Я отвёл взгляд от скорченного Мордимера, у которого из носа струёй текла кровь на сложенные в молитве руки. Я выплыл из покоев замка, и полупрозрачные стены пропустили меня так же легко, как если бы были сотканы из серой паутины бабьего лета. Я направился к месту, в котором увидел сконцентрированные пятна тьмы и эманации зла. Это были замковые подземелья. Я видел застывшие в стенах фигуры с неестественно скрученными конечностями и распухшими головами. Они тянули ко мне руки с какой-то безумной надеждой, и я не знал, желали ли они, чтобы я избавил их от рабства, или же хотели заточить меня вместе с собой и осудить на вечные муки. Они не были достаточно сильны, чтобы остановить меня, но их боль и тоска, казалось, построили невидимую преграду, которую всё труднее было преодолевать. Теперь я уже не шёл спокойно, как в кристально прозрачном воздухе, а с трудом протискивался, будто пытался плыть по реке против течения. И вдруг я увидел барьер. В моём видении он был горящей стеной, а из огненных облаков выплывали бородатые головы, искажённые гримасами ненависти. Это препятствие я был не в состоянии преодолеть. Я мог бы попробовать. Так же, как я мог бы попытаться прыгнуть в горящий костёр. Но в этом случае погибло бы всего лишь моё грешное тело, а сейчас я мог потерять свою бессмертную душу. Мне пришлось уйти. Напоследок я вознёсся над всем замком и повертел его в руках, будто детскую игрушку, осмотрев его, благодаря этому, со всех сторон. Всё выглядело обычно и невинно, кроме этого непроницаемого для меня красного барьера. Я должен был возвращаться, никогда не следует слишком долго оставаться вне собственного тела и бродить в пугающей пустоте иномирья. Я вплыл в комнату, где окровавленный Мордимер возводил к потолку глаза, в которых застыла боль. Его лицо было изменено, искажено и стянуто страданием. И вдруг оказался в собственном теле. Упал, как тряпичная кукла, прямо в лужу крови. Боли почти не было, но само воспоминание о ней парализовало страхом.
– Давай, давай …
Курнос поддержал меня сильной рукой, оттащил в сторону, потом усадил в кресло. Он смочил в тазу полотенце и отёр моё лицо от крови. Потом вытащил из-за пазухи флягу и наклонил её к моим губам.
– Хорошая, крепкая, пей.
Я закашлялся, так как выпивка была действительно крепкой. Меня чуть не стошнило, но Курнос влил мне в горло следующий глоток. И ещё один. Я почувствовал себя немного лучше, но всё равно знал, что я не в состоянии говорить. Я хотел только спать.
– Спать... – мне удалось пошевелить губами. Курнос отнёс меня на кровать, уложил и накрыл одеялом.
– Я подожду здесь, – пообещал он.
Как сквозь туман я видел, что он сел на кресло и сложил ноги на низкий столик. Потом мысли медленно угасли.
* * *
Она сидела надо мной, положив прохладную ладонь на мой лоб. Когда я поднял веки, я увидел её расстроенное лицо. Её зелёные, вырезанные в форме миндаля глаза были замутнены слезами. Я знал, что это лишь видение, ибо этот сон повторялся слишком часто, чтобы я не вспомнил о его истинной природе. Но я, однако, хотел, чтобы он стал правдой. Я не хотел просыпаться. Но, тем не менее, проснулся. Терзаемый головной болью и тошнотой. Курнос сидел в кресле и дремал, посвистывая носом. Однако, как только я поднял голову, он сразу же открыл глаза.
– Лучше? – Спросил он.
Я задумался, кивнуть ему головой или ответить. Через некоторое время я решил, что мигнуть обоими глазами будет наименее утомительно. Он подошёл ко мне и внимательно на меня посмотрел.
– Ты выглядишь так, будто тебя кто-то съел и высрал, – буркнул он. – Ты так себя угробишь, Мордимер.
Да, с этой точкой зрения я был согласен полностью. Это не значило, что я знал, как выгляжу, но я знал, как я себя чувствую, и я был уже уверен, что какое-то из очередных подобных путешествий окажется последним. Сегодня я определённо достиг предела своих возможностей, предела того, что способен выдержать мой организм. Прошло несколько часов сна с того времени, когда я вернулся, но я был не в состоянии даже собственными силами сесть, опираясь спиной на подушки. Я по-прежнему был не в состоянии говорить, так как сама мысль, что мне придётся напрячь гортань, двигать губами и языком, казалась нестерпимой. Я лежал, глядя в тёмный потолок комнаты. Даже это казалось утомительным, но я, однако, боялся закрыть глаза, ибо зрение, словно якорь, держало меня в этом мире. Странно, но несмотря на то, что Курнос стоял рядом, я не чувствовал окружающего его характерного запаха. Неужели я потерял обоняние? Ведь сама мысль, что мой спутник помылся, была более чем абсурдна!
– Хочешь ещё глотнуть? – Курнос потряс фляжку, и внутри неё забулькало.
– Нет, – удалось мне прошептать в ответ, потому что я боялся, что если ничего не скажу, то он напоит меня против моей воли, а одна только мысль о водке, её вкусе и запахе, выворачивала мои внутренности. – Ещё посплю...
Когда я открыл глаза во второй раз, то увидел Курноса, сидящего на том же месте, что и прежде. На этот раз он не спал, лезвием ножа срезал огрубевшую кожу с большого пальца правой ноги. Под сиденьем лежали чёрные от грязи портянки и обувь. Вонь ввинтилась в мои ноздри, и я, наверное, впервые в жизни обрадовался, чувствуя исходящий от Курноса запашок, напоминающий смрад разлагающегося трупа. Я всё же не потерял нюх! Я сел и опустил ноги на пол. Я чувствовал себя уже намного лучше. Я всё ещё был немного ослаблен, но, по крайней мере, мог двигаться без боли и без страха, что сейчас упаду.
– Ты всё же жив, брат, – сказал Курнос сердечным тоном.
– С Божьей помощью. – Я встал и потянулся к бочонку с вином. Выпил несколько глотков, и мне стало ещё лучше.
– Маркграф спрашивал о тебе. Я сказал, что ты болеешь. Он даже за доктором хотел послать, но я сказал, что не надо.
– Правильно. Ладно, Курнос, можешь уже идти. Только убери это. – Я указал на обувь, портянки и остатки срезанной кожи и чёрных ногтей.
Он вышел, а я мог спокойно подумать над моим видением. В подземельях замка таилось зло. Там застыли боль, ненависть и смерть. Но молитвенные видения не всегда дают нам ответ на вопрос, который мы задаём. У меня не было ни одного предмета, который мог бы мне послужить проводником и который привёл бы меня к месту проведения кощунственных ритуалов (если таковые вообще проводились). А почему в замковых подвалах клубилось так много эмоций? Что ж, подземелья, как правило, служат для того, чтобы содержать в них, а может, даже и пытать заключённых. Так может, души людей, осуждённых Рейтенбахом или его предками, попросту оставили в стенах свой тёмный, переполненный болью отпечаток? Может, здесь были когда-то застенки, где добывали признания, пытали железом, ослепляли и ломали конечности? Может, некоторые заключённые умерли там от голода, болезней или старости? И именно они, или, скорее, воспоминания о них, предстали перед моими глазами в виде неестественно скрученных тел, полных страдания и тоски.
Меня, однако, беспокоило видение того огненно-красного барьера, через который был не в состоянии проникнуть мой разум. Скорее всего, в этом месте находился секретный проход, защищённый при помощи чёрной магии. Но с тем же успехом это могла быть и старая, мощная магия, уходящая корнями в истоки существования замка. Я знал, что в древние времена некоторые из родов пользовались услугами магов, чтобы защитить часть поместья от посторонних глаз. Ведь и Святой Официум возник только из-за того, что несколько сотен лет назад многие люди отступили от учения Иисуса, соблазнённые мощными тёмными силами. И задачей инквизиторов все эти века была непримиримая борьба с этими силами и их человеческими приспешниками. Барьер мог быть построен не вчера или год назад, а лет пятьсот тому назад. Насколько я знал, замок Рейтенбаха был построен в десятом веке после рождества Христова. И хотя потом были достроены новые этажи, замок был перестроен и укреплён, но подвалы могли сохраниться практически в первозданном виде.
Я мог бы потребовать провести обыск, для которого так или иначе придётся получить официальное разрешение из Инквизиториума, но запрос на столь сомнительных основаниях был бы настоящим безумием, и ошибка дорого бы мне стоила. Кроме того, я всегда должен был предполагать, что совершил ошибку. Молитвенные видения были тяжёлым испытанием, и вдобавок я мог не до конца понимать смысл некоторых знаков или символов. Что ж, пришлось с сожалением констатировать, что мои боль, страх и риск для жизни пошли прахом. Я ничего не узнал и ничего не достиг. Пройдут долгие месяцы, прежде чем я снова решусь на путешествие в иномирье, если я вообще когда-нибудь ещё рискну предпринять такую попытку.
Правила вежливости требовали, чтобы я попросил маркграфа о возможности продления моего пребывания в его замке. Со всей определённостью, я прекрасно знал, что именно так и поступлю, а также прекрасно знал, что он не откажет в моей скромной просьбе.
– Конечно, мастер Маддердин, – он не дал понять по своей реакции, что ожидал такого поворота дел. – Пожалуйста, чувствуйте себя как дома.
– Спасибо, господин маркграф. Это большая честь для меня.
Он кивнул головой, словно это само собой разумелось.
– У вас крепкая голова, господин Маддердин, – сказал он. – На святого Иоанна у меня в замке всегда проходит соревнование выпивох. Если Бог даст, и вы будете в это время неподалёку, милости прошу.
– Ха, не премину. – Я рассмеялся, поскольку, учитывая щедрость маркграфа и качество его вин, эти соревнования должны были выглядеть действительно великолепно.
– Что вы собираетесь делать сегодня, если мне позволено спросить? Может, отправимся на охоту? Егерь сказал мне, что в окрестностях видели тура.
– А туры случайно не находятся под императорской охраной?
– А разве голова этой бестии не прекрасно выглядела бы на стене?
Вот именно так, вздохнул я мысленно, и должны были исчезнуть туры, несмотря на защиту самого Светлейшего Государя.
– Сожалею, господин маркграф. Сегодня я собираюсь посетить Хоффентоллера и убедить его, чтобы он смирился с потерей.
– Я буду вам признателен, – ответил он, хотя я был уверен, что он доверяет мне в той же степени, что и змее, обвившейся вокруг запястья.
– В таком случае, я позволю себе проститься с господином маркграфом. Наверное, до вечера. – Я вежливо поклонился.
– Я верю, что вы человек чести, – надменным тоном сказал Рейтенбах, когда я был уже в дверях.
Я обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
– Я инквизитор, – ответил я холодно. – А инквизиторы даже честь, если только возникнет такая необходимость, кладут на алтарь Господней любви.
Я видел, что мой ответ ни в коей мере его не устроил.
– Но я вам доверюсь, – сказал он медленно. – Хотя, тем, что я расскажу, нелегко делиться с другим человеком.
– Внимательно слушаю, господин маркграф.
– Я собираюсь жениться на Анне, – сказал он. – Хотя и знаю о её... – он замолчал на секунду, а его глаза омертвели, – любовных похождениях... совершаемых лишь для того, чтобы возбудить мою ревность. Женское коварство... – Он натужно рассмеялся.
Я не стал смеяться в ответ, ибо дворянке не подобает совокупляться со слугами, независимо от того, капризна она или нет, и независимо от того, чего она хотела добиться своим поведением.
– Пожалуйста, примите мои самые искренние поздравления, господин маркграф, – отозвался я на его слова равнодушным тоном.
– Спасибо, – ответил он. – Поэтому я надеюсь, что вы сможете сообщить Хоффентоллеру о моих честных намерениях. – Ведь это большая честь для простой дворянки, стать маркграфиней Рейтенбах.
– О, несомненно, – признал я с полной серьёзностью и почтительностью в голосе. – Я уверен, что Хоффентоллер оценит честь, которая оказана его дому. Ибо это хоть и древний род, но бедный, не так ли?
– Древний. – Он махнул рукой. – Он, конечно, рассказывал вам о Маурицио Хоффентоллере и крестовом походе?
– Прадед, не так ли? Прославился несгибаемой верой и погиб в языческом плену.
– Именно так. А погиб он потому, что дед Хоффентоллера деньги, которые получил от императора на выкуп, пропил и проиграл в кости.
– Печально, – подытожил я. – У него не было, случайно, двоюродного брата с таким же именем?
Рейтенбах озадаченно посмотрел на меня.
– Нет, – ответил он. – По крайней мере, я ничего об этом не знаю.
Он отвернулся к окну, тем самым давая понять, что разговор окончен.
– Приятного путешествия, – сказал он.
Я вышел, размышляя о том, обманул ли меня Матиас (для чего, однако, ему это было нужно?), или просто дворяне, чей разговор подслушал Курнос, что-то перепутали. Тем не менее, ясно было одно: Маурицио Хоффентоллер был прадедом моего заказчика. А что с ним случилось потом, этого я уже не знал. Впрочем, возможно, Курносовы аристократы были правы? Может, на самом деле Маурицио вернулся много лет спустя, стариком, сломленным пленом, а семья скрывала этот факт, предпочитая лелеять перед соседями легенду о неукротимом защитнике веры, умирающем мученической смертью? Я слышал о таких историях, и не обязательно они касались крестовых походов. В течение года инквизиторской практики я узнал, что многие знатные семьи из поколения в поколение скрывали позорные тайны, касающиеся ближних или дальних родственников. То, что кто-то из сыновей был похож на конюха; то, что дед в молодые годы предпочитал общество плечистых крестьян, а не окрестных дворянок; то, что прадеду после битвы прислали прялку и заячью шкуру. О таких вещах не говорилось вслух.
* * *
Хоффентоллер был действительно близким соседом Рейтенбаха. Их земли граничили, а путь верхом от замка до усадьбы занял у меня времени всего лишь до полудня. Я чувствовал себя уже совсем неплохо и наслаждался свежим воздухом и приятной поездкой. Я пересёк реку (если это была та же, о которой говорил Курнос, то в ней на самом деле трудно было утонуть) и въехал на расположенный у берёзового перелеска двор Хоффентоллера. Усадьба Хоффентоллера представляла собой большое деревянное здание, окружённое запущенным частоколом, вероятно, помнящим старые недобрые времена, когда в провинции постоянно вспыхивали усобицы и мятежи. Дом, как я уже упоминал, была большой, но одноэтажный, и его венчала башенка с развевающимся на ветру знаменем. На нём был изображён герб рода – Бык с Тремя Рогами. Теперь я мог узнать, где находится этот третий рог. Он рос между глаз. Ворота были открыты, на внутреннем дворе я заметил трёх слуг, в грязной луже развалились две свиньи, десяток кур копал червей. За всем присматривал поседевший пёс с облезлой шкурой и печальным взглядом. Что ж, не удивительно, что Анна предпочла променять этот дом на замок маркграфа. Слуга уставился на меня, когда я въехал в ворота. Пёс поднял голову и вяло гавкнул, после чего, сочтя, что уже исполнил свой долг, положил морду на лапы. Я соскочил с седла.
– Иди сюда, живо! – Окликнул я одного из людей Хоффентоллера, молодого парня, похожего на стоящую на задних лапах ласку. – Лошадь в конюшню, накормить, напоить, почистить. Увижу хоть одно пятно грязи на шерсти – прикажу тебя выпороть. Ты понял? – Я бросил ему поводья.
– Хозяин дома? – Спросил я старшего из слуг.
– Дома.
– Веди. – Я подошёл к нему и, поскольку он не реагировал, врезал ему в ухо. Не слишком сильно, только чтобы стряхнуть с него оцепенение, в которое, видимо, погрузились все присутствующие здесь. – Веди, говорю!
– Да, да, господин, сию минуту, – очнулся он.
В тёмном коридоре пахло гниющим деревом. Как Бог свят, скоро Хоффентоллер проснётся без крыши над головой или, что ещё хуже, с крышей на голове. Со двора мы прошли в большую комнату с квадратным столом в центре. В камине горели толстые берёзовые поленья. Я посмотрел на стены и увидел старые полинявшие ковры и несколько портретов. Ковры, наверное, должны были стоить когда-то немалых денег, но теперь нити истёрлись, а цвета потеряли свою сочность. Картины выглядели закопчёнными, кроме того, все они были засижены мухами, а позолоченные рамы превратились в буро-коричневые. В трёх мужских лицах, изображённых на портретах, можно было обнаружить семейное сходство с Матиасом. Особенно внимательно я рассмотрел портрет, висящий слева. У изображённого на нём мужчины был суровый взгляд, резкие черты лица и усы, похожие на вертела. Не Маурицио ли это Хоффентоллер, участник крестового похода? Я отодвинул себе стул и сел.
– Доложи, что приехал Мордимер Маддердин, инквизитор, – приказал я слуге.
– Инк… – запнулся он.
– Мне повторить?
– Уже, уже иду…
Прошло несколько минут, и в комнате появился хозяин. В буром кафтане, кожаных штанах и сапогах до колена. Когда я посмотрел на его лицо, то заметил, что он выглядит уставшим. Я встал.
– Мастер. – Он улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал его ладонь. – Как же я вам рад. Съедите что-нибудь? Выпьете? Гость в дом, Бог в дом, как говорится.
– Охотно, ибо поездка разожгла мой аппетит.
– Прикажи что-нибудь приготовить. – Хоффентоллер повернулся к старому слуге, и тот побрёл вглубь дома. – И вино достань из погреба, – крикнул он. – Самое лучшее!
– Садитесь, садитесь, прошу, – обратился он уже ко мне. – Расскажите мне, чего вам удалось достичь.
– Не буду скрывать, немногого, – вздохнул я. – Я побеседовал с Рейтенбахом, расспросил вашу дочь и предложил ей помощь, но всё напрасно.
– Он не хочет её отпускать? – Хозяин внимательно посмотрел на меня.
– Наоборот. Она не желает расставаться с маркграфом. И, честно говоря, я думаю, что она честна в своих устремлениях. Более того, Рейтенбах хочет взять её в жёны.
Хоффентоллер разразился громким смехом. Я слегка нахмурил брови, поскольку, признаться, не такой реакции я ожидал.
– Вот это здорово! – Он с громким шлепком хлопнул себя ладонями по бёдрам.
Слуга внёс на подносе бутылку и две серебряные чаши. Матиас открыл и разлил вино.
– Ваше здоровье, господин Маддердин. – Он поднял кубок.
– О, так не годится, – запротестовал я. – Сперва за здоровье хозяина!
Мы выпили до дна, и я едва сдержался, чтобы не скривиться. Если это было лучшее вино в подвале Хоффентоллера, то каково на вкус было худшее? Но, быть может, употребление изысканных напитков Рейтенбаха так испортило мне вкус...
– Мастер Маддердин, – хозяин положил руки на стол, – я хочу вернуть дочь. Что вы посоветуете?
Он, однако, был упрямым человеком. Что я мог ему посоветовать? Напасть на замок? Да, нападение на маркграфа с этим одышливым слугой и старым псом во главе, произвело бы фурор и вызвало всеобщий восторг. Умолять? Ни Анна, ни Рейтенбах не производили впечатления людей, которые изменили бы однажды принятое решение под влиянием слёз ближних. Что, впрочем, только хорошо о них говорило.
– Прежде всего, молиться, – ответил я.
– И на это я потратил пятьсот крон, – буркнул он.
– Господин Хоффентоллер, заметьте, что я ничего вам не обещал, – объяснил я спокойным тоном. – Кроме того, всё ещё может измениться. Я останусь у маркграфа на несколько дней, и, возможно, узнаю что-то, что позволит мне увести оттуда вашу дочь. Только, насколько я разбираюсь в жизни, рано или поздно она к нему вернётся.
– Это уже не важно, – буркнул он. – Я уговорю её.
Ну вот, человек, верующий в дар убеждения. Я осмеливался судить, что вера эта зиждилась на хрупком основании. Думаю, он собирался запереть дочь в чулане или быстро просватать.
– А вы узнали что-то о... – он понизил голос и замолчал. – У вас есть какие-то подозрения... сомнения?