Нахожу в тумбочке, за стопкой древних журналов (два, кстати, порнуха! - у-у, кобель старый…), записную книжку Ерпалыча. Листаю преисполнен стыда, ибо читать чужие записи нехорошо, а не читать - любопытство и скука вконец заедят.
"17.01. Вышняя Марьяна Вячеславовна. Муж докучает излишними постельными утехами; в случае отказа грозится бросить, уйти к молодой. Шпагат канцелярский на восемь узлов и по три тыквенных семечки в обувь. Когда угомонится - развязывать по узлу в неделю. При рецидиве повторить.
24.01. Москович Эсфирь. Угнали машину; жорики разводят руками, молебен результатов не дал. Рекомендовано в солнечный полдень поставить на ребро водительские права и в образовавшуюся тень вбить заостренную спичку. Если в трехдневный срок машина не отыщется или не будет возвращена, процедуру повторить, но спичку зажечь.
3.02. Третий крестник жаловался: дом 16-й по Маршала Уборевича злыдни заедают. Велено приобрести в булочной № 13 четыре буханки "Бородинского" и бутылку пальной водки-"ряженки". Потом…"
Дальше не читаю.
Иду спать.
Снится коренастый бородач с блекло-рыжей копной волос. Только теперь рядом с ним из мрака, пахнущего грибами, проступает окровавленная туша. Коза? Овца? Собака?
Мне так и не удается разобрать.
"После (когда обещание дашь достославным умершим) черную овцу и черного с нею барана - к Эребу их обратив головою, а сам обратясь к Океану…"
А человек все копает и копает.
* * *
Отворите мне темницу,
Дайте быстрого коня…
Четвертые сутки. Будит меня переливчатый "звонковый" свист Фола. Ого! Уже первый час! Ну, я и разоспался… Вместе с кентавром является дородный детина в потертом кожане и с увесистой раскоряченной сумкой через плечо.
- Дроты есть? - деловито осведомляется детина. Но нас уже на мякине не проведешь!
- Сколько надо? - не менее деловито интересуюсь я, игнорируя подмигивания Фола.
- Ну, пучок…
- Пучок? Целый пучок?!
- Ну, хоть десяточек…
Я молча иду в комнату и приношу оперенные электроды.
Восемь штук.
Посетитель заметно веселеет, извлекает из сумки еще теплую кастрюлю с вареной в мундирах картошкой (это я выяснил уже после, когда на кухне заглянул внутрь кастрюли) и основательный кус копченого сала - и собирается уходить.
По всему видно: сало он сперва давать не собирался.
- В отвар Мать-рябины не забудь окунуть, - бросаю я ему в спину, вспомнив работу Валька-матюгальника.
- Да уж не забуду! - детинушка расплывается в ухмылке. - Не впервой! Спасибочки…
И уходит. Хлопает дверь.
- Ну, Алька! - С минуту я наслаждаюсь восторгом кентавра, но Фол почти сразу становится серьезным.
- Старшины насчет приятеля твоего, Крайцмана, разузнать пробовали - ни хрена не вышло! Держат его где-то, а где - не ясно. Матери его звонили: тут один на очистных работает, знает Фиму… Он и позвонил. Якобы по работе очень нужен. Так и мать в неведении: откуда-то выяснила, что сын якобы задержан за сопротивление при аресте - и все. Она сама не своя, бегает по конторам, а толку - как с козла молока…
Фол крупно отрезает себе сала и кидает ломоть в рот целиком. Какой же кентавр сала не ест?!
- А Ричарда Родионыча опять видели. В прокуратуру заходил. Небось к той самой следовательше. Вроде как при ней он теперь состоит. В записных "шестерках".
- И то хорошо. Может, мне тоже… к следовательше? Как мыслишь, Фол?
- Не лезь поперед исчезника в стену, - осаживает меня кент. - Приглядеться к этой следовательше надо. С Ричардом Родионычем связаться. Тогда и решим. А пока - сиди. Если в другом месте сидеть не хочешь.
Вернулся Сват-Кобелище (Фол открыл ему дверь) и громогласно потребовал свою долю харча. Небось на запах примчался?
- На уж, жри! - Я бросаю ему кусок, который пес немедленно проглатывает.
Бьет, что называется, влет, будто сокол добычу… у-у, проглот!
Вскоре приходит Валько. Деловито оглядывает "Лявтылевада" и "каракатицу", солидно кивает - мол, теперь-то мы им жару зададим! - и торопится восвояси: видать, клиенты заждались.
Следом уезжает Фол.
Под сводами моего пристанища вновь медленно, но неотвратимо воцаряется скука.
Хоть что-то мало-мальски интересное случается лишь к вечеру, когда я смотрю на гору грязной посуды в мойке.
Пес лает с неодобрением.
- Вот сам бы и вылизал. Языком, - вяло пытаюсь я увильнуть, но пес пресекает это дело в зародыше, просто-напросто покинув кухню.
Сунувшись к мойке, я обнаруживаю отсутствие воды в кране. Ничего особенного в этом нет, и что делать в таком случае, я знаю прекрасно. Ведь вы, наверное, тоже не особо задумываетесь, как завязать на ботинке шнурок? Булка и постное масло под рукой. А вот и горелка.
В трубах булькает, урчит, из крана вытекает несколько капель ржавой жижицы - и все. Сволочь-квартирник явно отлынивает от работы. Жертву-то мою он сожрал, не поперхнулся - а заниматься прямыми обязанностями ему лень! Или это мой облом ему каким-то образом передался?
- Ах ты, тварюка, - бормочу я во злобе. - Матюгальника на тебя нет!
В трубах урчит сильнее - и тут на меня снисходит озарение! Конечно, мои познания в великом и могучем искусстве сквернословия и в подметки не годятся изыскам Валька. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады. Я от души обложил квартирника всеми известными мне ругательствами (повторившись всего дважды!) - и напоследок со злорадной ухмылкой, нарисовав пальцем в воздухе косую пентаграмму, швырнул сквозь нее в мойку случайно завалявшегося в кармане "Мойдодыра". Живо представив при этом, как квартирник испуганно ищет местного утопца, как суетится в трубах Тот, спешно пробивая пробку из ржавчины, как долгожданная вода устремляется…
Результат превзошел все ожидания. В трубах панически взвыло, и вода из крана ударила бешеным напором, а я стоял и смотрел на плоды своего камлания, не в силах сдвинуться с места.
Ведь получилось же! Получилось! Кажется, я действительно понемногу становлюсь шаманом…
* * *
Ты начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти до дому…
Четвертые сутки (продолжение, м-мать его, следует!). Бесконечные, резиновые… тянутся, не рвутся. Продолжает сниться чертов мужик с мечом (уже днем мерещится, с-сволочь!), и постепенно вокруг него прорисовываются всякие детали: три темные чаши с росписью, крутобокая амфора, кривой иззубренный нож, вязанка хвороста…
Уже затемно меня вновь навещает матюгальник, и я радуюсь ему, как родному брату!
- Звиняй, хлопче, шо мы так долго… Делов навалилось - во! - Валько выразительно щелкает себя по горлу, а потом проводит по нему же пальцем. - Гроши мы принесли, як обицялы! Ось…
Он протягивает мне две мятые десятки и пятерку.
- И горилку - само собой! - Матюгальник лезет в сумку, из которой остро пахнет самогоном, но не простым, а пряным, настоянным явно на чем-то экзотическом.
- Эх, силы бы з тобою да дернули по маленькой - та ось Пирр попросыв бугаю харч задать. Бежать надо, - сокрушенно вздыхает Валько.
- Бугаю? Это Мине, что ли?!
- Ото ж! Миня! Родственная душа!
- Слушай, Валько, пошли вместе, а? Я тут скоро совсем сдурею, волком выть начну!
Матюгальник сочувственно косится на меня.
- Тебе б, хлопче, хорониться… Эти, колесатые, говорили… - Он встречается со мной взглядом и машет рукой. - - А-а, хай им всем грець! Пишлы! Зовсим хлопца замордувалы!
И я кидаюсь лихорадочно собираться, прихватив в последний момент один из "дротов". Дальняя Срань - те еще районы, без заточки стремно.
- Кобеля дома оставь, - командует матюгальник уже в дверях, - Миня собак не жалует. Досталось ему от них…
Сват-Кобелище скулит изнутри.
* * *
Матюгальника Миня явно знал - выбежал сразу, гулко топоча копытами. И едва не сшиб нас с ног, норовя облизать, мыча едва ли не членораздельно и вообще всячески выражая свою симпатию.
Истосковался.
Пока я треплю чадушко по загривку и чешу за волосатым ухом, Валько извлекает из холщового мешка харч для "бугая": пару буханок ржаного хлеба, кочан капусты, дюжину вялых морковок, консервы, завернутую в бумажку соль…
- Ты консерву в миску ему положь, вона она, за ящиком, - инструктирует меня матюгальник. - А хлеб разломи, да посоли круче! Минька за солонец мать ридну удавит, любит это дело…
- А ты? - я оборачиваюсь к навострившемуся было уходить Вальку.
- И я люблю.
- Я не про соль. Куда это ты собрался?
- А мне тово… до кума сбегать надо, - мнется Валько. - Я тебе ключ оставлю, на всяк случай, а через час возвернусь - тут поруч. Як, домовылысь?
- Домовылысь! - я ничего не имею против побыть с Миней тет-а-тет, без посторонних. - Только ножик у тебя есть? Консервы открывать?
- А як же! Ось! - Ко мне перекочевывает старый перочинный нож с добрым десятком лезвий, и матюгальник резво спешит к выходу.
Миня к тому времени уже вовсю хрумтел капустой, а я занялся "харчем". Вскрыл банки, вывалил их содержимое в здоровенную алюминиевую миску, потом разломил обе буханки "Бородинского", густо посыпал солью… Ведро с чистой водой стояло рядом, и, быстро покончив с принесенными гостинцами, Миня ткнулся в него мордой, шумно хлюпая и отфыркиваясь. Действительно, бугай бугаем, особенно когда на четвереньки становится! Разве что в джинсах.
И взгляд такой, что долго не выдерживаешь.
Отворачиваешься.
Наконец Миня напился и вновь сунулся ко мне. Он смотрел на меня сверху вниз (роста в бугае было добрых два метра), а казалось, что - снизу вверх. Как сын, с надеждой глядящий на строгого отца.
"Папа, можно мне пойти погулять?"
Косматая ручища неуверенно скребет ногтями по моей груди.
Рога склоняются, тычут в сторону лестницы.
- Мммы-ы-ы…
- Гулять?
В ответ Миня радостно кивает - и я сдаюсь. Сразу и практически без сопротивления. На улице уже темно, Валько вернется не скоро, а я по себе знаю: каково оно, круглые сутки в четырех стенах! Ключ у меня есть, опять же заточка наготове, побродим туда-сюда - и вернемся.
Я хлопаю Миню по плечу, и мы весело направляемся к ступеням.
Интересно, поводок ему нужен?..
Переступив порог, Миня останавливается, с любопытством оглядываясь по сторонам (видать, нечасто его прогулками баловали!), шумно втягивает ноздрями морозный воздух - и выпускает целое облако пара.
- Ну, куда пойдем?
Чадо соображает с полуслова и резво топает в обход кинотеатра, время от времени оглядываясь на меня: не отстал ли? Ну точь-в-точь ребенок - и погулять хочется, и потеряться боязно!
Я догоняю бугая, и мы идем рядом, оставляя за собой на девственном снегу две четкие цепочки следов: здоровенных копыт и ботинок на рифленой подошве.
Сбоку от кинотеатра начинаются старые гаражи, сплошь покрытые матерными надписями вперемешку со знаками-оберегами. Фонарей тут нет, но луна-подруга, разорвав в клочья мрачную завесу облаков, услужливо подсвечивает с небес, словно указывая дорогу. Куда? А, не важно! Побродим по окрестностям с полчасика - и назад.
Обойдя гаражи, мы выбираемся в переулок. Странно - тротуар практически расчищен от снега. Так, слегка припорошило сверху, и все. С обеих сторон громоздятся безликие коробки бетонок-пятиэтажек, кое-где в окнах горит свет, но людей не видно. Ну и отлично! Шалить, уподобляясь кентам, мы не собирались (во всяком случае, я). Одно неясно - что ж они все по домам сидят? Еще и восьми вечера нет, детское время…
Словно в ответ на эту мысль, в ближайшей подворотне мелькает тень. Застывает на миг, размазывается вдоль стены - и исчезает. Все-таки напугали кого-то!
Отворачиваюсь.
Иду дальше.
- Раз, два, три, четыре, пять… - уныло бубнит за нашими спинами из подворотни чей-то голос. Детский, не детский - не разберешь.
- Я иду искать! Иду искать!..
Нет, не телевизором единым жив человек. Вон, в прятки играют. Детвора, наверное.
- Иду искать! - голос прежний, тоскливый, но звучит он уже с другой стороны переулка, от мусорного бака.
Когда это он перебежать ухитрился? Или здесь эхо такое? Я поглядываю на Миню, но тот не обращает на шутки акустики никакого внимания. Таращится на освещенные окна, иногда начинает что-то бормотать, заискивающе трогая меня за плечо, тычет пальцем то в одно окно, то в другое.
- Ты чего-то хочешь, Миня?
- М-ма-а-а…
Эх, создатель я хренов!
- …иду искать! - на этот раз выкрик раздается совсем близко, и я начинаю озираться. Черт, да ведь это не ребенок! Не бывает у детей таких голосов. Этот голос только похож на детский, как звучат травести в театре или в мультиках. Сю-сю, уси-пуси, а на самом деле: морщинистая бабешка с сигаретой в зубах.
Под одежду забирается неприятный холодок. Бомжа-исчезника я уже имел честь видеть. О "Лектрючках" имел честь слышать. С квартирником, опять же, поцапался…
Мало ли какая пакость еще объявится?!
Грустно, девушки… Конечно, со мной Миня - живая гора мускулов, да еще и с рогами-копытами в придачу. Только Миня ведь у меня мирный, и вообще стыдно ребенком заслоняться. Какая от него помощь в случае чего?
В случае - чего?
- Я иду искать! Иду! - доносится от неработающего фонтанчика, потом из-за старой липы; потом опять рядышком, почти вплотную.
2
Кажется, пора заканчивать прогулку.
- Я иду искать! Кто не спрятался - я не виноват… Не ви - новат! - теперь голос-обманка звучит с асфальтового пятачка в конце переулка. Дальше высится глухая стена. Тупик.
И пятачок абсолютно пуст.
- Не виноват! Кто не спрятался - я не виноват!
В голосе поет торжество. Я невольно пячусь задом, и вдруг со спины меня протягивает сквознячком.
Сзади!
Оборачиваться нельзя, нельзя ни в коем случае - я не знаю, почему, но… суставы скрипят несмазанными шарнирами, позвоночник грозит треснуть…
Я повернулся.
С неба сыплется реденький снежок, и пороша контурами очерчивает облако, грозовое облако, чернильное пятно, оно висит над тротуаром в каких-нибудь трех шагах - и смогрит на меня.
Без глаз.
- Кто не спрятался - я не виноват, - наждаком царапает по ушам. - Нашел. Стукали-пали…
- Сгинь… Изыди! - шепчу в ответ дрожащими губами или только думаю, что шепчу?
Скрутить кукиш? Голый зад показать? Как же, задобришь такое дулями-задницами!..
Облако шевелится и начинает мерцать.
- М-м-м-м… - это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако. Не знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха, зато про себя я это знаю наверняка.
Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!
В мерцании проклятого облака проступают очертания фигуры… детской фигуры. Если только можно представить себе ребенка-дебила выше Мини на локоть! Покатый лоб нависает над глазками-искорками, рот течет вязкой слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри черного провала что-то смутно ворочается, желая выйти наружу; руки безвольно свисают плетьми…
- Стукали-пали, стукали-пали!
Чудовищное дитя довольно хихикает, приплясывая на месте.
- Вышел месяц из тумана… - доносится из ворочающегося мрака; и одновременно приходит в движение правая рука дебила, лениво, в такт словам, тыча пальцем то в меня, то в себя. Миня не в счет.
- Вынул ножик из кармана… - осклабившись, дебил сует левую руку внутрь себя, а когда извлекает ее обратно, то из кулака тускло блестит лезвие. - Буду резать… резать. Буду. Ты не спрятался. Я не виноват. Буду резать…
И оно шагает ко мне!
Кажется, до этого я стоял кроликом перед удавом, не в силах стряхнуть оцепенение, но тут жгучая волна ужаса, кислого, звериного, копившегося в самом низу живота ужаса, хлынула наружу. Кричу. Кричу так, будто лезвие, которое гигант-дебил держит в руке, уже вошло в мой живот, вспарывая кожу, мышцы, выворачивая наружу кишки…
Бегу прочь.
Стена, граница адского переулка, с размаху налетает на меня, прыжком сократив расстояние от камня до человека; вскипает боль в ободранных до крови ладонях, которые я успел выставить вперед. Все, прибежал. Крик вновь раздирает мне глотку - и от этого крика, от боли в саднящих ладонях я прихожу в себя.
Сидя на асфальте.
Позади грохочет утробный рев, ему вторит удивленный детский всхлип. "Подымите мне веки! - требую я у кого-то постороннего. - Подымите… подымите!"
И не верю своим глазам.
Мой Миня, тишайший и застенчивый Миня, насмерть схватился с ожившим кошмаром! Бугай вцепился в дебила своими тупыми когтями и теперь, не давая уроду вырваться, с ревом бодает его в грудь; потом пелену снега рассекает лезвие, Минька сдавленно мычит, отшатываясь, выдергивая из противника рога, покрытые чем-то мокрым, блестящим и, как мерещится мне в лунном свете, дымящимся…
- Стукали-пали! Я не виноват!
- Мм-ма-а-а…
Встаю. С "дротом" в руке. Жалкое оружие, но другого у меня нет, и ничего у меня нет, даже страха - уполз внутрь, съежился, затаился… исчез.
- С-с-сука! Не трожь! - Бегу, понимая, что бегу умирать, и даже успеваю удивиться собственному безразличию.
- Я не виноват! На золотом крыльце сидели… кто такой? Кто ты будешь такой?!