Три года подчинения дисциплине сделали из Ланселота человека, лишенного веселия в сердце и не склонного распевать "тири-лири". Он отдал тридцать шесть месяцев жизни, которую в его возрасте и обозреть-то можно было едва ли далее чем на неделю вперед, пожертвовав их замыслу человека, в которого был влюблен. Опорой ему служили мечты. Он желал стать лучшим рыцарем мира, чтобы Артур тоже мог его полюбить, а помимо этого желания имелось у него и другое, в ту пору еще исполнимое. Он желал, чтобы чистота и совершенство позволили бы ему сотворить какое-либо обыкновенное чудо - исцелить слепца, например, или еще что-то подобное.
3
Была одна общая черта у славных семейств, центром притяжения которых стала судьба Артура. Во всех трех имелся свой постоянно живущий рядом с семьей гений-хранитель - нечто среднее между наставником и наперсником, - определивший характер детей каждого из семейств. В замке сэра Эктора им был Мерлин, оказавший решающее влияние на жизнь Артура. В далеком и одиноком Лоутеане имелся святой Тойрделбах, чья воинственная философия, надо думать, во многом определила клановую обособленность Гавейна и его братьев. В замке Короля Бана проживал Ланселотов дядюшка, которого звали Гвенборс. На самом-то деле, мы уже встречали этого старика, известного каждому как дядюшка Скок, но его нареченное имя было Гвенборс. В ту пору имена обыкновенно давали, руководствуясь теми же правилами, в согласии с которым ныне наделяют кличками жеребят и гончих собак. Если вам выпадало родиться королевой Моргаузой и произвести на свет четырех детей, вы вставляли Г во все их имена (Гавейн, Агравейн, Гахерис и Гарет), и, естественно, если вашими братьями оказались Бан и Боре, вам только и оставалось, что называться Гвенборсом. Так легче было запомнить, кто вы такой.
Из всей семьи один только дядюшка Скок принимал Ланселота всерьез, и только один Ланселот принимал всерьез дядюшку Скока. Относиться к старику без особой серьезности казалось проще простого, ибо он принадлежал к тем странноватого сорта людям, над которыми посмеиваются невежды - дядюшка Скок представлял собой истинного маэстро. Отраслью его знаний было рыцарство. Во всей Европе вы не сыскали бы и единой части доспехов, относительно которой у дядюшки Скока не имелось бы теории. Он гневно порицал новейший готический стиль с его складками, резными узорами и канавками. Он считал смехотворным ношение доспехов, внешний вид которых сильно напоминал переплетение канатов на нельсоновском буфете, ибо очевидно, что любой желобок будет зацепкой для копейного ратовища. Главное назначение хороших доспехов, говаривал он, состоит в том, чтобы острие копья с них соскальзывало, - и как подумаешь о немцах, украшающих свои латы этими жуткими желобами, так просто оторопь берет. Про геральдику он знал все, что только можно было знать. Если кто-либо совершал серьезный промах, помещая один металл или цвет на другой, дядюшка Скок весь бурлил от гнева. Кончики длинных белых усов трепетали, словно антенны, окончания пальцев смыкались в жестах неистовой страсти, он размахивал руками, подпрыгивал, заводил глаза и только что не испускал шипучую пену. Впрочем, все маэстро до единого подвержены такого рода припадкам, и потому Ланселот редко обижался, получая плюху в ходе пылкого препирательства по поводу щитов с вырезом a bouche или относительно того, разумно или неразумно приделывать к щиту ременной навыйник. Порой Ланселот изводил дядюшку Скока настолько, что тот его поколачивал, но мальчик и это сносил. В те времена мальчики были выносливы.
Одна из причин, по которой Ланселот терпел выходки дядюшки Скока, состояла в том, что у того можно было выучиться всему, что мальчик считал необходимым. Дядюшка Скок был не только выдающимся знатоком и авторитетом в своей области, но и одним из первейших во Франции фехтовальщиков. Собственно говоря, и мальчик стремился к тому же: рубить, теснить и колоть под жестокой опекой гения, и нанеся удар от плеча, удерживать тяжкий меч в вытянутой руке, пока не начнет казаться, что вот сейчас разорвешься надвое, - и все это лишь для того, чтобы дядюшка Скок, дергая за острие, заставлял его вытягиваться пуще и терпеть еще большую муку.
Сколько Ланселот помнил себя, близ него всегда обретался взбудораженный человечек с синевато-стальными глазами, подскакивающий, прищелкивающий пальцами и орущий так, словно от этого зависела жизнь: "Doublez! Dedoublez! Degagez! Un! Deux!".
Однажды ясным днем в конце лета Ланселот с дядей сидели в Оружейной. В солнечных лучах, заливавших просторную комнату, плясала пыль, которую сами они подняли минуту назад, вдоль стен стояли начищенные доспехи и висели на колышках копья, шлемы и морионы. Кинжалы, коими добивают врага, латы, штандарты и вымпелы с гербами Бана теснились вокруг. Бойцы присели отдохнуть и отдышаться после схватки, дядюшка Скок пыхтел. Ланселоту уже минуло восемнадцать. Фехтовал он теперь лучше, чем его маэстро, - впрочем, дядюшка Скок не желал в этом признаться, а потому и его ученик из вежливости делал вид, что это не так.
Они еще не передохнули, когда появился паж и сказал, что матушка Ланселота призывает его к себе.
- Зачем?
Паж ответил, что приехал джентльмен, желающий видеть его, и Королева просила, чтобы он пришел, не задерживаясь.
Королева Элейна сидела в башенном покое, там, где она обычно ткала гобелены, а по сторонам от нее расположились двое ее гостей. Это была не та Элейна, не одна из корнуольских сестер. В те времена имя это встречалось нередко, и в "Смерти Артура" его носят несколько женщин, в частности и оттого, что в книге этой смешалось несколько рукописных источников. Трое взрослых сидели в темноватой комнате за длинным столом, словно экзаменаторы. Помимо Элейны, это были пожилой господин, белобородый и в остроконечной шляпе, и приятного вида бойкая девица с оливковой кожей и выщипанными бровями. Все трое уставились на Ланселота, но первым открыл рот пожилой господин.
- Хм!
Прочие молча ждали.
- Вы назвали его Галахадом, - сказал пожилой господин.
- То есть Галахад - его прежнее имя, - добавил он, - а теперь, после конфирмации, его зовут Ланселотом.
- Как вы об этом узнали?
- Тут уж ничего не поделаешь, - ответил Мерлин. - Это из тех вещей, которые знаешь - и все, и говорить больше не о чем. Так, постойте-ка, что еще я вам собирался сказать?
Дамочка с выщипанными бровями поднесла ладошку ко рту и зевнула, изящно, как кошка.
- Через тридцать лет, считая от сегодняшнего дня, исполнится заветнейшее из его сердечных желаний, а кроме того, он станет первым среди рыцарей мира.
- А я доживу до этого? - спросила Королева Элейна.
Мерлин поскреб голову, стукнул по маковке костяшками пальцев и ответствовал:
- Да.
- Ну что же, - сказала Королева, - должна сказать, все это просто чудесно. Ты слышал, Ланс? Тебе предстоит стать лучшим в мире рыцарем!
Юноша спросил:
- Вы прибыли сюда от двора Короля Артура?
- Да.
- Там все в порядке?
- Да. Он посылает тебе привет.
- Король счастлив?
- Очень. И Гвиневера тебе тоже кланялась.
- Какая Гвиневера?
- Милость Господня! - воскликнул волшебник. - Ты ее разве не знаешь? Впрочем, конечно, нет. У меня в голове все перепуталось.
Тут он взглянул на миловидную девицу так, словно это ее вина, - как оно в сущности и было. Девицу звали Нимуя, он, наконец, влюбился в нее.
- Гвиневера, - пояснила Нимуя, - это молодая Королева. Они с Артуром уже несколько времени, как женаты.
- Она дочь Короля Леодегранса, - пояснил Мерлин. - К свадьбе он подарил Артуру круглый стол и сотню рыцарей в придачу. Но за столом достанет места для ста пятидесяти.
- О! - произнес Ланселот.
- Король собирался тебя известить, - сказал Мерлин. - Быть может, вестник утонул по дороге. Наверное, шторм приключился. Нет, правда, он хотел тебя известить.
- О! - во второй раз произнес юноша. Мерлин заговорил торопливо, ибо понимал, что положение сложилось не из самых ловких. Глядя на Ланселота, он не мог уяснить, обижен ли тот или просто у него всегда такое лицо.
- Пока он успел заполнить лишь двадцать девять сидений, - рассказывал Мерлин. - Двадцать одно осталось незанятым. Свободных мест полно. И на них золотом начертаны имена рыцарей.
Последовала пауза, никто не знал, что сказать. Затем Ланселот откашлялся.
- Когда я был в Англии, - сказал он, - там был один мальчик. Его звали Гавейн. Он тоже стал рыцарем Стола?
Мерлин с виноватым видом кивнул головой.
- Его посвятили в день свадьбы Артура.
- Понятно.
Последовала еще одна долгая пауза.
- А эту даму, - сказал Мерлин, чувствуя, что паузу следует чем-то заполнить, - зовут Нимуя. Я влюбился в нее. У нас что-то вроде свадебного путешествия, только волшебного, и теперь нам самое время отправиться в Корнуолл. Простите, что не смогу погостить у вас подольше.
- Но Мерлин, дорогой, - воскликнула Королева, - вы ведь останетесь на ночь?
- Нет-нет. Спасибо. Огромное вам спасибо. Именно сейчас мы страшно спешим.
- Но, может быть, хоть выпьете стаканчик чего-нибудь на дорожку?
- Спасибо, нет. Вы очень добры, но, право же, нам пора. Мы должны заняться в Корнуолле кое-каким волшебством.
- Вы так ненадолго заглянули… - начала Королева.
Мерлин прервал ее, поднявшись и взяв Нимую за руку.
- Ну, до свидания, - решительно вымолвил он, и оба, пару раз крутанувшись, исчезли.
Исчезли тела, но голос волшебника еще помедлил в воздухе.
- Что ж, вот и дело с концом, - произнес он с облегчением. - А теперь, ангел мой, как насчет того местечка в Корнуолле, про которое я тебе рассказывал, помнишь, с волшебной пещерой?
Медленно Ланселот вернулся в Оружейную к дядюшке Скоку. Он встал прямо перед дядюшкой и закусил губу.
- Я собираюсь в Англию, - сообщил он. Дядюшка Скок изумленно взглянул на него, но ничего не сказал.
- Уезжаю сегодня.
- Как-то ты неожиданно, - сказал дядюшка Скок. - Твоя матушка обыкновенно не принимает решений с такой быстротой.
- Она ничего об этом не знает.
- Ты что, намерен сбежать?
- Если я скажу матери и отцу, ничего кроме шума не получится, - пояснил Ланселот. - Я не собираюсь убегать. Я вернусь. Но я должен попасть в Англию как можно скорее.
- И ты рассчитываешь, что я ничего не сообщу твоей матери?
- Да, рассчитываю.
Дядюшка Скок подергал себя за усы и скрестил руки.
- Если они проведают, что я мог тебе помешать, - заметил он, - Бан мне голову снимет.
- Не проведают, - безразлично сказал мальчик и пошел собираться в дорогу.
Спустя неделю, Ланселот с дядюшкой Скоком на странном корабле пересекали Ла-Манш. На носу и на корме судна размещались некие подобия крепостей. Еще одна крепость находилась посередке единственной мачты, придавая ей сходство с голубятней. Из нее во все стороны торчали флаги. Нарядный парус нес изображение Святого Креста, а с верхушки мачты свисал громадных размеров вымпел. Судно было о восьми веслах. Обоих пассажиров тошнило.
4
С горестным чувством скакал в Камелот пылкий поклонник Артура. В восемнадцать лет отдать Королю всю свою жизнь и лишь для того, чтобы тебя забыли, - тяжко; тяжко провести столь многие часы в пыли и унынии Оружейной, размахивая тяжелым мечом, - лишь для того, чтобы узнать, что Гавейна посвятили в рыцари первым; а тяжелее всего - день за днем ломать свое тело ради идеала, исповедуемого человеком, который превосходит тебя годами, и, почти достигнув идеала, обнаружить, что под самый конец откуда ни возьмись появилась какая-то ветреница и без особых усилий отняла у тебя любовь этого человека. Ланселот ревновал к Гвиневере и сам стыдился того.
Дядюшка Скок молча трусил следом за горестным молодым человеком. Ему было ведомо нечто, о чем этот зеленый юнец еще не догадывался по молодости лет, - он знал, что его ученик - лучший рыцарь Европы. Дядюшка Скок, трепеща, поспевал за своим вундеркиндом, напоминая синицу, воспитавшую кукушонка. На своем скакуне он вез боевые доспехи, стянутые ремнями в аккуратный тюк, - в согласии с его хитроумными соображениями, ибо отныне он был оруженосцем Ланселота.
Они выехали на лесную прогалину с небольшим потоком посередине. Тут находился брод, и поток бежал, позванивая, по чистым камням, лежавшим на глубине всего в несколько дюймов. Солнце заливало прогалину, ворковали сонные вяхири, а по другую сторону певучего тока возвышался огромный рыцарь в черных доспехах и низко надвинутом турнирном шлеме. Щит его обтягивала парусина, он неподвижно восседал на черном коне. Прочитать его герб никакой возможности не было. Неподвижный, осанистый в своей железной оболочке, с огромным слепым шлемом на голове, лишавшим его лица, он выглядел очень грозно. Невозможно было понять, о чем он думает и что собирается предпринять. Он казался воплощением опасности.
Ланселот остановился, дядюшка Скок тоже. Конь черного рыцаря перешел неглубокую воду, и рыцарь, оказавшись перед путниками, натянул поводья. Он поднял в приветственном жесте копье и ткнул им куда-то за спину Ланселота. Он то ли требовал, чтобы тот воротился домой, то ли указывал удобное место, с которого они могли бы атаковать друг друга. Как бы там ни было, Ланселот отсалютовал ему рукой в латной рукавице и развернулся, чтобы занять исходную позицию. Он взял у дядюшки Скока одно из копий, натянул на голову висевший за спиной на цепочке шлем, поднял стальное забрало и закрепил его. Теперь и он стал человеком без лица.
Двое рыцарей взирали один на другого с противоположных концов небольшой поляны. Затем, хотя ни один из них так и не произнес до сих пор ни слова, они уперли копья в седельные упоры, пришпорили коней и двинулись друг на друга. Дядюшка Скок, выбравший безопасное место за одним из ближних деревьев, едва сдерживал охвативший его восторг. Он знал, что сейчас случится с черным рыцарем (хоть сам Ланселот не ведал того), и уже начал прищелкивать пальцами.
Когда делаешь нечто впервые, оно, как правило, очень волнует. Скажем, в первый раз самостоятельно управляя аэропланом, буквально не можешь дышать от волнения. Ланселот никогда до того не участвовал в настоящем поединке и хоть он сотни раз атаковал кольца и чучела, всерьез рисковать своей жизнью ему еще не приходилось. В первый миг он подумал:
"Ну вот, дошло и до дела. Теперь мне никто не поможет". Во второй - его действия стали автоматическими, словно перед ним было все то же чучело или кольцо.
Острие копья ударило черного рыцаря под обод оплечья, точно в нужное место. Конь Ланселота шел полным галопом, к которому конь черного рыцаря еще только готовился. Черного рыцаря вместе с конем резко развернуло справа налево, они взлетели в воздух и после небольшого полета по красивой параболе с лязгом грохнулись оземь. Проносясь мимо, Ланселот видел обоих распластавшимися по земле, сломанное копье рыцаря застряло между ног коня, одна из сверкающих подков сдирала парусину с упавшего щита. Всадник и конь сплелись воедино. Каждый из них боялся другого и наносил другому удары, пытаясь освободиться. Наконец конь сумел приподняться, опершись на передние ноги, круп его вздыбился, и рыцарь сел, подняв одну стальную рукавицу так, словно хотел почесать голову. Ланселот натянул поводья и поскакал обратно к рыцарю.
Обыкновенно, если один рыцарь сбрасывал другого с коня, упавший страшно сердился, обвинял в падении своего скакуна и требовал продолжения боя - пешими и на мечах. В виде оправдания, как правило, говорилось: "Хоть сын кобылы меня и подвел, но клянусь, что меч отца моего не подведет никогда".
Однако черный рыцарь поступил необычно. Похоже, он принадлежал к разряду людей гораздо более веселых, чем то подразумевалось цветом его доспехов, ибо, усевшись, он присвистнул сквозь щель шлема в удивлении и восторге. После чего стянул шлем и вытер лоб. Щит, с которого копыто коня сорвало парусину, нес изображение "на золотом поле дракона червленого стоящего".
Ланселот, закинув копье в кусты, со всей поспешностью слез с коня и преклонил близ рыцаря колено. Любовь снова вспыхнула в нем. Как это похоже на Артура - слетев с коня, не гневаться, но сидеть на земле, издавая восторженные звуки.
- Сэр, - произнес Ланселот, смиренно снимая шлем и склоняя голову на французский манер.
Король в крайнем возбуждении кое-как поднялся на ноги.
- Ланселот! - воскликнул он. - Господи, да это же мальчик Ланселот! Ты сын короля из Бенвика. Я тебя помню, мы виделись, когда король приезжал сюда, чтобы биться под Бедегрейном. Как ты меня спешил! Отроду такого не видел! Где ты этому выучился? Потрясающе! Ты не к моему двору направляешься? А как Король Бан? Как твоя очаровательная матушка? Нет, правда, милый ты мой, ты просто великолепно это проделал!
Ланселот поднял взгляд на запыхавшегося Короля, протянувшего обе руки, чтобы помочь ему встать, и горе его и ревность исчезли.
Они взобрались на коней и рысцой поскакали к замку, забыв про дядюшку Скока. Им столько нужно было сказать друг другу, что по дороге оба говорили, не умолкая. Ланселот пересказывал выдуманные послания от Короля Бана и Королевы Элейны, а Артур рассказывал про Гавейна, убившего некую даму. Он говорил о Короле Пеллиноре, столь расхрабрившемся после женитьбы, что он ненароком убил в поединке Короля Лота Оркнейского, и о Круглом Столе, с коим дела шли хорошо - настолько, насколько этого можно было ожидать, только очень медленно, - и о том, что теперь, с появлением Ланселота, все наладится, они и глазом моргнуть не успеют.
Его произвели в рыцари в первый же день, - уже два года как он мог стать рыцарем в любую минуту, но отказывался, не желая, чтобы его посвящал кто-либо, кроме Артура, - и в тот же день Артур представил его Гвиневере. Существует свидетельство, согласно которому Гвиневера была светловолоса, но это свидетельство неверно. Волосы ее были черны, так черны, что это несколько даже пугало, а в выражении синих глаз, глубоких и ясных, обозначалось бесстрашие, от которого тоже становилось не по себе. Странно изломанное лицо юноши удивило ее, но не вызвало страха.
- Ну вот, - сказал Король, соединяя их руки. - Это Ланселот, тот самый, о котором я тебе рассказывал. Ему предстоит стать лучшим моим рыцарем. Меня еще никто так с коня не сбрасывал! Будь с ним поласковей, Гвен. Его отец - один из самых старых моих друзей.
Ланселот холодно поцеловал ее руку.
Он не увидел в ней ничего особенного, поскольку сознание его заполняли картины, им же самим и написанные. Для образа подлинной Гвиневеры места в нем не оставалось. Он думал о ней лишь как о человеке, который его ограбил, а поскольку все грабители злоумышленны, вероломны и бессовестны, он и ее считал таковой.
- Как поживаете? - осведомилась Королева. Артур сказал:
- Нам придется пересказать ему все, что случилось со времени его отъезда из Англии. Хватит надолго! С чего начнем?
- Начните со Стола, - попросил Ланселот.
- О Господи!
Издав смешок, Королева поворотила к новому рыцарю улыбающееся лицо.
- Артур только о нем все время и думает, - сказал она. - Ему этот Стол даже ночами снится. Да если он проговорит с вами целую неделю, и тогда всего не расскажет.