– А! – страшно вскрикнул вдруг Огнедум и выпустил короля. Толкнул его в грудь. – Светишься? Что это ты светишься?
– Не знаю, – сказал король и понял, что выдал себя.
Огнедум побелел так, что даже седая его борода стала казаться ватной на снежном лице.
– Вина, – немеющими губами вымолвил он.
Унтер стремительно нагнулся, желая получше расслышать приказание. Огнедум слабо махнул в сторону столика, накрытого грязненькой самобранкой.
– Скатерть… Принеси…
Унтер в точности выполнил распоряжение и, повинуясь кивку энвольтатора, расстелил скатерть у него на коленях. Огнедум застучал по скатерти кулаком. Та сперва никак не реагировала, а потом вдруг задергалась, вспучилась и выбросила на поверхность нечистый стакан, наполовину наполненный красной жидкостью. Утер наклонился и почтительно понюхал стакан.
– Портвейн! – доложил он. – Худшего качества!
Огнедум молча влил в себя портвейн и бросил стакан себе на колени. Обрызгав скатерть кроваво, стакан скатился на пол и разбился, а на скатерти тотчас появилась новая дыра, и Огнедум зачем-то засунул в нее палец. Вытащил. Поковырял у себя в ухе. Сдернул скатерть с колен, скомкал и бросил в угол.
Потом обратился к унтеру:
– Видишь этих двух "факелов"?
Унтер, сощурившись, цепко глянул на побратимов. Кивнул истово.
– Так точно – вижу, властитель.
– На гауптвахту. Запереть. Двух испытанных "факелов" – у двери и под окно. Действуй!
Унтер махнул арестованным. Те вяло поднялись и пошли за ним следом.
Оставшись наедине с Ольгердом, энвольтатор спросил:
– И давно это с тобой?
Ольгерд молчал.
– Тебе лучше ответить, – посоветовал Огнедум.
Тогда бывший король произнес:
– Недавно.
– Ты разговаривал с теми двумя? С предателями? – Энвольтатор кивнул на дверь.
– Нет, – сказал Ольгерд.
– Врешь! – Огнедум треснул кулаком по подлокотнику и сильно ушиб руку. – Врешь! – заорал он в бешенстве. – Как тебе удалось развратить двух боевых "факелов"? Как? Ты же тень! Ты лишен собственной воли! Ты – ничто, пфук, пустое место! Как?
– Никак, – согласился Ольгерд.
И тут энвольтатор почувствовал, как внутри него чужеродным элементом появился страх. Этот страх ввалился к нему как к себе домой и уходить не собирается.
В этот момент дверь опять отворилась, и в лаборатории показался давешний унтер.
– Ваше приказание исполнено, властитель! – закричал он с порога. – Арестованные доставлены! Часовые выставлены!
– Хорошо, ступай, – махнул Огнедум.
– Я им от себя добавил – ничего? – поинтересовался унтер.
– Ничего, – согласился Огнедум. – Ступай.
Унтер вытянулся и закричал:
– Прошу простить вполне закономерное смятение, вызванное близким нахождением к особе властителя! В устном рапорте, который будет, согласно устава 9-в, изложен письменно, было доложено не во всех подробностях! Разрешите исправить оплошность письменно?
– Говори сейчас, – велел Огнедум.
"Факел" сказал:
– Этот лазутчик, фон Винтер, он еще так говорил: мол, упыри вы, а я заведу в полдень часы. Я мало что понял, а тут еще предатели – как увидел, так нутро вскипело – ну и забыл доложить…
– Хорошо. Ступай. Изложи письменно.
Унтер с топотом удалился. "Надо будет поскорее отправить его на передовую", – равнодушно отметил Огнедум.
А страх внутри энвольтатора тем временем начал устраиваться со всеми удобствами – обзавелся удобной тахтой, маленьким столиком с закусками и выпивкой и даже томиком декадентских стихов. В петлице желтый цветок, в глазу монокль, в руке бокал, в зубах сигара. И больше нет теперь никаких занятий у Огнедума, как только обслуживать этого нахального постояльца.
"Что угодно-с?" – "А вот, голубчик, что… э-э… Да, часы. Часы, которые соорудил Косорукий Кукольник. Предсказанье помните? Освежите-ка, голубчик, в памяти…" И холуй-Огнедум, закатывая от усердия глаза, послушно барабанит: "Для бродяжки, музыканта… для ученого зануды, для этой… красотки златокудрой… Соберутся – будет звон, а кто против – вышел вон!" – с облегчением завершил он. И начал ждать похвалы.
"Ну, ну, что же вы так плохо помните, голубчик, – отмахивается страх лайковыми перчатками. – Прямо даже неудобно за вас… Явится к вам смертушка, а вы ее и не признаете. Тут-то она вас – тяп! Ведь это вы, – тут он уронил монокль и закричал барственно: – Ведь это вы ПРОТИВ, голубчик, а стало быть, и ВЫЙТИ ВОН – тоже вам! Экая вы свинья… Подайте спички".
Да-с, именно так все и происходило. А король стоял рядом и улыбался.
– Дай мне вон ту тетрадь, – бросил ему Огнедум. – Которая с желтым пятном.
Ольгерд молча повиновался. Огнедум проглядел несколько страниц, вписал старательно: "Мразь. Мразеобразно и мазеподобно размазан ужас бытия по зеркалам, и сколько ни глядись, лишь нечистый лик смерти скалит навстречу зубы. Макабр и меланхолия – вот участь мыслящих, мятущихся. Но и в предсмертной икоте хочу я оставаться исследователем сизых и склизких глубин естества".
"Эй, голубчик, куда это вы запропали?" – напомнил о себе постоялец, и сладковато-удушливая волна поползла по огнедумовой душе. "Желаю то, желаю се!" – капризничал постоялец.
На стене над тахтой тем временем появился портрет Косорукого Кукольника в генеральском мундире – очень пыльный. Постоялец пытался украсить его лентами и дубовыми ветками. Пыль летела столбом. "Голубчик, ну что же вы стоите? – закричал он чуть не плача. – Вытрите пыль – да поживее!" И пал на тахту, чихая, а холуй тотчас принялся, изгибаясь всем телом, водить тряпицей по портрету.
Лет сто назад в столице появлялся Косорукий Кукольник. Его видели на площади – нескладную жердину в красном мундире несуществующей армии. Огромные эполеты торчали на костлявых, вздернутых плечах, аксельбанты, как рыбачья сеть, свешивались на грудь, сзади болтались непомерные измятые фалды. Длинные ноги в лосинах переламывались там, где начинались высоченные сапоги.
Держа перед лицом деревянную саблю и скосив к ней глаза, он принялся маршировать по площади и надсадно орать при каждом шаге: "Ать! Два! Ать! Два!" Так продолжалось некоторое время, а потом он пропел, очень похоже подражая трубе: "Ту-туту-ту-у! Ту-ту-у!" и остановился, дробно прогрохотав каблуками.
Нескольким растерянным "факелам", которые не вполне понимали происходящее и наблюдали за генералом в бездействии, он рявкнул: "На крра-ул! Бол-ва-ны!". "Факела" привычно вытянулись. Косорукий Кукольник прошелся вдоль строя, цедя сквозь зубы: "Молодца, молодца…", после чего неожиданно развернулся к ним задом и быстро, как таракан, полез по стене к часам.
Он поднялся на карниз второго этажа, вцепился пальцами в лепнину на третьем и переместил ногу в сапоге на голову гипсовой красавицы с корзиной фруктов, что украшала простенок между окнами. Красавица сказала: "Вы – наглец, сударь!", на что Косорукий Кукольник не обратил никакого внимания. Он ловко перебрался на третий этаж и устроился там на подоконнике, свесив ноги наружу. Часы находились прямо над ним.
Косорукий Кукольник громко расхохотался, глядя на "факелов", столпившихся на площади.
– Взять его! – закричали снизу.
– А-а! – радостно зарычал Косорукий Кукольник. Он снял сапог и ловко запустил его в первого же "факела", который приблизился к стене. Откуда-то доставили лестницу. Второй сапог пролетел мимо цели и исчез в толпе возбужденных "факелов". Принесли еще одну лестницу. Скалясь, Косорукий Кукольник хватал из корзины гипсовые фрукты и метал их в своих противников. При этом он распевал во всю глотку:
Я черный пират,
Мой верный фрегат
И я – по волнам мы летим!
Трепещет враг,
Завидев мой флаг
Под небом голубым! Голубым!
Бросив последнее яблоко, Косорукий Кукольник сорвал с головы треуголку, обнажив сальные волосы, заплетенные в косицу, прокричал: "Ура!" и исчез в оконном проеме – только фалды взлетели над тощей генеральской задницей.
Когда "факела" ворвались в комнату, где помещался сложный часовой механизм, они увидели сваленные в углу фигурки Хоровода Любви, ржавые колеса, шестеренки и колокольчики с вырванными язычками. Под одной из шестеренок валялась деревянная раскрашенная кукла – солдатик в красном мундире. Никаких следов нарушителя обнаружено не было.
Комнату заперли и доложили о случившемся Огнедуму. Когда энвольтатор лично пожаловал на место происшествия, солдатика там уже не было, а на шестеренках поблескивало масло.
Этот случай много лет хранился где-то на чердаках огнедумовой памяти – дожидался своего часа. И вот он оттуда извлечен, любовно повешен на стену, обтерт и украшен бантами и веточками.
– Ты идешь со мной, – сказал Огнедум Ольгерду. – Я желаю лично присутствовать при том, что произойдет сегодня на площади.
Слушая Мирко, Марион от волнения стискивала руки. Мирко кружил по пещере, показывая, где стоял он, откуда выскочили упыри, каким именно образом происходила схватка.
– Прошу прощения, – перебил Зимородок, – а часы ты видел?
– Сломаны, – махнул рукой Мирко. – Под циферблатом есть карниз, там при желании можно пройти. Здание не охраняется. Во всяком случае, я там никакой охраны не видел. Они ведь не ждут нападения, упыри-то! Привыкли над беззащитными тенями куражиться…
– Какие будут предложения? – спросил пан Борживой.
– Я полагаю так, – с легким поклоном в сторону старого рыцаря отозвался Мирко, – мы войдем внутрь здания ратуши и через оконце выберемся на карниз. Я вас прикрою.
– Какой ширины карниз? – осведомился Гловач.
Пан Борживой важно засопел, посматривая на потолок пещеры.
– Пол-локтя… может, чуть пошире, – ответил Мирко.
Гловач поджал губы.
– А что? – всполошилась Гиацинта. – Лично я могу пройти по тонкой жердочке и даже не покачнусь!
– А ты что скажешь? – обратился Зимородок к брату Дубраве.
– Скажу, что надо открыть короб. Пусть малютка-недомер тоже участвует в разговоре, – ответил Дубрава. – Ему ведь с нами идти…
Марион сняла крышку. Кандела не спал – сидел в своей кроватке и горько, безмолвно плакал.
– Будет тебе, – сказала Марион, чувствуя неловкость.
– Вы держите меня в заточении, – всхлипнул Кандела. – Вы ненавидите меня!
– Вовсе нет, просто мы тебя бережем, – отозвалась Марион и всунула в короб руку. – Забирайся. Будешь со мной.
Кандела поглядел на нее с опаской.
– И ты не отдашь меня этим извергам? Обещаешь?
– Ни за что! – заверила Марион. – Они ведь все меня слушаются.
– Хотелось бы верить… – вздохнул Кандела. – Но ведь я – пленник! Есть ли у меня выбор? Настанет ли сладостный миг свободы? Придет ли он, тот, кто отворит мою темницу? Я не виноват, что был рожден для беспечной жизни среди цветов! За что же меня принуждают совершать мрачные подвиги?
Он уселся на сгиб локтя Марион, цепкий, как ящерка, и грустно замолчал.
– Ну хорошо, пройдемся мы по карнизу, как в песенке, – сказала Мэгг Морриган. – В конце концов, не так уж это и трудно… А потом?
– Упыри все передохнут! – убежденно произнес Мирко и сплюнул.
– Горожане наконец поймут что к чему и поднимут восстание! – сказал Штранден. Глаза философа азартно сверкали.
– Может быть, нам придется удирать, – предположил Зимородок. И неожиданно обернулся к Марион: – А ты как считаешь, кроха? Втравила ты меня в историю… И думать ведь не думал, когда впервые увидел тебя в "Придорожном Ките"…
Марион зарделась, встала. Кандела сидел на ее руке, словно охотничья птица.
– Идемте, – просто сказала Марион. – До полудня осталось совсем немного.
– Истинно королевская речь, ваше высочество, – проговорил Людвиг.
Разумеется, Огнедум отдал распоряжение отправить к ратуше изрядный отряд "факелов" и занять позиции возле часов. Это распоряжение браво промаршировало из замка в казармы и принялось топтаться перед дверью, за которой помещался капитан бунчука "Пламядышащий".
Тот был чрезвычайно занят – изучал последние сводки с фронта, подписанные капитаном Паленым. Паленый подробно описывал положение дел на передовой. Предлагал своему будущему преемнику применять такую-то тактику, а такой-то тактики ни в коем случае не применять. Капитан, сверяясь со сводками Паленого, аккуратно наносил на карту красные крестики.
Здесь следует отметить одно обстоятельство, о котором не знал Огнедум. Дело в том, что добрая половина бунчука "Пламядышащий" состояла из неврастеников. Случилось это по недосмотру. Один из ветеранов, уцелевший после сорока девяти сражений, впал в странное состояние. Целыми днями просиживал он в пивной и охотно толковал о смысле бытия. А вот есть ли этот самый смысл и в чем он заключается? А потом ветеран исчез.
"Факела" – завсегдатаи его любимой пивной – сочли, что исчез рассуждающий ветеран согласно с распоряжением начальства, и не задавали вопросов. А начальство, ничего не зная об исчезновении ветерана, полагало, что он вовсе не исчезал, а до сих пор сидит в пивной.
На самом деле старый "факел" решил дойти в своих поисках до самого дна и в одну прекрасную ночь нырнул в котел с субстратом. Его тоскующие гены перепортили добрых полторы роты отборных бойцов. Огнедум тревожился не напрасно – скрытых моральных уродов в его армии имелось предостаточно.
Посланный от Огнедума "факел" никакой письменной бумаги при себе не имел. Энвольтатор спешил и дал ему только устные распоряжения. Поэтому часовые долго не желали его даже подпускать к двери, за которой работал командир, и требовали пароль. "Факел" нес дежурство в замке и пароля, принятого в этот день в казарме, не знал. Попробовал наугад: "Кровавая баня", "Смерть", "Честь", "Удавленник" – но все оказалось не то.
В разгар бурной сцены между "факелом" и часовыми дверь распахнулась, и показался капитан. Он был бледен, пальцы – в пятнах красных чернил. "Факел" вывернулся из державших его рук и метнулся к капитану, крича: "Срочно! Срочно!" Капитан побледнел еще больше, взвыл нечеловечески: "Покушение! Предатель!" и спрятался за дверью. На донесении Паленого было начертано: "Совершенно секретно. Разглашение приравнивается к государственной измене". Поэтому капитан так боялся, что посторонние увидят этот документ.
Приняв слова капитана как руководство к действию, часовые огрели "факела"-посыльного табуретом по голове, и он на некоторое время успокоился на полу. Затем дверь опять открылась. Злополучный "факел" увидел свое отражение в капитанских сапогах и прохрипел: "Срочно… Властитель Огнедум лично приказал… до полудня занять оборону на главной площади возле часов… ожидается крупная диверсия…"
После этого "факел" с облегчением потерял сознание.
Солнечные часы как раз показывали полдень.
– Все кончено! – воскликнул капитан. – Я изменник! Я безнадежно погубил Дело Огнедума!
Он вбежал к себе, запер дверь, набросал несколько строк, обращаясь к будущему командиру "Пламядышащего" и вонзил офицерский кортик себе в сердце.
Таким образом, ни площадь, ни часы никем не охранялись, и Огнедум, который вместе с королем Ольгердом и двумя охранниками явился туда за несколько минут до полудня, не обнаружили там никого – кроме, разве что, двух или трех теней на углу возле аптеки. Энвольтатор хмурился. "Факела" с неподдельным интересом поглядывали на открытую дверь пивной.
– Ну, и где же этот твой хваленый полдень? – просил Огнедум короля. – Что-то я его не вижу!
Словно в ответ на эти слова дверца, скрытая под часами, со скрипом отворилась, и на карнизе показалась молодая девушка. На мгновение она остановилась, осваиваясь с ярким солнечным светом. Приложив к стене растопыренные пальцы, она смотрела куда-то поверх площади. Полуденное солнце ярко освещало ее всю – легкую золотистую россыпь веснушек, забытых на лице с лета, зеленоватые глаза, вырвавшиеся из плена лент распущенные волосы. Платье на ней было простенькое, затрепанное, но какое-то ужасно милое. Ольгерд глядел на нее во все глаза, мысленно умоляя заметить его.
Она как будто услышала – медленно повернула голову и посмотрела вниз. На ее лице мелькнуло разочарование – площадь оказалась почти пустой. Она прикусила губу и сделала первый шажок по карнизу. Затем второй, третий… Ольгерд следил за ней, не отрываясь, и вдруг понял, что девушка напевает и двигается в такт песенке.
Вслед за девушкой показался нескладный головастый человек с лютней через плечо. Он сложил губы трубочкой, как будто присвистнул, и пополз, прижимаясь к стене. Следующим на очереди был старый толстый рыцарь при сабле. Пальцы его ног выглядывали из дырявых сапог, а парчовые заплатки легкомысленно сверкали на видавших виды штанах. Он пыхтел и что-то ворчал себе под нос.
Босоногая женщина в подоткнутой юбке легко ступала следом за ним, а рука об руку с нею шел хмурый человек с книгой под мышкой. Из книги, как крысиный хвост, свешивалась закладка.
После короткого перерыва дверца шевельнулась опять, и на карниз, трепеща, выбралась златокудрая красавица в белых одеждах. Легкий шелк ее платья взлетал под порывами ветра, и Ольгерд имел случай полюбоваться ее стройными ногами. Над плечом красавицы подпрыгивало что-то искрящееся, живое, похожее на маленькую пеструю птичку. Оно цвиркало и верещало.
– Часы все равно сломаны, – сказал Огнедум блеклым голосом. – Дешевый цирк! Скоро придут мои боевые "факела"…
За красавицей из дверцы вынырнул кавалер с гордой осанкой. Его колени заметно подрагивали, а под бравыми усами стыла улыбка, но красное круглое лицо глядело надменно, так что никому и в голову бы не пришло заподозрить его в нехрабрости.
– Людвиг! – закричал король и рванулся вперед, но один из охранников ухватил его за локоть двумя пальцами:
– Куда? Стоять!
Король замер, быстро переводя дыхание. Он вдруг понял, что мир, который столько лет был тускло-серым, вновь начинает постепенно заполняться красками.
Кавалер на миг замешкался. Красавица повернула к нему голову, улыбнулась, что-то проговорила и взяла его пальцы в свои. И он послушно пошел за нею.
Затем, как чертик из коробки, выскочил человек в кожаной одежде. Этот не медлил и не озирался – он крался по карнизу, как будто выслеживал кого-то. Потом остановился и громко крикнул:
– Дубрава!
Девушка с распущенными волосами тем временем уже добралась до второй дверцы, которая уводила фигурки Хоровода Любви обратно в комнату с часовым механизмом. Ей оставалось только открыть ее и войти внутрь. Но то ли дверца не открывалась, заржавев за долгие годы, то ли девушка по какой-то причине медлила – только весь пестрый отряд остановился, выстроившись на карнизе, и стал чего-то ждать.
И вдруг над площадью медленно поплыл первый удар колокола.
– Это невозможно, – прошептал Огнедум.
На карнизе возникла наконец десятая фигура – молодого человека в дерюжном балахоне. Лесовик сердито глянул на него, а тот в ответ улыбнулся.
Запел второй колокол, тоньше и мелодичнее первого. Третий отозвался бархатисто. Воздух наполнился звуками. Фальшивя и перебивая друг друга, колокола, казалось, вопили от радости.
А потом, перекрывая их нестройный хор, понеслись тяжелые басовые удары:
– Бом-м!.. Бом-м!..
– Взять их! – сквозь зубы приказал Огнедум своим охранникам.
– А подкрепление? – осведомился один из них.
– Судя по всему, подкрепление не придет, – сказал Огнедум.
– Луки бы сюда, – прищурился один из "факелов". – Мы б их враз сняли!