.
– В конце концов, мы прошли уже полпути. – В этой мысли брат Дубрава пытался найти утешение.
Зимородок смотрел на вещи не столь жизнерадостно:
– Это означает также, что вторую половину пути придется проделывать под дождем, в обществе кашляющих и насморочных спутников.
С холма хорошо была видна Зеленая река. Она медленно текла среди невысоких холмов.
– Надо же, Зеленая река, – сказал брат Дубрава. – Говорят, где-то здесь остались поляны, куда каждую весну прилетали феи…
Они помолчали немного. Потом Зимородок сказал:
– Думаю, все равно придется задержаться на день. Без плота нам не перебраться.
– Дело в том, что я никогда раньше не строил плотов, – сознался брат Дубрава.
– Как-нибудь справимся, – утешил его Зимородок. – Нужно нарубить бревен, наделать из коры веревок… С этой рекой нам еще повезло. Скоро из-за дождей реки взбухнут – вот тогда-то и начнутся настоящие трудности.
Они спустились с холма в лагерь.
Известие о том, что предстоит идти валить деревья, радости ни у кого не вызвало.
– Неужели нет другого выхода? – спросил фон Штранден почти жалобно. – Таскать тяжелые бревна – это, знаете ли…
– Ну почему же, – хладнокровно ответил Зимородок, – есть и другой путь: можно вернуться назад, в поселок…
Брат Дубрава, явив неожиданное ехидство, тихонько пропел:
В лугах, где в изобилии
Произрастают лилии…
– О нет! – закричали в один голос Штранден и Мэгг Морриган.
Откуда-то из-за деревьев прибежала Гиацинта и, гневно сверкая глазами, заорала:
– Какой идиот вздумал распевать здесь эту проклятую песню?!
– Это я, – успокоил ее брат Дубрава.
Гиацинта фыркнула и удалилась.
После этого все мужчины занялись бревнами, а женщины – веревками. Мэгг Морриган объяснила, как нужно снимать с деревьев кору.
К вечеру десяток стволов лежал на земле в ряд. Зимородок и Мэгг Морриган прорубали пазы для веревок. Марион суетилась с веревками, а Гиацинта переходила от одного к другому и показывала кровавые мозоли на своих ладонях.
Гловач объявил, что хочет передохнуть, и занялся ужином.
Тем временем туман сгущался и вскоре затянул все вокруг. Он медленно всползал по склонам холма наверх. Неожиданно потянуло промозглым холодом. Зимородок несколько раз, вздрагивая, бросал по сторонам настороженные взгляды.
– Ты что озираешься? – спросила Мэгг Морриган.
– Что-то мне не по себе, – объяснил Зимородок. – Как-то нехорошо здесь стало. Ты разве не чувствуешь?
Мэгг Морриган поежилась:
– Теперь, когда ты сказал, – вроде, да. Хотя чего тут, собственно, бояться? Чудовища открытых мест не любят, до злобного колдуна еще далеко… Кому тут быть?
– Сам знаю, – отозвался Зимородок. – А все равно ощущение какое-то гадкое.
В этот момент они услышали голоса. Кто-то приближался к лагерю из тумана. Шли не таясь, громко разговаривая, смеясь. Вообще, судя по всему, это были люди мирные и дружелюбные. Вот только чувство тревоги стало еще сильнее.
Из тумана один за другим вынырнули пять человек. Это были молодые мужчины с правильными, но незапоминающимися лицами. На них была серая одежда, не то для охоты, не то для верховой езды. Они остановились у костра, безмолвно улыбаясь.
Брат Дубрава вышел к ним навстречу.
– Вы, наверное, продрогли, – сказал он. – Садитесь к огоньку.
– Да, ночи стали прохладными, – согласился один из пришельцев.
Все пятеро уселись в ряд и, продолжая улыбаться, молча уставились на путешественников. Мэгг Морриган предложила им пряников с медом и была немало удивлена, когда гости смутились. Они быстро переглянулись, словно не вполне поняли, о чем идет речь. Потом один из них снова улыбнулся и произнес:
– Благодарю вас, спасибо.
– Спасибо "да" или спасибо "нет"? – уточнила Мэгг Морриган.
– А если я скажу "нет", это будет невежливо?
– По крайней мере, нам останется больше пряников, – рассмеялась Мэгг Морриган.
У гостей словно какая-то тяжесть спала с души. Тот, что задавал вопросы, улыбался самодовольно, словно только что кого-то перехитрил.
– А вы сами издалека идете? – спросил он брата Дубраву.
– Это точно, – сказал брат Дубрава и в свою очередь поинтересовался: – А вы, должно быть, местные жители?
Снова возникла неловкость. Все пятеро гостей безмолвно улыбались.
Брат Дубрава упорно не замечал, как застыл Зимородок, как Марион жмется к Мэгг Морриган, а пан Борживой как бы мимоходом поглаживает свою саблю. Продолжал расспросы как ни в чем не бывало:
– Большой ли у вас поселок?
Некоторое время все пятеро озадаченно молчали, глядя в землю перед собой. Потом один поднял глаза, улыбнулся по-детски простодушно и произнес:
– В поселке живут поселенцы, которые откуда-то переселились. А в деревне живут исконные жители. Вот такое различие.
– Вы, наверное, торопитесь домой, – предположил брат Дубрава.
Гости заерзали, начали подниматься. Они улыбались все шире и шире, пока наконец их рты не начали напоминать зияющие раны. Девица Гиацинта, кусавшая платок, при виде этого затолкала его себе поглубже в рот и чуть не задохнулась.
Гости беззвучно растворились в тумане.
– Ну, и что вы обо всем этом думаете? – спросила Мэгг Морриган, стараясь держаться нарочито спокойно.
Брат Дубрава ответил:
– Нежить.
– Нечисть? – переспросил Вольфрам Кандела, широко раскрыв глаза.
– Да нет же, нежить, – повторил брат Дубрава, даже не повышая голоса.
Кандела вскочил и забегал вокруг костра.