В глубине души я надеялся отыскать Гудрид и вновь занять место в ее сердце. Я ничего не слыхал о ней с тех пор, как она, Торфинн и маленький Снорри, покинув Гренландию, вернулись в Исландию к родичам Торфинна. Однако для меня Гудрид все еще оставалась человеком, отнесшимся ко мне в моем детстве с величайшей добротой, и никаких иных планов у меня не имелось, кроме смутной мысли явиться в ее новый дом и посмотреть, не примет ли она меня. Так и получилось, когда судно зашло в Исландию, что я сказал кормчему, что дальше я с ним не поплыву. Это может показаться необдуманным решением - сойти на берег в стране, жители которой стали жертвами бойни в Винланде, однако вести об этом сюда еще не дошли, а через несколько дней я узнал, что истребление винландцев не было единственным смертоубийством, как я полагал. На каждом исландском хуторе только и разговоров было о последних событиях, увенчавших распрю, странным образом повторившую жуткие подробности винландского смертоубийства.
Эта вражда продолжалась годы. Двигала же ею ненависть Халлгерд, злобной жены человека по имени Гуннар, сына Хамунда, к ее соседке Бергторе, жене Ньяля, сына Торгейра. Начало вражде положила ссора из-за наследства, затем распря распространилась, вобрав в себя дюжины родичей и посторонних людей, привела к череде убийств и ответных убийств из отмщения. В ту осень, когда я прибыл в Исландию, люди, сторонники Халлгерд, окружили дом на хуторе, где жили Ньяль и его жена, подперли двери и подожгли. В итоге там, в доме, заживо сгорели почти все, в том числе и трое сыновей Ньяля.
Для меня эта история служила страшным напоминанием о Винланде, но для взопревшего хуторянина, от которого я услышал этот рассказ, едва сойдя на берег, это была самая свежая сплетня дня. Я тогда помогал ему складывать сено в сарай, чтобы расплатиться за ночевку.
- Это дело станет главным на следующем Альтинге, уж можешь быть уверен, - говорил он, утирая блестящий лоб тыльной стороной руки. - Вот будет тяжба! Такой давненько не было. Люди Ньяля выдвинут обвинение против поджигателей и потребуют виры за его смерть, а поджигатели, само собой, для своего оправдания приведут столько людей, сколько смогут. А уж если этот сумасшедший Кари, сын Сельмун-да, тоже явится, одним богам известно, что будет. Я не откажусь посмотреть на это за все награбленные сокровища мира.
Имя Кари, сына Сельмунда, звучало везде, где люди обсуждали возможные последствия сожжения - так стали называть случившееся. Кари был зятем Ньяля, он один спасся из горящего дома, когда крыша провалилась внутрь. Он пробежал вверх по балке, одним концом упершейся в стену, и выпрыгнул наружу из дыма и огня, в тот же миг эта случайная лестница рухнула у него за спиной. Поджигатели окружили дом, готовые убить всякого, кто попытается сбежать. Но не заметили Кари в сумерках, ему удалось проскользнуть мимо, хотя одежда на нем и волосы тлели от жара. Он бросился в озерцо, чтобы загасить огонь. И вот он поклялся отомстить и теперь ради этого ходит по Исландии, созывая друзей Ньяля и клянясь в кровной мести. Судя по тому, что я слышал, Кари был врагом, которого поджигателям нужно всерьез остерегаться. Он слыл умелым воином, vikingr, повидавшим немало битв за морем. До прибытия в Исландию и женитьбы на дочери Ньяля он жил на Оркнейских островах как домочадец ярла Сигурда, властителя той земли, и отличился в нескольких жестоких схватках, среди прочих, в известной битве с морскими разбойниками, в которой спас двух сыновей Ньяля.
Едва я услышал историю Кари, как смутный еще план отыскать следы Гудрид сменился в моей голове иным, куда более привлекательным. Я счел годы и понял, что Кари, сын Сельмунда, служа у ярла на Оркнеях, вполне мог знать мою мать Торгунну. Он был на Оркнеях примерно в то же время, когда она, к изумлению всего дома ярла Сигурда, соблазнила Лейва Счастливчика и зачала от него сына. Коль скоро я отыщу Кари и расспрошу его о тех днях на Берсее, то, может статься, смогу узнать побольше о моей матери и о самом себе.
Увидеть же Кари, если хуторянин не ошибся, можно было на следующем Альтинге.
Если уж мои воспоминания имеют целью - во всяком случае, так мне представляется - исправить некоторые ошибки, допущенные славным Адамом Бременским в его истории и географии известного мира, то и следует мне, очевидно, сказать кое-что об Альтинге, ибо сомневаюсь, слыхал ли вообще сей бременский клирик об этом примечательном учреждении. Ибо нигде больше не встречал я в моих странствиях ничего подобного. Альтинг - это такой способ народоправства у исландцев. Каждый год первейшие хуторяне каждой четверти, а сей остров поделен на четыре четверти - западную, северную, восточную и южную - сходятся на местные тинги, где они обсуждают события, представляющие общий интерес, и улаживают споры между собой. Все существенные вопросы и все неулаженные тяжбы затем выносятся на Альтинг, всеобщий сход, который всегда имеет место в июле по десятой неделе лета. Истинными вершителями законов и судов справедливости здесь становятся богатые хуторяне, годи и вожди кланов. Простой же народ лишь смотрит и поддерживает своих покровителей, когда его призывают к этому. Однако же это сходбище - столь привлекательное сочетание ярмарочной площади, судебного собрания и лавочки сплетен, что каждый исландец, способный одолеть путь до Тингвеллира, является туда. Законоговорение - зрелище великолепное. Истцы и ответчики либо их представители являются перед присягнувшими судьями из равных им и взывают к обычаям своей страны. Вот здесь-то законоговоритель играет важнейшую роль. Он действует как третейский судья и решает, правильно ли были проговорены и применены обычаи. В итоге тяжба зачастую уподобляется словесному единоборству, и исландцы, собравшись толпой, слушают говорящих и разборчиво судят, кто более искусен в выворачивании закона наизнанку, себе на пользу, или в умении перехитрить противную сторону. Они ждут таких уловок от законников и редко бывают разочарованы.
Кто-то может сказать, что Альтинг - неблагоразумный способ ведения государственных дел, и подумает, что предпочтительнее власть одного мудрого правителя, будь то король или королева, император, владелец поместья или регент. Коль единоличное правление невозможно, то малого совета из пяти-шести человек более чем достаточно. И то правда, весьма странным кажется, что дела исландцев разбираются множеством жителей, раз в году собирающихся на травянистом склоне. Однако таково их установление с той поры, как остров был заселен, и тому уже двести лет, а на деле их способ правления немногим отличен от королевских советов, где землевладельцы и знать составляют противоборствующие союзы, соревнуясь за конечный приговор или льготу. Разница же состоит только в том, что в Исландии нет единовластия, и это позволяет союзам самим сводить между собою счеты, когда законные способы исчерпаны. Именно тогда оружие берет верх над словесами.
Тингвеллир, где ежегодно проходит Альтинг, - достопамятное место. На юго-востоке острова, днях в пяти верхом от Фродривера - там моя мать провела свои последние дни, - есть поросшее травой поле у подножия длинного разрушенного утеса, где среди разбросанных скальных останцов хватает удобных мест для палаток и временных хижин. Одна же, особенная скала, именуемая Скалой Закона, представляет собой природную кафедру. Стоя на ее вершине, законоговоритель открывает судопроизводство, произнося по памяти свод законов и обычаев страны перед собравшейся толпой. Он должен вспомнить столько законов, что их возглашение может продлиться и два, и три дня, и когда я был там, то слышал, как священники Белого Христа толковали, что проще было бы записать эти законы и справляться с ними при необходимости - это, мол, сберегло бы время. Само собой, священники прекрасно понимали, что в таком случае именно они, священники, сведущие в книжном знании, станут властвовать, равно как и трактовать законы. Но пока что изустное памятование не заменилось рукописанием, и, к великому недовольству клириков, законоговоритель в первый день Альтинга, как всегда, подъехал к реке Оксар и бросил в воду железный топор - жертвоприношение исконным богам.
Сторонники поджигателей прибыли с великой торжественностью. Их был целый отряд, человек сорок верхом на низкорослых и крепких исландских лошадках. И все вооружены до зубов, ибо остерегались, как бы Кари не устроил на пути засаду. Вел же их Флоси, сын Торда. Именно он замыслил и устроил нападение с поджогом, хотя и не похвалялся этим так, как иные другие поджигатели, приехавшие на Тингвеллир, торжествуя по случаю смерти Ньяля и хвастая завершить это дело, прикончив тоже и Кари, коль он посмеет показаться им на глаза. Флоси же, напротив, предпочитал работать головой, а не размахивать руками, ибо понимал, как слабы доводы поджигателей для оправдания их поступка перед судом Альтинга. Посему он прибег к обычному способу: ради оправдания поджигателей решил подкупить лучшего в Исландии знатока законов и положиться на его изворотливость.
Законник, которого он выбрал, Эйольв, сын Бельверка, считался самым лукавым и пройдошливым по всей стране. Эйольв уже прибыл на Тингвеллир, и Флоси стал искать встречи с ним. Однако он должен был соблюдать осторожность, дабы не говорить с Эйольвом прилюдно, ибо, по исландскому обычаю, судебное разбирательство не может вести тот, кто напрямую заинтересован в исходе, или кто-либо иной, состоящий в известных отношениях с тягающимся, будь то родство или долг чести. Не должен законник действовать из выгоды или по найму. Эйольв же ранее никак не был связан с поджигателями и, похоже, не верил в их невиновность. Однако Эйольв был известный скареда и, как и многие законники, с удовольствием продавал свое мастерство за достаточно высокую плату. По этой причине поначалу он наотрез отказал Флоси, ответив, что не будет говорить в его пользу. Ибо должен содействовать суду, и советы его должны быть непристрастны. Однако когда Флоси тайком отвел его в сторону и предложил запястье из чистого золота, Эйольв принял мзду и согласился содействовать, заверив Флоси, что только ему известны все ходы-выходы и окольные тропинки обычаев, и что он найдет путь, как поджигателям избежать наказания.
Я сам это слышал, поскольку был там - меня послали следить за Флоси.
Когда поджигатели прибыли на Альтинг, Кари, сын Сель-мунда, уже четыре дня как был там, неприметно проскользнув на Тингвеллир. Молва твердила, что Кари - грозный воин, но, судя по его внешности, я бы этого не сказал. Среднего роста, довольно худощавый, и на вид казалось, что ему не по силам размахнуться боевой секирой, как должно. Лицо узкое, с длинным носом, маленьким ртом и близко посаженными карими глазами. Бороду свою он содержал в порядке, что необычно для воина, а волосы подрезал и повязывал темно-серой повязкой. Повязку эту он снимал только перед боем, и тогда великолепная копна волос распускалась воинской гривой. Однако, даже будь он одет иначе, не по-воински, все едино движения выдали бы его. Он был гибок, как борец, всегда быстрый и подвижный, и всегда настороже, точно зверь на охоте. Человек, стоявший рядом со мной, указал мне на Кари, когда тот направлялся к палатке одного из своих возможных союзников. Я пошел следом, так, чтобы он не мог меня видеть. И все же он ощутил мое присутствие, внезапно круто повернулся ко мне и опустил руку на рукоять короткого меча, висевшего на поясе. Увидев же всего лишь безоружного юнца, успокоился.
- Ты Кари, сын Сельмунда? - спросил я.
- Да, - ответил он. - А ты, малый, кто? Кажется, я не видел тебя раньше.
- Я - Торгильс, сын Лейва, хотя, наверное, точнее было бы назвать меня Торгильсом, сыном Торгунны.
Вид у него стал, мало сказать, более чем удивленный.
- Торгунны-вед… - Он замялся. - Торгунны, которая приехала из Ирландии ко двору ярла Сигурда?
- Да, я вырос в Гренландии и на западе и приехал сюда недавно. Надеялся, что ты расскажешь мне что-нибудь о моей матери, если сможешь.
- Ну-ну, значит, ты сын Торгунны. Правда, я знал твою мать, по крайней мере с виду, хотя мы сказали друг другу не слишком много слов, - ответил Кари. - Но сейчас мне некогда болтать о тех днях. У меня много дел здесь, на Альтинге, однако, коль хочешь, будь со мной, может, у меня и найдется время немного рассказать тебе о том, что тебя интересует.
Остаток этого дня и весь следующий я ходил за Кари, а он переходил из одной землянки в другую, разговаривая с годи, которые знали его убитого тестя. Иногда ему везло, и он заручался их поддержкой в деле против поджигателей, но столь же часто ему отвечали, что это только его дело, потому что поджигатели, мол, слишком могущественны и всякий, кто станет помогать Кари, станет их жертвой. В одной палатке мы обнаружили высокого, довольно худого человека, который лежал на кровати, и правая нога у него была забинтована. Тот хворый человек был Торхалль, сын Асгримма, приемный сын Ньяля.
- Слава богам, и ты добрался сюда, - сказал Кари, явно обрадованный.
- Путь был нелегкий, но мне удалось его одолеть короткими переходами, - ответил Торхалль. - Заражение столь сильно, что я едва хожу.
Он размотал повязку и показал свою правую лодыжку. Она распухла и стала в три раза толще обычного. Большой гнойник словно пульсировал от жара в середине опухоли. В середине нарыва я увидел средоточие заражения: черное Пятно, похожее на пагубный грибок в бахромчатой кайме злой красноты.
- Судебное дело против поджигателей будет, наверное, объявлено послезавтра. Как думаешь, ты сможешь присутствовать? - спросил Кари.
- Едва ли, разве только нарыв к тому времени прорвет, - ответил Торхалль. - Но коль сам не приду, то смогу следить за ходом дела отсюда, с этого ложа, и давать советы, коль скоро ты будешь ежедневно извещать меня о подробностях.
- Я благодарен тебе, но не могу воздать как должно за то, что ты приехал на Альтинг, - сказал Кари.
- Хотя бы этим могу быть полезен, - сказал Торхалль. - Твой тесть Ньяль научил меня едва ли не всему, что я знаю о законе, и я желаю, чтобы с его убийцами поступили по закону. - Он замолчал и немного подумал. - На самом деле, моя немочь тоже может пойти на пользу. Мало кто знает, что я здесь, лежу безвылазно в палатке, и я полагаю, пусть оно так и будет. Мы можем застать их врасплох. - Он взглянул на меня. - Кто этот юноша?
- Он только что приехал из Гренландии, рос там да еще в месте, которое называют Винланд.
Торхалль фыркнул.
- Что ты знаешь о том, как собираются Флоси и его поджигатели защищать себя на суде?
- Говорят, будто они хотят поручить защиту Эйольву, сыну Бельверка.
- По сути ему не следует заниматься этим делом, - сказал Торхалль, - но зная, как он жаден до денег, полагаю, его купят. Полезно было бы выяснить, выступит ли он против нас. - Он взглянул на меня. - Может, этот паренек нам пособит. Едва ли его здесь кто-нибудь знает, и он не будет выделяться из толпы.
После чего, обратясь прямо ко мне, спросил:
- Готов ли ты кое-что сделать для нас? Коль тебе покажут Флоси и его ближайших, как думаешь, сможешь ли ты подобраться к ним и выяснить, как они приобретают себе союзников на законоговорении?
Впервые мне выказали такое доверие, и я был польщен. - Не менее важно и то, что предложение Торхалля совпало с моими представлениями о себе. Я уже говорил, что Один - бог притворства, подслушивающий у двери, крадущий тайны, бог, чей нрав и повадки весьма привлекательны для меня. Я был один в чужой стране, и меня попросили стать соглядатаем в деле по-настоящему важном. Принять это предложение значило уважить Одина, а заодно и завоевать доверие человека, который мог рассказать мне о моей матери.
Вот так оно и получилось, что тремя днями позже я затаился в расселине скалы, скорчившись и едва дыша. Не более чем в десяти шагах от меня был Флоси, сын Торда, вожак поджигателей, вместе с двумя своими ближайшими сторонниками, которых, как я узнал позже, звали Бьярни, сын Бродд-Хельги, и Хальбьерн Сильный. С ними же был знаменитый знаток закона Эйольв. Узнать его было нетрудно, ибо он был щеголь и любил расхаживать по Альтингу в ярком алом плаще и с золотой повязкой на голове, да еще нося при себе отделанный серебром топор. Все происходило неподалеку от Ущелья Сходок, там, где нас не могли видеть снизу, с Поля Тинга. Ясное дело, что четверо мужчин отправились в это пустынное место, чтобы поговорить наедине, решив, что лучшего для свободного разговора не найти, коль скоро поставить своих людей на страже. Я же, заметив, как они пустились от кучно устроенных землянок на поле Альтинга по тропинке, ведущей на утес, догадался, куда они идут, и поперед них вскарабкался наверх и бросился на траву, чтобы не быть замеченным на фоне неба. Переведя дыхание и дождавшись, когда стихнет стук крови в ушах, я осторожно приподнял голову и глянул вправо. И тут же в страхе заполз в это свое убежище, стараясь зарыться поглубже. Четверо мужчин решили усесться в опасной близости от меня и приступили к беседе. На мое счастье, утес Тингвеллира сложен из камня, который исландцы называют hraun. Камень этот истекает из земли огненным потоком, когда боги гневаются, а потом, остывая и затвердевая, образует расселины и трещины. В одну из таких щелей я и проскользнул. Я находился слишком далеко и не слышал ничего, кроме обрывков разговора, когда кто-нибудь из них повышал голос, но что идут какие-то переговоры, было ясно. И закончились они обоюдным согласием, ибо снова со всей осторожностью выглянув из своего убежища, я увидел, как Флоси снял со своей руки тяжелое золотое запястье и надел его на руку Эйольву. А запястье это, судя по тому, как оно сверкнуло в бледных лучах солнца и как Эйольв любовно провел по нему пальцем, было недешевое. Потом Эйольв натянул запястье повыше, под рукав одежды, чтобы его не было видно.
До того я представить себе не мог, сколь важно это соглашение. Четверо встали и двинулись вспять по тропинке, где ниже ждали их люди, а я, затаив дыханье, долго еще ждал, прижавшись к земле, пока не понял, что все ушли. Тогда я крадучись спустился и проскользнул в палатку, где совещались Кари с Торхаллем. И рассказал все, чему был свидетелем. Кари нахмурился и пробормотал что-то, мол, нужно постараться, чтобы Эйольв недолго радовался полученной мзде. Торхалль же, лежа на своей постели, остался невозмутим.
- Эйольв - хитрейший законник, - сказал он, - но и этого законника можно победить, хотя сам он так не считает.