- Мужики! Хватит о грустном! Было, да прошло… А вот, говорят, в дремучих лесах, что к востоку, у жупана вятичей, Владуха, есть дочка-краса. Тоже Ольгою зовут, - раздался чей-то голос.
- Русы в лесах у ванов? Не может того быть! - отрезал Якун.
- Плевать. Когда мы с Красным Солнышком на них ходили, - продолжал боярин, не чтящий прежних богов, - еще девчонка…, а уж тогда князю приглянулась. Сейчас, должно быть, расцвела девица.
- О бабах, так о бабах! - кивнул Асмунд, клюнул носом, еще… и погрузился по щеки в капустную горку, сооруженную на блюде умелым поваром.
- Старый хрыч, а все туда же! - буркнул викинг, ломая толстое перепелиное крылышко.
- Хватит врать-то! Нет никаких вятичей с тех пор, как там Муромец побывал. Вышиб он мозги ихнему предводителю - жупану, значит - они и разбежались, - бросил кто-то из богатырей. - Мимо проклятого Соловья не было ни пешему проходу, ни конному проезду, ни зверю прорыску.
Он бы еще долго расписывал дерзости диких вятичей, но его оборвали.
- Это еще бабка надвое сказала! Чего тогда Бермята спешно в дорогу собирался? Не успел на севере Новгород усмирить, как снова на восток пошел, - возразил, пыхтя и сопя, грузный Претич.
- Чужой Удаче завидуешь, воевода? - настаивал викинг.
- Удача - это то, что дано богами. И моя удача хороша! - был ему ответ. - Видывал я успех и неуспех, познал и счастье и несчастье. Мне тоже, поди, славы не занимать! А на востоке в бою ее не сыщешь! Это вам не каганы с кагановичами… - проговорил Претич, и на него испуганно глянули.
Затем стали коситься и на Красно Солнышко, поскольку самого князя зачастую звали великим каганом, а державу его - каганатом.
Воевода не заметил собственного промаха, а Владимир вел беседу с дядюшкой и, скорее всего, тоже пропустил несуразицу.
- Это вам не ляхи да угры, - поучал молодежь Претич. - То свои, единокровные, единоверные. И смирить их не просто будет. Можно помыть ноги в Мраморном море, только рыб жалко… Можно поставить столб Перуну посреди Царьграда… Иль забить им, ромеям, чтоб не вылазили, врата. Но сколь не ходи в дремучие леса вятичей - не сыскать там славы, только смертушку.
- Во-первых, они сами из ляхов, пришлые они! Ну, и во-вторых, мы сперва поглядим, чего тысяцкий наш, Бермята, сыщет, а уж опосля о славе поговорим, поспорим! А в-третьих, коль Новград утихомирил - с лесными дикарями как-нибудь справится… - обернулся князь и скрестил полупьяный взгляд с заметно погрусневшим взором воеводы.
Претич отвел глаза. Потупился, насупился. Ну, что с молодого-то взять?
Владимир был хорош собой. С бритой головы падал набок длинный черный хохол, В левом ухе посверкивала золотая серьга с крупным рубином. Внешне он, как отмечали старики, был похож на отца. Но не знали они, не ведали, что ненавидел Владимир прежнего князя всей душой: как, мол, у русого он такой чернявый народился. Рубаха алого шелка, распахнутая чуть ли не до пояса, обнажала смуглую мускулистую грудь, густо поросшую волосом. Женам и наложницам это нравилось. Но пока что ни одна из жен не опустилась подле него в княжеское кресло. Ни одна из наложниц не сумела усладить ненасытного настолько, чтобы прогнал он из Берестова всех прочих баб и оставил бы ее, единственную. В том Берестове, меж Угорским селом и горой Зверинец, располагались заветные "хоромины" князя.
Смолчав таким образом, Претич решил приналечь на еду. Принесенное услужливым отроком блюдо с жареным лебедем только что оказалось прямо перед ним, и Претич столкнулся с царственной птицей нос к носу:
- Да ты, голубь мой, не лебедь будешь. Гусь ты лапчатый, вот ты кто!
А тут еще подскочи шут гороховый, да зазвени бубенцом над самым ухом.
Претич отмахнулся, тот грянулся об пол, задрыгал кривыми ногами.
- Ой, крепка, крепка рука! Не намяли бы бока! - услыхал воевода, но и тут не отозвался. Вымещая досаду на гусятине, он одним махом свернул птице шею.
- Добре! - похвалил князь. - А ну, Тимошка-лиходей! Грянь-ка нам что-нибудь разэтакое!
Мгновение - и средь рядов, где пировали именитые гости, уж ломались пестрые скоморохи, припевая:
Пошел козел по воду, по воду, по воду,
Разгладивши бороду, бороду, бороду.
Он ножкою топанул, топанул, топанул,
На козыньку морганул, морганул, морганул.
Коза сено хрупает, хрупает, хрупает,
А козел козу щупает, щупает, щупает.
Неожиданно терем содрогнулся от хохота. Бояре да гости недоуменно переглядывались, всяк кивал на соседа.
- Ну-ка, Волчок! - кликнул князь скорого отрока. - Что за шум? Уж не Муромец ли с заставы возвращается?
- То Лешка, Поповский сын, бахвалится. Знает, хитрец, что в палате Серебряной он всегда верх возьмет, вот и ходит там, аки петух… - сказал дородный чернобородый вельможа.
Был то княжий дядя по матери, сам, собственно, прозванный Краснобаем. Гости знали: неспроста занимал он почетное место по правую руку Владимира. Неспроста пристало к нему прозвище. Был еще жив Святослав, когда новгородцы стали требовать себе княжича - тут Малхович и надоумил. Просите, мол, Володимера, меньшого сына. Пока доверчивые словене сообразили, что к чему, он с племянником уже сидел в Новгороде и копил рать, привечая варяга да мурманина.
- А не слыхал ли, племянник, что давеча приключилось? - усмехнулся вельможа, и, не дожидаясь ответа, продолжил. - Ехал Алексей наш чащей. Смотрит - баба, голая и зеленая, на ветке сидит, качается. Ноги длинные, груди высокие, и остальное все при ней, словом.
- Никак, лесунка! - брякнул Фарлаф.
- Точно! Она самая и была, - подтвердил Малхович. - Алеша - малый не промах, слезает с коня богатырского и к ней. А лесунка-то прыг в траву и наутек! Ну, Лексей, шелом - в одну сторону, копье - в другую, и, не мешкая, следом. Припустилась зеленая, словно заяц, бежит - подзадоривает: "Догонишь - потешишься! Догонишь - потешишься!". И так мужика разобрало, что совсем голову потерял. Торопится богатырь и, представьте себе, настигает беглянку. Только он ее за ручку, а лесунка в нору - шасть! Хотел было наш Алеша сигануть за ней - не успел. Вылезает из той норы леший. Здоровый, мохнатый, злой, а дубина у него… Дубина в лапе - не приведи Вышний. И рычит: "Догоню - потешусь! Ох, догоню - потешусь!"
- Да, полно вам, дядюшка, - поморщился Владимир, не любивший, когда при нем честили его богатырей. - То вряд ли Попович. Он, конечно, баламут, но не дурак. Сперва бы выпил да закусил при нашем столе, при княжьем. А уж хмельной - тогда, верно, пошел бы себе бахвалиться.
Стол для богатырей, менее знатных подвигами, был накрыт во второй палате, Серебряной. Оттуда и в самом деле доносился такой дикий хохот да гомон, что начисто заглушал голоса более именитых бражников. Обычно старательный и вездесущий Волчок на этот раз куда-то исчез. Владимиру пришлось кликнуть младого гридня, что стоял за креслом, оберегая тылы господина. Этот оказался проворнее…
- Ну, что там стряслось? - нетерпеливо спросил Владимир.
- Не прогневайся, княже! Гость заморский диковину кажет, а все богатыри твои аж стонут от смеха.
- Так зови сюда скорей гостя ентого с его диковиной! Поглядим и мы, потешимся.
Гридня как ветром сдуло.
Тут вернулся и Волчок.
- Прости меня, княже, - молвил он. - Больно диковина хороша. Загляделся я… Не гневись.
В Серебряной палате вновь громыхнуло, а в дверях показалась исцарапанная морда Чурилы.
- Да что такое? Не тяни, дурак! Говори толком! - отвечал князь в нетерпении.
- Там кот ученый да речистый в таврели золоченые играет, и никто с ним совладать не может, - отвечал Волчок. - На щелчок играет, да как, зверь, играет! Потому, Красно Солнышко, образа у твоих дружинничков когтями исполосованы. После сговорились рухом штраф отвешивать. Как кто продует, кот хвать таврель - и в лоб его. Да еще кричит при этом: "Э-эх, рухнем!" Чурила-то Пленкович сел было супротив, да теперь встать не может, эдак его паршивец огрел. Сейчас никому уж не охота "рухать", а котище последнее серебро у дружинушки вычищает. Рахте повезло - зверь согласился на ничью. Конечно, Добрыня свет Микитович, сын премудрой Амелфы, мог бы справиться, но тот, опять же, с Муромцем на заставе. Ведь Добрыня-то единственный, кто у них читать-писать умеет.
И Волчок живо представил себе славного витязя - высокого, широкоплечего, темнорусого, с красивым открытым лицом и незабываемым сиянием глаз.
- Отчего же единственный? Да и где мать его таврелям-то обучилась - уж не в диких ли лесах вятичей, в сельце своем захолустном? Ерязань, кажись, именуется… - буркнул Владимиров дядя.
Он недолюбливал Добрыню Никитича и не упускал случая подложить свинью великому богатырю.
- Мало в Киеве умелых? Вот, скажем, Рахта? А сам-то Микитич королю германскому продул - это и Муромец подтвердить может.
Волчок хотел возразить, что Власилиса, дочь Микулы - та тоже, хоть и баба, и у волхвов не училась, а самого князя победила, сорвала таланный куш. Недаром она женка Ставра. Если "с тавром" - все одно, любимица скотьего бога. Но, решив, что Красно Солнышко этому напоминанию не обрадуется, отрок прикусил язык.
Про Рахту Владимир все и так знал. Сам не раз коротал с ним часы за доской. Тот и впрямь мог не то что переиграть, но даже и перепеть самого Добрынюшку - настолько был смышлен да голосист.
- И чего он хочет за кота, ентов гость заморский? - осведомился князь.
- Говорит, дело у него к тебе, светлый, - ответил слуга, - а цены не называет. - Так чего? Впустить?
- Зови, зови его сюда… - приказал Владимир, и, обернувшись к дяде, добавил: - Мне диковина нынче позарез нужна. Будет чем потешить красу-девицу. Глядишь, слезки-то у дикарки и высохнут. Авось, и посговорчивей станет! А то Бермята бересту прислал… Пишет - сущая ведьма.
- С неуступчивыми бабами у нас разговор короткий! - подхватил Малхович и огладил пышную бороду. - Тут мне скоморошина задачку задал: "Пятеро держат, да пятеро пихают, да двое гадают: верно или нет?"
- Э, дядюшка! C бородой твоя загадка, - усмехнулся Владимир.
- Никак, ведаешь? - расплылся Малхович в улыбке.
- Це ж нитка с иголкою!
- Ха! Ну, а коль один гадает? - Не унимался княжий стрый.
- Это швея одноглазая попалась, - довольно ответил князь и осушил полную чару.
Гость стоял в дверях. На плече у него сидел мохнатый кот и гордо посматривал по сторонам. Это на какое-то время избавило иноземца от необходимости класть земной поклон Владимиру. Одет он был не по-киевски, скромно да во все черное.
Князь снисходительно улыбнулся гостю и сделал знак приблизиться. Тот двинулся меж рядов. Кот, распушив хвост, покачивался на плече чернеца и поигрывал висящим на когте тугим кошелем.
Палата затихла, только Фарлаф продолжал шумно обгладывать кость, срывая с нее остатки мяса желтыми зубами. Всецело поглощенный этим занятием, он не обратил на нового гостя должного внимания. А стоило!
Когда Ругивлад проходил мимо, направляясь к княжескому креслу, кот изловчился и свободной лапой выхватил у Фарлафа рыбицу. Зверь сделал это так быстро и умело, что едок непонимающе заморгал.
Стены задрожали от смеха и выкриков:
- Ай да котяра! Вот так хват!
При входе в залу толпились бражники Серебряной палаты, не решаясь переступить порог. Что же еще вытворит заморский зверь?
Ругивлад ссадил Баюна и положил поклон хозяину. Положил по-писаному, как учили еще отроком чтить старшего. Как велит обычай ругов, поклонился вежливо и на все четыре стороны.
- Здравствуй, светлый князь! Принимаешь ли заезжего молодца? - молвил он и ощутил на себе любопытные взгляды.
- Ты откуда, гость нежданный? Как зовут тебя, как величают? Какого ты роду-племени? - по обычаю вопросил князь.
- Ныне имя мне Ругивлад будет, роду я словенского, не заморского. А пришел, свет Владимир-князь с самого Велика Новагорода, поискать на Кривду Справедливости, на обидчиков моих найти управу.
- Лжешь, незваный гость! - выпалил Краснобай, да аж со скамьи подскочил.
Князь перевел холодный взгляд с гостя на дядю.
- Дозволь продолжать, князь? - спросил словен.
- Брешет, Красно Солнышко, гость негаданный! - оборвал его Малхович. - Не Ругивлад это. Кличут его Ольгом, сам он с Ладоги. И презренный волхв новгородский Богумил, сладкоречия ради нареченный Соловьем, что смущал народ словами дерзкими, - то стрый его будет.
- Погодите, дядя! Здесь мне спрашивать, а ему отвечать.
- Что он может сказать, злодей, когда давеча в корчме убил шестерых твоих стражников! Ни за что убил, по злобе..! - гремел Краснобай.
Да и все зашумели, загудели. Иные богатыри повставали с мест.
- Так ли это? Правду ли речет наш дядя? - вспыхнул Владимир.
- Так, да не так! Лукавит вельможа, Красно Солнышко, - спокойно отвечал Ругивлад. - Все с ног на голову поворачивает. Стража на меня с бердышами полезла, есть тому свидетели. А шел я просить суда праведного, суда над убийцами старого Богумила. Им про то известно стало… А разбойники эти, по всему видать: тысяцкий Бермята-тать, да сам Малхович, Краснобаем прозванный.
- Ты говори, словен, да не заговаривайся! На кого руку подымаешь? На людей княжьих? Богумил супротив меня народ мутил, и кара его заслужена! За него виру не дам, да и боярам своим не позволю! - твердо сказал князь.
Приметив, как заходили желваки наглого пришельца, Владимир слегка кивнул кому-то на другом конце залы.
Словен пересилил ярость:
- А я и не прошу откупа, Красно Солнышко! Я справедливости ищу, по старинным нашим обычаям. Видано ли дело - златом за кровь родную принимать?
Владимир, сверкнув черными глазами, хватанул ладонью по столу:
- Тем обычаям срок давно истек! Справедливость на Руси - это я буду нынче. Ты, гость непрошеный, узнаешь ныне, каков княжий суд правый! Есть ли здесь словам его поручители? Что грозила стража смертью гостю Киева хлебосольного?! - гаркнул князь на всю палату.
Малхович хищно зыркнул из-под сросшихся на переносье густых бровей в мигом притихшую залу.
- Я свидетель, - поднялся было какой-то здоровяк, но неразумного дернули за рубаху, и он запнулся.
- С ума сошел, Сидор? Красно Солнышко запретил ходить в корчму! Там на втором этаже можно такое подцепить, что век не отвяжется, - цыкнул на простоватого богатыря его сосед с характерным провалившимся носом.
Хоть второй этаж и был столь опасен, вожделенный погреб с бесчетными рядами кувшинов и бочек манил своих героев с прежней силой.
- Мррр… Я тоже могу, гм, поручительствовать! Как пить дать, все видал… Стражники твои хамы, хамы, хамы… - встрепенулся Баюн, давно уже пристроившийся к столу и успевший целиком затолкать в пасть осетра.
Князь выпучил на зверя глаза.
- Красно Солнышко, вот это она, диковина, и есть! - восторженно зашептал Волчок на ухо Владимиру.
Богатыри, что приготовились уж вязать Ругивлада по первому намеку, обалдело уставились на говорящее животное. Кот меж тем опростал чашу зелена вина, лапой вытер усы и объявил:
- Так и быть! Щас спою!
Засмеялся Владимир-князь. Следом за ним - и вельможный Краснобай, и Претич. Стали гости да бояре диковину заморскую нахваливать, приговаривая:
- Ну, потеха, ну и забава!
- Принесите-ка говоруну наши гусельцы яровчаты! - молвил князь, вытирая слезящийся глаз.
- Тута они, Красно Солнышко! Я уже сбегал!
Заграбастал кот у Волчка инструмент и завел свою гармонь, растекаясь сладким медом… Замурлыкал чаровник, заговорил нараспев. И повел он чудную речь на разны голоса. Про Ивана-дурака, да про дочку его, Красну Шапочку. Про свояка их Колобка Горбунка, да про злую мачеху, Марью Моревну, прекрасную королевну. Как плыли они мимо острова Буяна, да терпели бедствие у Лукаморья, где молния в щепы разбила дуб…
За княжьим креслом что-то звякнуло. Рухнул крепившийся до сего момента гридень. Повалились со смеху бояре да служивые. Осилить кошачье наваждение сумел разве Асмунд, да и то лишь потому, что давно спал. Даже Ильдей, печенежский хан на службе у Владимира, не столь сведущий в традиции впечатлительных русов, повторял, утирая слезы: "Бедная девочка…"
Рыдала, обнявшись, грозная стража. Седобородый ярл и Волчий Хвост до хрипоты спорили, кому досталась златая цепь да кто первым ограбил царство славного Салтана. Мурманин победил.
Никто не заметил, куда исчез дерзкий гость. Следом за ним пропала и коварная зверюга. Но долго еще над Златой и Серебряной палатами не стихал сумасшедший смех Фарлафа, собиравшегося выручать Снегурочку. Лишь к вечеру раздосадованный князь сумел-таки вытолкать взашей Волчка и иже с ним - слуги оживленно обсуждали международное положение Тридевятого царства
ГЛАВА 4. РОКОВАЯ ВСТРЕЧА
Колесница Сварожича не одолела и половины зримого пути.
- Руг! Руг!
Первый из чужестранцев - был весен тридцати пяти, а то и поболе. Сухощавый, но вовсе не тощий, одетый во все черное, он-то и мерял дорогу длинными шагами. И пара ног принадлежала ему. Красивое лицо с тонкими чертами и выражением достоинства отличал пронзительный взор, в котором, однако, угадывалась тоска. Зато углы губ были приподняты в немой усмешке.
Через левое плечо путника был перекинут широкий плащ, через правое - крупный и столь же черный, как хозяин, зеленоглазый и красноязыкий кот - второй из путников. Зверь изредка зевал, но заснуть так и не мог из-за постоянной тряски.
Большой полуторный меч за спиной чернеца говорил сам за себя.
- К чему семимильные шаги? Тише едешь - дальше будешь! - последнее слово кот произнес так пискливо, что Ругивлад аж скривил заросшее колкой щетиной лицо.
- Не мешай!
- Что, мысля замучила? - насмешливо осведомилось животное.
- Пятки лизать мне гордость не позволила. А прежде, наверное, брезгливость… С каких это пор на честной Руси рабы завелись? Вот, хотя бы те двое, что в корчме?..
- С тех пор, как нашлись на рабов покупатели. Гордость, может, и не позволила, а как насчет желудка? Голод - не тетка, в лес не убежит, ея только ноги кормят. - Пушистый балаболка был верен себе. - Много ты в жизни видел, чтоб кого-нибудь судить?
Ругивлад двинул вверх плечом, потому что кот стал сползать. Зверь прервал свою речь на мгновение - на большее его не хватило.
- А сейчас неплохо было бы поскорей отсюдова смыться. Хоть к самому Чернобогу, хоть к его матери или даже бабке, если имеется. После того, что ты натворил у князя, найдется немало охотников за твоей глупой головой.
Они тогда замешкались в городе. Покинув княжьи палаты, словен первым делом двинулся на Бабий торжок. Там он без труда сумел бы скрыться, затесавшись средь крикливого купеческого люда. На торжище издревле стоял кумир покровителя путников Велеса.