По левую руку от маленького каравана дыбились поросшие лесом сопки, по правую – блестела река. Утреннее небо было пронзительно синим, над вершинами сопок вставало желтое солнце.
– Смотрите-ка, гэр! – обернулся в седле едущий впереди Гамильдэ-Ичен.
Сухэ в миг нагнал его, всмотрелся:
– И не один даже!
– Кочевье Чэрэна Синие Усы, – усмехнувшись, пояснил один из разбойников. – Последнее место, до которого могут проехать возы.
– Значит, нужно их там продать. – Баурджин почесал затылок и махнул рукой. – Сворачиваем!
Люди Чэрэна Синие Усы – в основном женщины и дети, – завидев приближающихся купцов, с радостным гомоном бросились навстречу.
– Сонин юу байнау?! Какие новости?!
– Хороши ли ваши стада? Много ли дичи в лесах?
После обмена любезностями гости быстро развернули возы шагах в полусотне от кочевья и, развесив на выносных шестах товары, принялись – как и полагается купцам – потирать руки в ожидании прибыли. Местные молодайки уже пускали слюни над медными монистами и отрезами разноцветной парчи и шелка, а старики приценивались к ленточкам – для подношения духам. Однако смотреть – смотрели, но не покупали. Странно…
Загадка, впрочем, разрешилась просто – в настоящий момент в кочевье просто-напросто не было мужчин. Интересно – а где же они тогда? Что, на охоту уехали?
Пара разбитных молодаек, с большим интересом постреливающих узкими глазками на гостей, перебивая друг друга, пояснили, что не на охоту, а… Баурджин-Дубов назвал бы это – "военными сборами" или "строевым смотром" – собственно, со слов девчонок так оно и выходило.
– А когда вернутся? – быстро спросил Гамильдэ-Ичен. – Без них, что, купить не можете?
Тут же выяснилось, что срока возвращения мужчин в кочевье не знали. Может быть – сегодня к вечеру, а может, и дня через три, раньше тоже так бывало – и всегда по-разному. А без мужиков делать какие-либо серьезные покупки женщины опасались. Нет, конечно, все они были достаточно самостоятельны и могли распоряжаться всем богатством своего гэра… Только мужчины могли потом запросто побить их палками – чтоб не дурили, отдавая по две собольих шкурки за красивое медное блюдо.
– Ладно. – Гамильдэ-Ичен давно уже освоился в образе торговца. – Не хотите по две, давайте по одной! Смотрите, на всех не хватит.
Баурджин хмыкнул: местные молодайки глазели на дешевенькие тарелки, словно африканские негры на бусы. А Гамильдэ-Ичен, словно заправский купец, продолжал расхваливать выставленные на продажу товары:
– Вот, обратите внимание, пояса! Хорошие, шелковые… Отличный подарок мужу. Ну, что ты смотришь, глазастенькая? Мужа нет? Так подари дружку!
– Ой… – девчонка с сомнением подергала пояс. – Что-то он трещит – как бы не расползся.
– Не расползется! – Гамильдэ-Ичен поспешно отобрал пояс, и в самом деле траченный молью. – А трещит… так он и должен трещать – это фасон такой, чжурчжэньский. А ты что смотришь? Хорошее блюдо, бери, не сомневайся! Только для вас, красавицы, всего по одной собольей шкурке за блюдо. Что? Нет собольих? Не беда, несите горностаевые. Беличьи? Ладно, сойдут и беличьи… только побольше.
Какой-то старик, с узкой седой бородой, трясущимися руками протянул Гамильдэ цзинскую медную монетку:
– Дай-ка мне во-он ту ниточку…
– Это не ниточка, уважаемый, это – полоска. Как раз для того, чтобы умилостивить горных и речных божеств.
– Вот-вот, – обрадовался старик. – Как раз это мне и надо.
– На одну монету бери две, дедушка!
– Ну, давай. Вон те, красные…
– Красные – это для гор. А вот речные божества больше любят синие!
Баурджин поспешно отвернулся – стыдно стало: синего тряпья у них было куда как больше красного.
– Берите, берите! – расхваливал товар Гамильдэ-Ичен. – Не скоро мы еще к вам приедем.
Присланные для пригляду разбойники с нескрываемым уважением поглядывали на торговцев.
– Гляди-ка, Цэрэн, – украдкой шепнул один другому. – Полдня работы – и на тебе, сколько мехов и монет! Нами с тобой столько даже в самый удачный набег не достанется!
– Да уж, – завистливо скривил губы Цэрэн. – Может, и нам когда-нибудь податься в торговцы? Дело, я смотрю, не такое и сложное – дешево купил, привез, куда надо, дорого продал. Красота!
Баурджин хмыкнул – нет уж, не все так просто, парни, – и, взяв в руки изящный, светло-зеленого шелка пояс, поощрительно улыбнулся покупательницам:
– А что, девушки, много ль у вас мужчин? Вот, думаю – хватит ли на всех поясов?
Молодайки заволновались:
– Ой, хорошо бы, хватило.
– Так сколько у вас мужиков-то, спрашиваю?
– Два раза по девять и еще трое. Да, именно так.
– Да что ты говоришь, Боргэ? Ты что же, посчитала за мужчин этих недотеп – Сурэна с Нарамом?
– А что?
– Да какие ж они мужики?
– Нет, девушки, их тоже надобно посчитать, а как же!
– Этих гнусных сусликов-то считать? Ты что, Боргэ, не помнишь, как они вашего барана сожрали?
Пристыженная Боргэ махнула рукой.
Уже к началу торговли, как заметил Баурджин, молодайки принарядились, повытаскивали из сундуков самое ценное – красивые, нежно-голубые и травянисто-зеленые дээли, украшенные затейливым орнаментом – союмбо, высокие конусообразные шапки, напоминавшие Дубову карнавальные колпаки, белые узорчатые сапожки-гуталы. Ничего не скажешь, красивые девки! И вольные… ну, уж это как у всех кочевников водится. Никогда у них женщины забитыми не были, взаперти не сидели – на конях скакали не хуже мужиков, и в переходах на дальние пастбища, и в военных походах, если надо было – и воевали, и даже возглавляли роды. И спали – с кем хотели. С другой стороны, даже самому хану не было зазорно взять в жены женщину с ребенком или даже – с несколькими, никто тут этого не стыдился, а даже и наоборот – гордились. И чужих детей воспитывали, как своих. Впрочем, дети чужими не бывают – закон степи. На взгляд Баурджина-Дубова – очень хороший закон.
Итак, значит, в роду Чэрэна Синие Усы – двадцать один воин, считая и "гнусных сусликов", нагло сожравших чужого барана. Больше чем два десятка. А ведь это, похоже, самый захудалый род. И хан Джамуха регулярно проводит военные смотры, тренировки и прочее. Сплачивает, так сказать, народишко в единую армию. В случае чего несладко придется Темучину с Ван-ханом, несладко. Хотя, с другой стороны, для мира в степи все равно, кто станет победителем – Ван-хан с Темучином или Джамуха, лишь бы поскорей установилось спокойствие. Впрочем, нет – победить должен сильнейший, иначе кочевья так и будут страдать от усобиц. А эту линию – против усобиц – последовательно и жестко проводит в жизнь именно Темучин. К тому же сам Баурджин и его семья – род! – ему сильно обязаны. Значит, все правильно. Значит, так и нужно действовать – не щадя ни сил, ни жизни.
– Возы? – одна из девчонок – кажется, ее звали Боргэ – задумчиво покачала головой. – Нет, без мужчин мы не можем их купить – боимся. Ладно блюда да ленточки… ой, а колокольчиков у вас нет?
– Есть! – широко улыбнулся Гамильдэ-Ичен. – Есть колокольчики! Тебе сколько, красавица? И каких – серебряных, медных?
Красавица возмущенно фыркнула:
– Вот еще – медных! Конечно, серебряных!
– Ну, бери, – запустив руку под рогожку в объемистую корзину со всякой мелочью, юноша протянул покупательнице три серебряных колокольчика с маленькими уйгурскими буквицами вертикальным рядом – пожеланиями удачи и счастья.
Девушка восхищенно зацокала языком:
– Сколько стоит?
– Две… Впрочем, бери так, в подарок!
– Ой… Вот спасибо!
– Тебя как звать-то?
– Боргэ. Чэрэна Синие Усы знаешь?
– Слыхал.
– Так я – его внучка.
Гамильдэ-Ичен улыбался настолько глупо, что у подозрительно косившегося на него Баурджина больше не осталось сомнений – втюрился парень, запал на красивую девку. И в самом деле, красивую – волосы иссиня-черные, с вороновым отливом, кожа светлая, милый, чуть вздернутый носик, глазки большие, вытянутые, кажется, зеленые, на румяных щечках ямочки… А ведь род Чэрэна Синие Усы входит во враждебный союз Джамухи. Хотя что говорить – сердцу ведь не прикажешь.
А Гамильдэ-Ичен уже договаривался с девчонкой о встрече, мол, очень уж понравились ему здешние места, вот бы погулять, полюбоваться красотами, кто б показал только… Кто б показал? Ну, ясно кто…
Так, незаметно, приблизился вечер. Перевалив реку, солнце сползло уже к самым сопкам, заливая поросшие лиственницей и кедром вершины мягким золотисто-оранжевым светом. В ближайших кустах весело пели птицы, пахло цветущим багульником, мятой и клевером, на излучине реки – было видно – играла рыба.
Баурджин-Дубов вдруг неожиданно ощутил такую жуткую ностальгию, что аж страшно стало! Давно уже не накатывали на него подобные чувства, лет пять – точно. Захотелось вдруг взять удочку, да пойти на реку, посидеть, встретить вечернюю зорьку. А потом все как полагается – костерок, уха, водочка – и протяжные русские песни.
Жаль, кочевники почти не ловили рыбы, да и вообще – к воде относились трепетно. Интересно, какая в этом кочевье вера? Если люди Чэрэна Синие Усы язычники – тогда к реке и близко подходить нельзя, ну, разве что помолиться. А если христиане или, скажем, буддисты – тогда можно попробовать и половить рыбку.
Баурджин потянул носом – от столпившихся у возов жителей кочевья вовсе не пахло немытым телом. Значит, не язычники.
– Хорошо сегодня расторговались, – улыбнулся нойон. – Слава Христородице!
– Христородице слава! – тут же отозвались многие.
Несториане!
Отлично!
Так, может, и удастся рыбалка!
Накупив всякой мелочи, народ, похоже, вовсе не собирался расходится, скорее, наоборот. Баурджин и его люди уже получили приглашение зайти в гэр – погостить и остаться на ночь.
– Лучше и впрямь остаться, – негромко посоветовал Цэрэн, разбойник. – Дорог дальше нет, одни тропы, да и опасно ночью в сопках.
– Что, – усмехнувшись, обернулся к нему нойон, – разбойники?
– И они тоже. Думаешь, тут одни мы промышляем? Как же!
Баурджин покачал головой – однако везде конкуренция:
– Ладно, останемся.
Ух, как обрадовался Гамильдэ-Ичен! Прямо чуть не свалился с телеги. Телеги тоже, кстати, нужно было продать… вот только – кому? Дождаться возвращения мужчин? Ну, если те вернутся завтра, то… Ладно, там видно будет.
Даже в отсутствие главных хозяев кочевья почести гостям оказали на высшем уровне, традиционно. Была и серебряная пиала с кумысом на голубом хадаке, и забитый барашек, и пресный сыр, и много чего еще – все вкусно, не оторваться. Даже разбойники, поначалу относившиеся ко всему настороженно, к концу трапезы растаяли, повеселели и даже, хлебнув арьки, на три голоса затянули протяжную степную песню "уртын дуу":
Эх, еду-еду-еду я-а-а-а…
Улучив момент, Баурджин вышел на улицу и, зайдя за гэр, принялся копать червей прихваченной из телеги лопатой. Темновато, правда, было – над черными сопками алым пламенем пылали зарницы. Хорошо хоть луна была яркая, а небо – полное звезд. Позади вдруг мелькнула тень. Нойон резко обернулся – Гамильдэ-Ичен! Усмехнувшись, Баурджин даже и спрашивать не стал – куда. И так было ясно.
Аккуратно сложив червей в плетеную коробочку, молодой нойон сунул ее в заплечный мешок, где уже булькала бортохо-баклажка, стараниями хозяев гэра наполненная забористой арькой. Не "Столичная", конечно, но за неимением лучшего сойдет и это. Кроме червей и баклажки, в мешке имелась шелковая нитка – на леску, соль в тряпочке, несколько горошин черного перца, огниво и небольшой медный черпак – вместо ложки.
Оглянувшись по сторонам, Баурджин спустился к реке по пологому склону. Вырубив ножом удилище, привязал леску – тонкую шелковую ниточку, подобного добра в телегах имелось много. Приладил и поплавок – кусочек коры, – и крючок – заранее присмотренный кривой гвоздик. Выбрав за кустами место, насадил червя и, поплевав, закинул удочку. Затих, затаился… Слышно было, как позади, в кочевье, лениво брехали собаки, да из гэра, где продолжался пир, доносились песни.
Оп! Дернуло! Рыба! Точно – рыба. Да еще какая крупная – удилище едва не вырывалось из рук. Баурджин аж вспотел, покуда вытащил добычу. Вот это рыбина! Жирная, увесистая, крупная – с руку. Язь? Омуль?
Прибрав добычу в небольшой котелок, нойон с азартом закинул удочку снова. А вот на этот раз повезло меньше – за полчаса поймалось лишь разная мелочь. Может, изменило рыбаку рыбацкое счастье, а может, просто слишком темно стало. Махнув рукой, Баурджин прихватил котелок с уловом и поднялся в сопки. Укрывшись за деревьями, разложил костерок – не хотелось сейчас никого видеть, и в гэр идти не хотелось. Достав огниво, высек искру, наклонившись, раздул огонек. Весело заиграло пламя. Подбросив валежника, нойон спустился к реке за водой. И вскоре забулькало над огнем аппетитное варево! Взяв черпак, Баурджин хлебнул… Зажмурился от удовольствия – вот так ушица вышла!
Вытащил баклажку, пристроил у костерка, рядом… Потом, подумав, сделал долгий глоток. Сняв кипевший котелок с костра, поставил в траву…
Эх, хорошо!
Вспомнился вдруг пионерский отряд, куда Дубова долго не принимали, хотя учился-то он хорошо, но вот, беда, дрался. А как не драться, когда его все монголом обзывали из-за необычного разреза глаз? Вот и дрался, а куда денешься? Правда, когда принимали в пионеры, дал слово больше не махать кулаками. Нарушил, конечно, разве ж такое слово сдержишь?
– Эх, картошка-тошка-тошка… – хлебнув арьки, негромко затянул Баурджин.
Тут и фронт вспомнился – не только Халкин-Гол, но и Четвертый Украинский. И даже самое начало войны – Демянск…
Баурджин и не заметил, как задремал, а проснулся оттого, что замерз – с реки явственно несло холодом. Кругом еще было темно, но на востоке, за рекой, уже окрашивался алым цветом темно-синий край неба. Вот и славно! Вот и половить на первой зорьке!
Хлебнув из баклаги, Дубов прихватил удочку и стал спускаться к реке… Как вдруг услыхал почти совсем рядом лошадиное фырканье. Затаился у самой воды, за большим камнем, прислушался, всматриваясь в предутреннюю промозглую мглу.
Стук копыт!
Кто-то спускался по круче. Всадники! Человек с десяток или около того. Вернулись мужчины? Но почему едут так тихо, пробираются с осторожностью, словно стараются остаться незамеченными. Нет, свои так не ходят!
Ага, вот остановились…
– Где тропа? – прозвучал злой шепот. – Ну, отвечай, живо, иначе мы станем пытать девку!
– Не знаю… Кажется, там, за кустами. Я ведь говорил, что не здешний.
Голос Гамильдэ-Ичена!
Точно – он!
Баурджин насторожился и, выждав, когда неведомые всадники проедут мимо, быстро зашагал следом.
Хитры, хитры, сволочуги – обходят кочевье с подветренной стороны, чтоб раньше времени не почуяли псы. Да, чужаков немного… А идут уверенно – видать, знают, что мужчин в кочевье нет. Вот-вот, как раз с первой утренней зорькой ворвутся в беззащитные гэры, убьют стариков и детей, уведут в полон женщин… Однако…
Однако род Черэна Синие Усы – вражеский род, союзники Джамухи. А эти ночные всадники – их враги. Так? Выходит, да. Так что же, выходит, нужно действовать по принципу: враг моего врага – мой друг? Ну уж нет! Здесь все враги! К тому же они, похоже, схватили Гамильдэ-Ичена и ту девчонку, Боргэ. Что ж… тем хуже для них!
Огибая деревья и камни, Баурджин-нойон неслышной тенью следовал за таящимися в предрассветной тьме всадниками. Ага, вот те остановились, спешились. Кругом – густые заросли можжевельника, слева – река, справа – овраг, урочище.
А вот и Гамильдэ-Ичен! И – кажется – Боргэ. Обоих привязали к корявой сосне. Ну, правильно, чтоб не мешали. Интересно, оставят ли часового? У них ведь каждый человек на счету… Оставили. Сами же, взяв под уздцы коней, направились к гэрам…
Что ж, пора действовать – и как можно быстрее!
Словно рысь – неслышно и неудержимо – молодой нойон метнулся к вражине, ух что-что, а опыт снятия вражеских часовых у Дубова имелся немалый. Подкрался, вытащил нож…
Часовой обернулся – услышал. Охотник, мать его…
– Это ты, Хартогул?
– Я, я… Забыли баклагу.
– Баклагу? Какую…
Острый клинок без особого шума разорвал грудь. Враг дернулся, вскрикнул…
– Тихо, тихо. – Баурджин тут же зажал ему рот, чувствуя, как стекает по ладони вязкая горячая кровь. Кровь ночного врага…
Опустив мертвое тело в траву, подбежал к пленникам, вырвал изо рта Гамильдэ-Ичена кляп:
– Стражник – один?
– Нойон! – В голосе юноши вспыхнула радость. – Ты как здесь?
– Рыбу ловил. – Баурджин быстро перерезал путы и напомнил: – Я спросил…
– Кажется, один… – Гамильдэ бросился к девушке. – Боргэ! Боргэ!
Нойон освободил и девчонку.
– Боргэ… – с нежностью произнес Гамильдэ-Ичен.
– Не время сейчас для любезностей, – Баурджин тут же прервал их. – Боргэ, можешь идти?
– Да… – Девушка быстро пришла в себя.
– Незаметно, но быстро бежишь в кочевье – всех будишь, но – неслышно. Пусть будут готовы!
– Поняла! – без лишних слов девчонка скрылась в зарослях.
Молодец. Всем бы так…
– А мы с тобой – пойдем следом за вражинами. Кстати, кто это, не знаешь?
– Нет…
– Ну да, вряд ли они тебе представились…
Баурджин с Гамильдэ-Иченом почти бегом бросились краем оврага – как раз там и пробирались сейчас чужаки.
Небо алело восходом. А здесь, на берегу, еще было темно, и черные деревья хватали корявыми лапами низко висевшие звезды. Вот впереди кто-то вскрикнул – споткнулся. Послышались приглушенные ругательства – это главарь водворял порядок. Пахнуло лошадиным потом и грязью никогда не мытых тел… Язычники.
Вот они выбираются из лощины… Садятся на лошадей… Сейчас, вот-вот, сейчас навалятся неудержимой лавой… Горе, горе беззащитным гэрам!
Идущий последним замешкался, нагнулся, поправляя подпругу, – остальные уже подъезжали к кочевью…
Нойон молча протянул Гамильдэ-Ичену нож. Юноша кивнул, примерился…
Взметнулась в седло черная тень… И, на миг застыв, упала в траву со слабым стоном.
– Вперед! – вскакивая на трофейного коня, усмехнулся Баурджин. – Что там у него?
Гамильдэ-Ичен быстро обыскал поверженного врага:
– Сабля… И палица… Еще – лук.
– Саблю – мне, остальное забирай. Садись!
Юноша уселся на круп коня сзади.
Баурджин ласково потрепал скакуна по гриве, придержал – судя по всему, еще было не время. Немного выждать.
Первый луч солнца упал на землю, освещая белые гэры.
– Хэй-йо-у-у-у! – бросаясь в атаку, завыли, заблажили враги. – Хэй-йо-у-у-у!!!
– Вот теперь – пора…
Нойон взмахнул саблей, пробуя, как сидит клинок.
– Хэй-йо-у-у-у!
Рассыпавшись лавой, чужаки ворвались в кочевье. Спрыгивая с коней на скаку, ворвались в гэры…
Где их уже ждали предупрежденные Боргэ женщины. А уж драться они умели, и постоять за себя могли. Тем более, на их стороне были и гости, опытные воины – трое разбойников и Сухэ.
И Баурджин с Гамильдэ-Иченом!
Вот уже приблизились гэры. Пахнуло дымом и запахом немытых тел чужаков. Гамильдэ соскочил с седла, и молодой князь, выхватив саблю, с ходу разрубил чуть ли не надвое неосторожно замешкавшегося врага.