– Завтра, – повторил я твёрдо, не давая ему закончить, поскольку меня не интересовали его обязательства. – На рассвете ты должен быть готов.
* * *
Не знаю почему, но маркграфа Рейтенбаха я представлял себе как черноволосого и чернобородого мужчину с мрачным видом и смуглым огрубелым лицом. В моём воображении он был худым и носил широкий плащ, напоминающий крылья ворона. Разве не именно так и должен выглядеть отрицательный герой рыцарских романов? Тот, что удерживает честных девиц против их воли? Между тем, Рейтенбах оказался крупным мужчиной со светлой кожей и густыми волосами пшеничного цвета, спадающими ниже плеч. У него были здоровые белые зубы – вещь редкая в наши дни, и борода, которую он связывал в две косы. Я не слишком хорошо разбирался в моде, преобладающей среди аристократии, но предполагал, что при императорском дворе его сочли бы, по меньшей мере, за чудака. Уверенность в том, что маркграф не заслуживал подобной репутации, я получил, посмотрев в его глаза. Они были такими же, как мои, хотя и отличались почти в каждой детали.
– Так вы просите о гостеприимстве, инквизитор? – Спросил он. – Это большая честь, и мой замок в вашем распоряжении так долго, как захотите.
Это были только слова, и они ничего не значили. Мы оба отлично отдавали себе в этом отчёт.
– Я не пробуду дольше, чем одну ночь, – вежливо пообещал я.
Он знал, что я вру, и я знал, что он знает. Трудно найти большее взаимопонимание между двумя людьми.
– Когда устроитесь как следует, я приглашаю вас на скромный ужин. С удовольствием послушаю сплетни из Хеза. Мы, провинциалы... – он слегка пожал плечами.
Это был опасный человек. Он интересовался сплетнями из Хеза так же, как ваш покорный слуга подыгрыванием влюблённым парам на лютне или переодеванием в русалку, распевающую провансальские песни.
Его следовало остерегаться. Это, конечно, не значило, что я начал верить в историю Хоффентоллера о демонических ритуалах. Наш злой мир был полон решительных людей, которые в этой решимости видели их единственную надежду на спасение. Жизнь, как правило, не благоволит существам слабым и сентиментальным, сердца которых полны угрызений совести, как лисья шкура блох. И им везло, если кто-то этот мех им только потреплет, а не сдерёт до мяса. Рейтенбах производил впечатление человека, достойного уважения, скорее коллекционера шкур, чем их донора.
Ужин на самом деле был скромным, поскольку золотые кубки только выглядели так массивно, однако я смог их поднять. Для начала, были поданы рыба в желе, щука в травах, судак с апельсинами и изюмом, а также похлёбка из раков и бобровые хвосты в густом медовом соусе. Потом на столе появились куропатки, паштет из журавлиных языков и соловьиные яйца, фаршированные икрой. С некоторой тревогой я ждал, когда от рыб и птиц мы перейдём к животным, живущим на суше, ибо желудок скромного инквизитора, привыкшего к корочке сухого хлеба, запиваемого кружечкой воды, мог не выдержать употребления всех этих кушаний, которых не жалел гостеприимный хозяин. Не пожалели также и напитков, с необычайной быстротой доливая мою пустеющую чашу. Я мог только мысленно улыбаться, ибо маркграф Рейтенбах не знал (да и откуда ему было знать?), что Бог в своей неизмеримой милости соизволил одарить вашего покорного слугу головой немного крепче, чем у большинства людей. И то, что я иногда впадал в состояние греховного опьянения, свидетельствовало не о малой крепости, а лишь о беспечности и неумеренности. Но сейчас я не собирался напиваться.
– Рейтенбах, – проговорил я, – люб-блю тебя как брат-та…
– И я т-тебя тож, – признался он, не попав поцелуем в мою щёку, а только в плечо. Краем глаза я заглянул в его глаза и улыбнулся.
– Господин маркграф, – сказал я, не пытаясь уже говорить как пьяный, – давайте поговорим как серьёзные люди, если вы не против.
Он выпрямился, и я увидел на его лице тень озабоченности. А может, мне только показалось.
– Прошу вас, мастер Маддердин, – ответил он таким голосом, словно и не выпил ранее трёх литров вина.
– Хоффентоллер, – сказал я.
– Я должен был догадаться. – Он хлопнул ладонями по бёдрам. – Горячая штучка эта его дочь. Вы бы видели, что она вытворяет, сначала потрётся грудями...
– Могу я её увидеть? – Прервал я его, ибо меня не интересовали подобные откровения.
– В любую минуту. – Он широко развёл руки. – Я же сказал, что мой замок в вашем распоряжении.
– А я просил, чтобы мы говорили как серьёзные люди, – напомнил я с улыбкой.
– Можешь поговорить с ней, Мордимер, а как поговоришь, можешь её даже трахнуть. С любой стороны, с которой только захочешь, – сказал он. – Женщины не только любят меня, но и склонны удовлетворять мои самые изощрённые запросы...
Признаюсь, что мне стало немного легче, поскольку он оказался не столь сильным человеком, каким мне показался. Ибо люди по-настоящему сильные никогда не хвалятся властью, которую имеют над слабыми. Или, быть может, он меня обманул, прекрасно зная, каким путём следуют мои мысли.
– Уважаю ваш талант, господин маркграф, – сказал я с восхищением. – К сожалению, мой успех у женщин, как правило, останавливается у дверей борделя.
– Вы что-то хотели перед этим сказать, – ответил он, глядя на меня, и я увидел, что его глаза остекленели.
– За императора! – Крикнул я, поднимая кубок. – За поход на Палатинат!
– З-зампратора, – признал мою правоту маркграф, и я наклонил его, чтобы он выпил чашу, не разлив при этом большую часть вина себе на кафтан.
– За императора! – Провозгласил я снова и вложил кубок ему в ладонь.
– П-пили уже за имп-пратора, – заметил маркграф.
– Даже если так, давайте ещё раз! – Вскричал я с восторгом. – Никогда не бывает достаточно здравиц для Светлейшего Государя!
– И на вас это не действует, и на меня не действует, – сказал он, когда мы выпили. Я увидел, что его глаза вновь такие же, как и раньше. – Чего вы хотите, мастер Маддердин?
– Правды, – ответил я без улыбки.
– Каждому кажется, что он хочет только истины. – Он потянулся за кувшином с вином. – Только когда он её добивается, оказывается, что он хотел только красиво упакованной лжи. Нет истины как таковой, – добавил он. – Есть только интерпретации.
– Богохульство! – Сказал я резким тоном. – Ибо есть истины, которые никто оспорить не может. Как та, что наш возлюбленный Господь сошёл с креста муки своей и огнём и мечом наказал всех врагов. Назовите это интерпретацией, а не святой истиной, я здесь и сейчас арестую вас как смертельного врага Церкви!
– Я не имел в виду доктрины веры, мастер Маддердин, – ответил он спокойно, хотя мне казалось, что он редко слышал подобный тон. – Только несовершенства души. Ибо я больше верю в человеческую глину, чем в хрустальные идеалы.
– Хайнц Риттер, – заключил я. – Это цитата из его произведения, если не ошибаюсь...
Он покивал головой и наколол кусок грудки куропатки на двузубую вилку. Рассмотрел его на свету.
– Да, да, – признал он. – Разве не превосходный поэт? Вернёмся, однако, к делу. – Он положил мясо обратно на тарелку. – Завтра после обеда у вас будет возможность познакомиться с дочерью Хоффентоллера, а если захотите, поговорите с ней наедине. Я не хочу неприятностей, мастер Маддердин, и особенно я не хочу неприятностей с людьми вашего уровня. И я не желаю, чтобы вы прислали ко мне в замок своих друзей в чёрных плащах.
– Спасибо, – сказал я, поскольку в его словах не было оскорбительного подтекста, а лишь констатация фактов. – Объясните мне, однако, если позволите, почему вы не хотите отдать девушку отцу, коль уж из ваших слов я понимаю, что вы уже не испытываете к ней столь горячей привязанности, как раньше?
Он какое-то время смотрел на меня безвыразительным взглядом.
– Что вы знаете, – заговорил он наконец, и в его голосе звучала неожиданная горечь. – Да что вы знаете...
* * *
Меня разбудил широкоплечий слуга с лицом армейского придурка, который внёс в комнату таз с горячей водой и полотенца. Сразу за ним появилась служанка, выглядящая как его родная сестра. Она несла поднос с холодным мясом, хлебом и вином.
– Когда ос-ве-жи-тесь и под-кре-пи-тесь, господин, позовите. Я отведу вас к его светлости маркграфу, – слуга, запинаясь, договорил заученную фразу и уставился на меня водянистыми глазищами.
Я кивнул ему головой и помыл руки, лицо и волосы в тёплой воде. С каждой минутой утреннее похмелье немного ослабевало. А когда я на одном дыхании выпил кружку превосходного вина, я вдохнул глубже. Я чувствовал, что возвращаюсь к жизни. Мне было интересно, как дела у Рейтенбаха и как он перенёс нашу ночную пьянку. Однако перед разговором с ним я собирался поговорить с Курносом и близнецами. Не зря же они провели всю ночь в людской, и я надеялся, что они тоже пили со слугами Рейтенбаха. И что эти слуги распустили языки, В конце концов, разве Писание не учит нас, что "в вине заключается истина"?
Холодное мясо и свежевыпеченный хлеб придали мне сил, кувшин вина стёр отвратительный привкус, царящий во рту, и привёл к тому, что болезненная утренняя тяжесть превратилась в весёлую бодрость. Я вышел в коридор.
– Где спали мои люди? – Спросил я ожидающего у двери слугу. – Отведи меня туда.
– Но господин маркграф… – начал он.
– Отведи меня туда, – приказал я холодно, – третий раз повторять не буду.
Мои товарищи ещё сидели в людской, так что я вытащил их во двор, поскольку не хотел, чтобы чьё-то слишком бдительное ухо прислушивалось к нашему разговору.
У близнецов были серые лица и опухшие глаза.
– Здорово побухали, – буркнул Первый.
– Ой, здорово, – признал его брат.
– Здоровее, чем здорово. – Курнос отхаркнул из глубины лёгких и сплюнул в угол зелёный комок мокроты.
– Я так понимаю, что у вас есть много чего мне рассказать, – сказал я любезно.
– Подобрал же я себе службу, чтоб ей проказу и холеру, – прорычал Курнос. – Будто воду из камня выжимал.
– Но кое-что, правда, разузнали... – Первый поднял указательный палец. На его конце отрос грязный коготь.
– Я превратился в слух, – отозвался я.
– То, что маркграфу она нравится, это ясно, – сказал Первый. – Но он её, правда, отдаёт слуге, повару, конюху, помощнику садовника. Всем, кому попало...
– А значит, мстит за что-то. – Я потёр губы кончиками пальцев, после вчерашней ночи они были сухими на ощупь. – Но девушка не хочет уезжать.
– Может, ей понравились эти забавы... – ухмыльнулся Второй.
– Кто знает...? – Ответил я, так как по опыту знал, что и не такие умы, как мой, блуждали в лабиринтах женских чувств и желаний, где жажду и боль разделяет очень узкая граница. – Может, он её шантажирует или угрожает?
Первый, не заинтересованный моими рассуждениями, занялся обкусыванием грязного когтя, однако Курнос покачал головой.
– Я помню похожий случай, Мордимер, – сказал он, закрывая глаза. – Бригитта Лойцл была похищена бароном Таннхаузером. Её отец сумел убедить местного епископа, чтобы он помог дочери. Но девушка предпочла остаться в замке и сказала, что довольна гостеприимством барона. Потом оказалось, что Таннхаузер угрожал, что убьёт её младшую сестру, если Бригитта от него уйдёт. Дело выяснилось, девушку освободили, и она очутилась, в конце концов, в хорошем борделе. И это по собственной воле. Понравилось это дело...
Моего друга Курноса отличал не только исключительно уродливой шрам, проходящий через всё лицо, не только запах, который, казалось, окружает плотным саваном его тело, но и невероятно цепкая память. Курнос помнил все разговоры, имена, дела... Всё, что попадало в его похожий на свалку разум, могло быть в своё время откопано.
– Спасибо, Курнос. – Я кивнул головой. – Здесь может быть так же. Я попробую её осторожно расспросить, как обстоят дела.
Однако сперва мне придётся, конечно, встретиться с маркграфом, поскольку я и так пренебрёг требованиями гостеприимства и вежливости, разговаривая сначала с Курносом и близнецами. Ну что ж, инквизиторы завоевали известность не благодаря вежливости или деликатности чувств, и я надеялся, что в ближайшее время ничего в этом вопросе не изменится.
– Ага, ещё одно. – Я повернулся. – Хоффентоллер говорил мне о других молодых женщинах, которые гостили у маркграфа. Что с ними случилось?
– Был здесь когда-то целый, как его... – Курнос щёлкнул пальцами, – гарем. Но он всех отослал. Кажется, слёз и скандалов было, о-хо-хо...
– Интересно, – подытожил я, ибо обвинения Хоффентоллера рассыпались, как карточный домик.
Я направился к маркграфу.
Рейтенбах принял меня в спальне, всё ещё одетый в шёлковую ночную рубашку. Насколько я знаю господ, это должно было свидетельствовать об особом благоволении, но на меня как-то не произвело впечатления.
– Я долго вас ждал, – сказал он ворчливо и присел на обитое бархатом кресло. Только через некоторое время он дал мне знак, что я тоже могу устроиться.
– Я перекинулся словом-другим с моими спутниками, – ответил я отнюдь не извиняющимся тоном.
Я не собирался ничего скрывать, потому что ему ведь и так рассказали бы, где я был и с кем виделся. Я подошёл к окну и посмотрел на высокие стены замка Рейтенбаха. Я заметил двух солдат, пьющих что-то из кувшина в тени зубцов крепостных стен.
– И что интересного вам донесли? – Спросил он.
– Что легче выжать воду из камня, чем поспешные слова из уст людей господина, – ответил я, почти не погрешив против истины.
Я взглянул в зеркало, стоящее слева от меня, и заметил, что Рейтенбах с удовлетворением улыбнулся.
– Если вы хотите поговорить с Анной, слуга проведёт вас в её покои, – сказал он. – Я надеюсь, что потом вы захотите составить мне компанию за ужином.
– Со смиренной радостью принимаю ваше приглашение, – ответил я наилюбезнейшим тоном, на какой только был способен.
* * *
И снова предчувствия меня подвели. Анну Хоффентоллер я представлял себе как румяную, рослую девушку с пухлыми щеками и большими грудями. Между тем, передо мной стояла стройная, светлоглазая и светловолосая дева с бледной кожей и немного слишком острым носом. Она улыбнулась при виде меня, но в этой улыбке не было ни радости, ни сочувствия. Она протянула мне тонкую руку с узкими длинными пальцами.
– Мой отец нанял вас, не так ли? – Она даже не спрашивала, а констатировала факт. У неё был тихий, бархатный, полный очарования голос.
– Попросил об услуге, – ответил я, – ибо инквизиторов не нанимают, Анна.
Она едва заметно вздрогнула, словно ей не понравилось звучание собственного имени в моих устах.
– Значит, он попросил вас об услуге, – повторила она с почти неприкрытой иронией. – Он попросил, чтобы вы проверили, действительно ли я рада находиться в гостях у маркграфа. Он попросил, чтобы вы покопались в постели Рейтенбаха. Уверьте теперь моего отца, что я счастлива и у меня нет желания покидать ни этого замка, ни постели.
– Я хочу прогуляться по саду, – решил я. – И буду польщён, если вы захотите меня сопровождать.
Через некоторое время она кивнула головой.
– Что ж, пойдёмте, раз таково ваше желание.
Мы прошли галереей, возвышающейся над двором, потом лестницами, ведущими прямо в сад, тянущийся вдоль южных стен замка. Сад был запущен и находился в плохом состоянии. Деревья и кусты давно не подстригались, аллеи заросли бурьяном, вода в маленьком пруду была по всей поверхности покрыта зелёным студнем водорослей. Я увидел две мраморные статуи, скрытые в кустах. Одна фигура была лишена половины головы, у второй отколота рука. Что ж, у Рейтенбаха, может, и были деньги, но, видно, он предпочёл расходовать их иначе, чем на содержание сада.
– Отец о вас беспокоится, Анна, – сказал я. – И, конечно, всем сердцем желает, чтобы вы к нему вернулись. Можете ли вы мне сказать, какие препятствия мешают вам вернуться в родной дом?
– Я просто хочу остаться здесь. – Она даже не обратила лицо в мою сторону.
– И какие причины удерживают молодую даму в замке Рейтенбаха? – Спросил я. – Потому что какие-то причины быть должны, не так ли?
– Я не обязана отвечать на ваши вопросы. – У неё был по-прежнему тихий, отрешённый голос, как будто её не очень интересовало, что я скажу.
– Но я попросил вас об этом, – ответил я. – Так что если не хотите наделать хлопот своему хозяину, советую быть повежливее со служителем Святого Официума, – добавил я более жёстким тоном.
Я видел, что она поджала губы. Ничего, однако, не ответила, хотя, честно говоря, я ожидал протестов.
– Я предпочитаю быть здесь, чем у отца, который собирается меня выдать за кого-то из своих престарелых приятелей или их неотёсанных сыновей.
Учитывая тот факт, что в замке Рейтенбаха она согласилась спать с конюхами, невежество не было ей, похоже, столь неприятно. Я решил, однако, принять эти слова за чистую монету.
– Так значит, маркграф не заставляет тебя, ни словом, ни делом, оставаться в его власти? Не так ли?
– Именно так. – Она сорвала цветок одуванчика и подула на него. Серебристо-белый пух закружился в воздухе.
– Дорогая Анна, иногда человеку трудно сформулировать всю безмерность страха или горечи, лежащих на его сердце. Иногда каждый из нас нуждается в друге, чтобы ему довериться в своих заботах. Честно, открыто и с надеждой, что друг никогда не раскроет того, что узнает, если его об этом прямо не попросят...
– И вы хотите быть таким другом? – На этот раз у меня было впечатление, что её глаза смотрят на меня не равнодушно, а враждебно.