Во Флоринополе мы провели еще одну ночь, и выступили в путь с рассветом. Я бы конечно так не торопился, но Стелла уверяла меня, что мы не можем терять ни минуты. Как ни странно, ее поддержала Наташа.
– Не навсегда же нам тут оставаться.
Так что за эти три дня мне так и не удалось с ней поговорить. Хотя несколько раз я пытался это сделать. Но каждый раз что-то мешало. Да еще Диоген не давал никакой возможности остаться с ней один на один. Что? Разве я ничего не сказал про Диогена. Ах, да! Тогда пардон!
Представьте себе, философ увязался с нами. Хотя конечно, в этом ничего удивительного нет. Влюбился человек в Наташу. Влюбился по уши. Когда увидел, что мы собираемся отчалить, кинулся ко мне в ноги.
– Герцог Адал, ты тут главный! Спаси не погуби! Ради красоты Венеры, возьми меня с собой!
– Извини, приятель, – сказал я ему. – Но мы спешим. У нас срочное дело в Земле Обетованной. Так что, ничем помочь не могу.
– Если вы тут меня оставите, то я брошусь на кусты терновника и истеку на них кровью. Умирать буду долго и мучительно, и все это время буду осыпать вас проклятьями и просить богов, чтобы не дали вам удачи в вашем деле.
Я бы на этот бред внимания обращать не стал бы. Но мои спутники были другого мнения. Диогена неожиданно поддержали Геркулес и Флора.
– Возьми его, Адал! А то и впрямь убьет себя, а перед этим проклянет. Тогда мы бед не оберемся.
Что ж, медицинский кодекс предписывает уважать местные обычаи. К тому же, я увидел, что Диоген и впрямь может что-нибудь с собой сделать в таком состоянии. Руки у него тряслись, губы дрожали. Налицо все признаки похмельного синдрома.
– Ладно. Будешь сидеть со Стеллой. И кто-нибудь, дайте ему вина. Не могу смотреть, когда человек страдает.
– Вот это поступок достойный истинного мудреца! – восхитился Диоген. – Не был бы я философом, то стал бы целовать тебе ноги. А так, прими мою благодарность. А благодарность Диогена Лаэртского многого стоит. Это тебе не презренные золотые слитки Креза или алмазы царя Соломона.
Так Диоген Лаэртский философ и пьяница оказался в нашей компании…
И вот перед нами горы. Зрелище потрясающее! Мне даже стало не по себе, так проняло, потому что, никогда прежде в горах не был, и такого не видел. Вот привелось, да еще и не на своей планете. Хотя, в принципе, горы, как горы. Только высокие больно.
– И что мы должны их преодолеть? – спросил я у Стеллы.
– Да.
– А обойти их как-нибудь нельзя?
– Нет. К тому же, мой герцог, настоящие герои никогда не обходят препятствия стороной, – сказала Стелла, щурясь на снежные вершины.
– А что, разве я герой?
– Конечно, – усмехнулась Наташа и как-то странно на меня посмотрела. – Ты же Крутой Пришелец.
– И что, я на самом деле такой крутой?
– Круче просто не бывает! – поддакнула Флора.
– Больше вопросов не имею!
И вот наступила пора прощаться с кентаврами и с моей дорогой Флорой. Признаюсь, что когда я осознал, что возможно никогда их больше не увижу, к горлу подступил ком, а в груди тоскливо защемило. Я и мои спутники крепко пожали руки кентаврам. А Пустынная Фиалка, так просто разрыдалась, никого не стесняясь и крепко сжала меня в своих могучих объятиях.
– Как же, как же? – протягивала она к небесам руки. – Как же такое могло произойти? Я расстаюсь с тобой, Супермужчина! На кого я тебя оставляю?
Слезы защипали и мои глаза.
– Не печалься, Флора, – сказал я дрогнувшим голосом. – Я уверен, что расставание не будет долгим. Мы еще увидимся. Еще скрепим нашу встречу крепкими объятиями и дружеским застольем.
– Я назову сына в твою честь, когда он родится! – воскликнула амазонка. – Он будет мне напоминать о тебе, благороднейший из людей.
Так вот мы расстались. И долго еще стояли кентавры и Флора, смотрели нам вслед и махали руками.
А мы ступили на горную тропу. Отряд наш состоял из пяти человек кентавра. Трое мужчин и две женщины. Геркулес взвалил на свою могучую спину всю поклажу, которой нас снарядили во Флоринополе амазонки, и мы пошли вперед.
Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Это сказано не про нас. Мы пошли прямо в гору, которую должны были перевалить. Не прошло и часа, как весь мой прежний восторг улетучился. Больше меня не вдохновляло синее небо, золотые облака, белоснежные верхушки гор. Я даже перестал напевать песню о том, что лучше гор могут быть только горы, и том, что можно свернуть обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа. Да, я бы сейчас с огромным удовольствием выбрал бы другой путь, поровнее, и чтобы не надо было никуда подниматься.
Мы шли, шли, шли и еще раз шли, а дороге, казалось, не было конца. В пору было запеть песню о том, что вместе весело шагать нам на гору, нам на гору, но почему-то уже не пелось, а пыхтелось.
Наташа шла рядом и тоже пыхтела. Видок у нее был намного лучше прежнего. Во Флоринополе я выпросил для нее одежду, обувь и украшения. Теперь никто не мог принять ее за мою рабыню. Она щеголяла в короткой светло-голубой тунике, расшитой по краям золотым орнаментом. Туника чертовски шла к ее глазам. Стройные загорелые ножки Наташи были теперь обуты в шикарные кожаные сандалии, волосы прибраны серебряными ремешками. Что за красавица! Жизнь отдать не жалко. Настоящая амазонка. Я рядом с ней в длинной хламиде выглядел более чем нелепо. Мы были словно с разных картин.
Зато Диоген не отходил от Наташи ни на шаг, путался у меня под ногами и все время развлекал ее историями про свою жизнь. Что и говорить, рассказывал он увлекательно и смешно, Наташа часто хохотала, а я шел рядом и злился. Блин! Купидон оказал мне медвежью услугу, заставив философа влюбиться в мою избранницу. Я никак не мог от него отделаться и остаться с Наташей наедине и поговорить с ней о своих чувствах. Вот и сейчас он шел и рассказывал очередную историю про себя:
– Всю мою жизнь, дорогая Наташа, я страдаю через женщин. Женщина, а скорее всего это была гулящая женщина, породила меня на свет, полный жестокости и страданий, а потом бросила меня у ворот храма Бахуса. Так началась моя полная страданий и лишений жизнь. Подобрал меня Сосикрат. Это был бедный горшечник, чья жена Дуридия была абсолютно бесплодна и не могла родить даже от соседей. Люди они оказались не добрыми и еще младенцем посадили меня за гончарный круг, за которым я провел без малого десять лет. Вот тогда-то, глядя на играющих, на улице детей, я и задумался о смысле жизни и стал постигать философию. Что ж, говорил я себе, пусть они играют и бегают себе на здоровье. Ничего в этом хорошего нет. Рано или поздно все они сполна испьют чашу страданий, какие может принести улица. Кто-то переломает ноги, свалившись, перелезая забор чужого сада. Кто-то утонет в море или пруду, кого-то пристукнет палкой злобный прохожий или забодает вырвавшийся на свободу бык, иных растерзают бродячие псы. Мне же все это не грозит, раз я надежно укрыт стеной своего двора. Кончилось тем, что на меня упала покосившаяся крыша мансарды, под которой я мял глину, и только чудо спасло мне жизнь. Хотя три года я пролежал недвижим.
– Кошмар! – искренне посочувствовали Диогену слушатели.
– Ничуть! – возразил философ, утирая с лица выступивший пот. – Это была для меня большая удача. Теперь мне не надо было работать. Я просто лежал в тени кипариса и размышлял. Правда, мои приемные родители через год отнесли меня к храму, к тому самому, где я был ими подобран. Но и это тоже меня только обрадовало. Они мне не нравились. Кормили плохо, вина и вовсе никогда не давали. Я зажил при храме. Каждое утро жрецы выносили меня на порог, укладывали на землю, и добрые прохожие подкармливали меня объедками, но чаще всего угощали вином, ибо это главная жертва, каковую приносили в храм к богу виноделия. Тогда-то я и пристрастился к вину и очень скоро просто не мог без него жить.
– Чем раньше человек пробует вино, тем больше он подвержен риску стать алкоголиком, – заметил я, прерывая рассказ Диогена.
В ответ на это Диоген тут же достал из-за пазухи глиняную флягу, которую опустошал к каждому вечеру, отхлебнул из нее и печально посмотрел куда-то вдаль.
– Что же было дальше? – нетерпеливо спросила Наташа, и ее любопытство мне не очень понравилось.
– Что было дальше? – Диоген еще разок отхлебнул из фляги. – Однажды, в день Бахуса, когда я лежал совершенно пьяный и еле ворочавший языком, и бродячие псы мочились на меня, как на последнее существо в этом мире, один богато одетый прохожий пожалел меня, и спросил, не тяжело ли мне вот так жить.
– Нисколько, – ответил я, с трудом приоткрыв глаза. – Вот рождаться на свет было, куда тяжелее, потому что у матери моей были уж очень узкие бедра. Наверно не легко будет и умирать, сознавая, что впереди меня ждет новая жизнь и новые роды.
Прохожий удивился и спросил, что бы он мог для меня сделать.
– Отойди в сторону, – ответил я ему. – Ты загораживаешь мне солнце. И встань с подветренной стороны, чтобы запах от твоих потных чресел, не бил мне в нос.
Прохожий этот оказался македонским царем Александром, который впоследствии чуть не завоевал весь мир, но где-то на краю света пропал без вести. Но тогда он был еще жив и сказал, что я самый мудрый житель Лаэрта, и что город этот недостоин меня. И отвез меня в Афины. Великий оратор Демосфен лично согласился взять меня к себе в дом. Он принес меня в свое роскошное жилище, где даже полы были из мрамора, и нигде не лежало ни пылинки.
– Видишь, какое это великолепное жилище? – недовольно спросила меня его жена Стервозия. Почему-то я ей не приглянулся.
– О да, – ответил я. – Это жилище достойно таких глупцов, как вы.
Демосфен обиделся, но не подал виду.
– Живи у нас, но только не плюй на пол, и на стены, – сказала Стервозия.
Я плюнул ей в лицо и сказал, что это единственное место в доме, которое не блистает роскошью, а значит не стоит и почтения. Демосфен, который, как ни странно, очень любил свою жену, не выдержал и выкинул меня из дома. Напоследок он дал мне такого пинка под зад, что я, забыв про свою немощь, пробежал всю агору и добежал до акрополя. Так что Демосфену, а в большей степени, его жене Стервозии я обязан своим удивительным и скорым выздоровлением.
Вот под такую болтовню мы поднимались в гору, и рассказ философа прервался, потому что прямо перед нами вдруг выросла одноглазая фигура полуголого бородатого мужика, рост у которого был не меньше пяти метров, а лицо указывало на полное отсутствие интеллекта. Короче, природа, дав ему исполинский рост, явно решила отдохнуть, когда дело дошло до мозгов. Я сначала даже решил, что это какой-нибудь памятник, но потом мужик задумчиво поднял над головой, словно копье дерево, и я понял, что это не памятник. Мы остановились.
– Кто такие? – Голос великана эхом прокатился по окрестностям. – Че надо?
– Кто у нас убийца великанов? – тихо спросил я. – Кажется, Геркулес?
– А чего я? Чего сразу я? – забормотал наш герой. – Это ведь когда было? Да и было ли? Мало ли чего люди наплели в мифах то? И вообще с циклопами лучше всего расправляется Уллис.
Не дождавшись ответа, одноглазый верзила метнул в нас дерево. Я еле успел нагнуться и пригнуть к земле Наташу, и оно просвистело над нашими спинами. Диогену повезло меньше. Его зацепило ветками и унесло вместе с деревом.
– Вот я и полетел на крыльях любви! – успел он пробормотать напоследок.
Но летел он недолго, потому что где-то метров через двадцать дерево воткнулось корнями в землю. Сразу стало казаться, что оно там было всегда. И верх тормашками на нем, словно елочная игрушка, болтался Диоген. Мы с Наташей бросились к нему на помощь. Мы так бежали, так торопились, что даже пробежали мимо не в силах остановиться, потому что уж больно крутой был склон. Потом пришлось опять карабкаться наверх. Ничего, мы с Наташей взялись за руки и добрались до философа. По дороге я все же сделал попытку начать разговор:
– Наташа, мы с тобой должны серьезно поговорить (ну не дурацкое ли начало?). Это очень важно (что за ерунда?)! Я очень многое должен тебе сказать (это уже вообще никуда негодится).
– Ты лучше скажи, как нам его оттуда снять, и что делать с этим переростком?
Да. Диоген висел слишком высоко, а наверху разгорелась настоящая битва. Мои друзья пытались разобраться с циклопом, и бросались на него со всех сторон. Великан неуклюже отбивался от них кривой корягой.
Когда мы увидели Диогена, то оба чуть не согнулись пополам от смеха. Философ висел вниз головой и спокойно попивал из своей фляжки. Он мог пить в любом положении.
– Хорошая погода! – как ни в чем не бывало, сказал Диоген, когда увидел нас. – А как тут легко дышится! Пожалуй, я ошибался, когда жил в бочке. Надо было висеть на дереве. Взобраться повыше и висеть, наблюдая за облаками. Вон то облако, похоже на тебя, Адал.
– Так может ты там, и останешься? – с тайной надеждой спросил я. – Места лучшего для занятий философией не найти. А циклоп будет слушать твои мудрые мысли.
– Если несравненная Наташа присоединится ко мне, для меня это будет величайшим счастьем. Но без нее я здесь не останусь.
– Как же его оттуда снять? – спросил я Наташу, которая еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она прыснула и пожала плечами:
– Ты же Крутой Пришелец, а не я. Пошевели своими инопланетными мозгами и придумай что-нибудь.
Почему-то все думают, что если ты пришелец, то у тебя вместо мозгов компьютер.
Наши друзья и циклоп, тем временем сильно расшумелись. Великан нечленораздельно рычал, а Геркулес и Стелла осыпали противника отборнейшей руганью. Так что это была больше склока, нежели драка.
Поднятый ими шум привлек внимания местной шпаны, которая тоже контролировала этот район. В небо взвились черные птицы с огромными крыльями. Они сделали над горами круг, и вдруг камнем бросились к нам. Наташа взвизгнула. Я открыл рот, но из него не вырвалось ни звука. Единственно, что я успел, так это прикрыть своим телом девушку.
Не знаю, кто это, фурии или гарпии. Кажется все же гарпии. Короче, орлы-стервятники с женскими руками, грудью и головой. Только вместо волос у них тоже перья, как у индейский вождей. Суровые, по своему красивые лица. И что ни лицо, то Анна Ахматова.
И вдруг такая вот красавица от Чингачгука обняла меня, а ее губы приникли к моим губам.
Вот это поцелуй! Елы палы! У меня даже голова закружилась. Земля ушла из под ног. Ой! Что это? Мы летим? Точно, летим!
Фурия подняла меня в воздух, ее крылья шумно и гулко рассекали воздух, и мы летели. Растерянное лицо Наташи оказалось вдруг далеко внизу. Вслед нам смотрели мои друзья. Они уже и с великаном не дрались. Тот стоял рядом с ними и тоже глубокомысленно смотрел на нас, прикрываясь от солнца ладонью. Видно он не совсем понимал, что произошло. Все они стремительно удалялись. Метрах в двух от меня две гарпии несли Диогена. Философ болтал ногами и протягивал руки к земле.
– Наташа! – кричал он. – Я покидаю тебя не по своей воле. Мое сердце осталось в твоих ладонях. И не ревнуй меня. Я не соблазнюсь их красотой и останусь верен тебе!
Одна из фурий отняла у него фляжку и на лету стала из нее пить, другая заткнула философу рот поцелуем.
А горы все выше, а горы все круче, а горы уходят под самые тучи! Откуда это? Не помню. Высота такая, что память работает отвратительно. Так, какие-то невнятные куски, обрывки воспоминаний. Кажется, я даже забыл, как меня зовут. Ах да, вспомнил, я же Адал Атрейосс, герцог и этот, как его, президент пятой квинтсекции триста двадцать седьмого сектора. Супермужчина. Крутой Пришелец! Только сейчас вся моя крутизна куда-то бесследно исчезла. Остался только первобытный животный страх. Если эти летающие ведьмы меня уронят, то будь я хоть тысячу раз инопланетянин, останется от меня только мокрое место.
Но дальше началось вообще что-то невообразимое. Откуда-то сбоку послышалось пронзительное карканье и громкое хлопанье крыльев, и наш курс пересекли еще пять гарпий.
– Эй, Пенелопа! – закричала одна из них хриплым, как у вороны голосом. – Можно поздравить тебя с добычей?
– Ты свой глаз на моего петушка не ложи! – прокаркала в ответ моя гарпия.
Господи! Неужели и тут то же самое? Не надо! Прошу вас! Не надо. Эта курица с женской головой, что тоже хочет, чтобы я с ней что-то имел? Надеюсь, они имеют в виду не секс? С какой стороны к ним подходить-то? Это уже не зоофилия, это уже орнитофилия получается. Нет, тогда уж лучше вернуться к Флоре. Хотя, нет. Она меня уже не любит. Променяла на мужика с конским низом. Вряд ли после этого она уже сможет иметь дело с обыкновенным парнем. В этом мире все извращенцы!
– Не жадничай, Пенелопа! – опять закаркали гарпии. – Нам тоже хочется отведать свежей человеченки.
Ни фига себе! Так они что же, нас съесть хотят? А что, секс отменяется?
– Эй, а собственно говоря, куда мы летим? – завопил я. – Лично мне надо в Израиль, и если вы будете так любезны, и отвезете меня туда, буду очень обязан.
– Я несу тебя в свое гнездо, – ответила гарпия Пенелопа. – Если конечно мои подружки дадут нам долететь.
Подружки Пенелопы явно были настроены по-боевому. Они выстроились в клин и молнией набросились на нас. Визжали они при этом как пожарные сирены. Нет, как идущие на таран мессершмидты! У меня даже уши заложило. Но потом начался настоящий кошмар, потому что они схватились за меня со всех сторон и стали тянуть.
– Мама! – закричал я.
– Наташа! – закричал где-то рядом Диоген.
Спрашивается, кто из нас по-настоящему любит Наташу Серебрякову? Я или он? Получается, он. Ну, Купидон, погоди!..
Да, еще неизвестно, дождется ли кого-нибудь из нас Наташа. Гарпии устроили в небе самый настоящий бой. Они громко вопили и дрались друг с другом за право обладания нами.
Кошмар! Так жестоко даже отпетые уголовники не машутся! Они по-настоящему били друг друга по морде, с хрустом разбивали носы (понятно теперь, откуда у них такие кавказские профили!), сшибались, так что вокруг только перья летели. Перья и куски нашей одежды. Что, думаете, нам с Диогеном приходилось только наблюдать? Фигушки! Это вам не кинотеатр со стереозвуком. Все пришлось испытать на собственной шкуре. Я пару раз словил по физиономии, несчетное количество ударов по ребрам, а уж царапин и ссадин и вовсе не счесть. Когти на ногах у гарпий словно ножи. Запросто могут вырвать из груди сердце. В первые же минуты Пенелопа потеряла меня, и я оказался в руках и лапах Маргариты. Потом у Сусанны, и, наконец мною овладела Леопольдина, самая крупная из гарпий. Это была по-настоящему громадная гарпия. Динозавр! Почему? Да потому что одной рукой она схватила под мышку меня, в то время как под другой мышкой у нее уже болтался отнятый у кого-то Диоген. Она появилась неожиданно и самой последней, но рядом с остальными истребителями это был тяжелый бомбардировщик СУ-36. Она с легкостью разметала Пенелопу и ее неудачливых конкуренток и полетела, куда мы уже понять не могли. От страшной болтанки и всего пережитого я уже ничего не понимал. И вообще меня так укачало, что я даже про боль забыл, так было плохо. Мне хотелось только одного – лечь и тихо умереть.
Позади нас летели обиженные гарпии и пытались договориться с Леопольдиной.
– Ты, ублюдина! – надрывалась Пенелопа. – Сейчас же отдай мою добычу. Или, когда тебя не будет, я из твоего гнезда все яйца повыкидываю!
Леопольдина презрительно отмалчивалась.